Кофейный роман (СИ)

Расплывшись в улыбке, Вероника семенила рядом.

— Понравились фотографии? — спросила она, заглядывая ему в лицо. — Темпераментный дяденька попался.

— Круто! Повезло тебе! — бодро ответил Закревский, открывая перед ней дверцу. — Любишь, значит, необычное?

— Ты нет?

— И я не из монастыря.

Он завел машину и тронулся с места. Ехать было недалеко. Припарковался возле торгово-развлекательного центра в двух улицах от здания суда.

— В кино давно была? — хрипло спросил Закревский, не глядя на нее.

— Ага, предпочитаю home-video.

— Ничего. Один сеанс переживешь.

Так же резко, как схватил ее у суда, выдернул из автомобиля. И, все еще сжимая тонкие плечи, укутанные в дорогой мех, вцепился в ее холодные губы яростным поцелуем. Вероника почувствовала себя в своей стихии. Она толкала его язык своим, прикусывала зубами, быстро прикасалась кончиком языка к внутренней стороне его щек, прижималась грудью и терлась о его брюки, и скалилась, чувствуя его возбуждение.

Он с сожалением отстранился и, глядя в ее затуманенные глаза, проговорил, почти не контролируя голос:

— Потерпи немного.

Взял за руку, и будто приличный молодой человек свою девушку, повел Веронику в центр. Они поднялись на верхний этаж, где располагался огромный сетевой кинотеатр. Петляя в толпе людей, у которых это был просто обыкновенный день, Закревский пытался прийти в себя. Но все, что он чувствовал — это горячее, клокочущее лавой внутри него… то, чему не было названия. Ярость, возбуждение, недоумение, страсть… И острое чувство — желание выместить все это клокочущее и горячее на ней. Чтобы она почувствовала то же болезненное… странное… что испытывал он.

Взял в кассе билеты. Дневной сеанс. Артхаусный кинозал. Последний ряд. Диванчики. Кроме них, парочка впереди. Пришли на Хавьера Гутьерреса. Пока на экране мелькала реклама, Закревский провел Нику к их местам. Молча. Говорить не мог, потому что стоило открыть рот, начал бы орать, а это была величайшая глупость, какую он мог допустить.

Он подтолкнул ее к диванчику и стащил с себя пальто, кинув его на соседнее пустовавшее место.

В меняющемся свете мелькающих на экране картинок, Вероника недолго смотрела на его искаженное лицо. Громкая музыка из колонок заглушала ее грохочущее сердце. А сам Закревский, здесь и сейчас, напрочь лишал ее способности человечески мыслить. Здесь и сейчас перед ним была изнемогающая от желания кошка, исходящая короткими стонами. Она толкнула его на мягкий диван и опустилась на колени между его ног.

Быстрыми привычными движениями добралась до его члена и на мгновение застыла, не отрываясь глядя на него дикими глазами. Медленно провела пальцем, языком, губами, чувствуя, как подрагивает он в ее руке. И облизав губы, обхватила его плоть, глубоко проталкивая в себя. И резко вынимала изо рта. И снова чувствовала его глубоко в горле, порыкивая от нетерпения.

В такт ее движениям вокруг них становилось темно, а в следующее мгновение зал озарялся светом с экрана. Она искала его ладони, гладила живот, мехом рукава щекотала в паху и истекала своим мужчиной, его наслаждением. И больше не существовала в этом зале. Он хрипло дышал, понимая, что ему плевать, слышно ли их парочке впереди, оглядываются они или нет. Потому что в этот момент существовали только ее губы и язык на его члене. Ничего больше. Он зарылся пальцами в ее волосы, заставляя ее насаживаться на него сильнее и глубже. Понимал, что это может быть болезненным для нее, но на это тоже было плевать. Он не мог не смотреть — взгляд его застыл, глядя на ее макушку, которая то опускалась, то поднималась над его пахом. Наблюдал, как она вытягивает губы, скользя ими по члену вