Кофейный роман (СИ)

— Будьте любезны, — равнодушно отозвалась Вероника. Все сказанное она почти пропустила мимо ушей. То, что Каргин ничего не собирается ей отдавать, было более чем очевидно и до этой встречи. Но пылкая речь его пижонистого адвоката ничуть не могла умалить ее решимости.

— Господин Каргин предлагает вам мировую. Вы отказываетесь от своих притязаний и возвращаетесь, так сказать, в лоно семьи. В данном случае, согласитесь, необходимость судебного разбирательства отпадает вовсе — за ненадобностью. Фактически он предлагает сохранить ваш брак.

— И зачем тебе это нужно? — спросила Вероника, глядя прямо на мужа.

— Затем, что я люблю тебя, — отозвался Каргин, не отрывая от нее глаз. — Готов простить твои измены. И попробовать начать все сначала. И постараться стать тебе лучшим мужем, чем был.

— Тебе вредно перенапрягаться, — заботливо протянула Вероника.

— А тебе вредно покупать шмотки на Троещинском рынке.

— Я все равно высужу у тебя деньги. Не алименты, так моральный ущерб. Или буду просить раздела всех твоих счетов. Всех! — она улыбнулась. Зло и холодно. — Только драгоценности — меня не устраивает.

— Да ничего ты не сделаешь! — тут же огрызнулся Каргин. — Я знаю, ты знаешь, адвокаты наши знают. Пустая трата времени. У меня только одно условие — ты больше не шляешься по мужикам. Все. Хочешь ребенка — рожай ребенка. Но хватит этого цирка, Вера! Ты уже показала, что умеешь кусаться. Я оценил.

— Я еще не начинала, — Вероника поднялась из-за стола. — Думаю, нашу встречу можно считать оконченной.

— Госпожа Каргина, — начал, было, подниматься и адвокат, но Каргин его перебил:

— Ты забыла, что я тебе сказал? Раздавлю, концов не найдут. Ничего не получишь. Вернешься в свой Мухосранск в плацкартном вагоне. Только сперва я тебя с головой в собственное дерьмо окуну.

— Я помню, — кивнула Каргина. — Я все помню… Особенно рога на твоей голове.

— Тварь! — побледнел он. — Да я тебя из такой грязи подобрал…

— Господин Каргин! — предостерегающе поднял руку Закревский и обернулся к женщине: — Я рекомендую вам успокоиться, выключить эмоции и включить мозги. И вы сами поймете, что предложение вашего мужа не лишено смысла. В данных обстоятельствах ваш отказ — это неразумно.

Спокойствие изменило Веронике. Она удивленно вскинула брови и сказала:

— Предложение моего мужа вообще не имеет смысла, как и ваше заявление. Мое согласие вернуться к мужу будет означать, что вы лишитесь значительных гонораров. Вы альтруист?

— Я адвокат. И представляю интересы клиента. Он заинтересован в вас.

— Думай, Вера! — снова подал голос Каргин.

— Да пошел ты! — буркнула Вероника и оглянулась на своего адвоката. — Мария Витальевна, нам здесь больше делать нечего.

— У вас нет шансов, — снова раздался обманчиво мягкий голос Закревского. — Только потратите время и деньги.

— И развлекусь! — Вероника поймала взгляд адвоката — черный, самоуверенный — и усмехнулась. Каргин нашел себе подходящего воина справедливости. — А за удовольствие надо платить. Не так ли? — это она спрашивала уже у мужа.

Каргин только сверкнул глазами, но промолчал.

Вероника хмыкнула и пошла к двери. Ее адвокатша засеменила следом.

И едва они покинули переговорную, Закревский, скрестив руки на груди, поинтересовался все тем же обманчиво мягким тоном:

— И что это было, позвольте узнать? Если такой скандал произойдет в зале суда, вы понимаете, как это будет выглядеть?

— Так довела! — рявкнул Каргин и поник. — Мы когда с ней познакомились, девочка девочкой была, разве что без косичек… Не знаю, где и что мы натворили… Ее измены бесконечные… так знала же, что не за пацана замуж идет. Ясное дело, и я не без греха, но когда она даже скрывать это перестала, сил не осталось.

— И?

— Что и? Ссоры, пить начал, сам девок водил…

— И вы считаете, что в таком случае вам есть для чего пытаться сохранить семью?

— Я должен был дать ей шанс, господин Закревский, прежде чем уничтожить. Теперь уже не остановлюсь. И вы мне в этом поможете.

— Моя забота — это раздел вашего имущества.

— Разумеется. Но Вера — тоже мое имущество. Я ее купил. И отказываться от нее не собираюсь. Хочет — и через это пройдет. Может, успокоится.

Закревский криво усмехнулся и повернулся к окну. Он прекрасно знал, что такое отчаяние. Когда в девятнадцать лет тебя отчисляют из универа за интрижку с дочкой декана, и ты оказываешься без гроша в кармане, без работы и без морального права упасть на хвост родителям, недолго и до отчаяния. Пережил. Но научился улавливать это чувство во всяком бахвальстве. Из этой милой семейной парочки в отчаянии был не Каргин.

4

Все-таки утра Закревский не любил. Неважно, понедельник это или пятница. Нет, пятница, конечно, предпочтительнее, но в 7:30 особой разницы не ощущалось. Впрочем, не о днях недели речь, а скорее о датах.

Утро 31 декабря едва ли в чем-то отличалось от утра 30 декабря. Да и 1 ноября тоже. Разумеется, пока это только утро, и Закревский еще не взял разгон. Нет, он лежал в постели, тупо глядя в потолок, и пытался смириться с той мыслью, что даже 31 декабря может быть рабочим днем. Он любил свою работу. Действительно любил. Но тоже не по утрам. И даже прекрасно понимая, что на работу надо явиться для галочки, и можно весь день потом гулять, настроение хоть немного поднять не получалось.

Всякую мелочь разгрести удалось еще накануне. Оставался крупняк. Дело о разводе высокого чиновника, заседания по которому переносились уже второй раз по инициативе самого чиновника, и Закревский смутно подозревал, что этого клиента он скоро лишится — нюхом чуял, что дело идет к перемирию между супругами, которые, кроме прочего, никак не могли поделить троих своих детей.

Второе дело — Каргины. Там вообще творился какой-то мрак. За месяц толком никакого сдвига. Хотя Закревский как раз не заморачивался. Время шло, деньги капали. Особого головняка пока не доставляло. Хотя и понимал, что после праздников придется браться основательно. Каргин хотел результатов и регулярно названивал.

Когда будильник в третий раз подал голос, Закревский все-таки соизволил встать и направился в душ. Душ принес некоторое облегчение. Через 10 минут он уже увлеченно подстригал усы и прошелся триммером по подбородку.

Но едва он теперь почти уже совсем в приподнятом настроении направился на кухню варить кофе, в дверь позвонили. В то же мгновение, когда он открыл, ему на шею бросилось что-то пушистое, сладко пахнущее, холодное и пропищало Олиным голосом:

— Как же я соскучилась, Ярик!

— Ярослав, — автоматически бросил он, но руки (предатели!) зачем-то втащили барышню в квартиру. — Ты откуда взялась?

— С улицы, — торжественно провозгласила Оля.

«Оно и видно» — трепыхнулось в его мозгах. Но потом ее губы прикоснулись к его губам, а руки, с которых она уже стащила перчатки, как-то вдруг оказались под ремнем его брюк. Секса у Закревского, почитай, две недели уже не было. А Оля такая… Оля! Он слегка приподнял ее над полом и раздвинул языком ее мягкие губы в помаде с клубничным привкусом.

Оля живенько отвечала, обнимала за шею, пыталась скинуть с болтающихся в воздухе ног сапожки и при этом умудрялась попасть губами куда-то в его щеку, от чего та приобретала красноватый румянец стыдливой девушки, и ворковать что-то умильное о большой любви.

— Яяяярик, — с придыханием возвращалась она к поцелуям.

И так будет всю жизнь.

Они будут стоять в ЗАГСе на глазах толпы родственников, и, когда он станет надевать на ее безымянный пальчик колечко, она протянет: «Яяяярик!»

Он будет забирать ее из роддома, а она, глядя, как неловко он держит ребенка в руках, будет бурчать: «Яяяярик!»

Он станет сбегать из дома от бессонных ночей на работу, чтобы там задрыхнуть на диване в своем кабинете, а в спину станет раздаваться недовольное: «Яяяярик!»

Он вывезет семью куда-нибудь в Турцию, которую он ненавидит, но которую любит Оля, и, когда будет отлучаться куда-то в бар или к морю, стены пансионата будут содрогаться от ее «Яяяярик!»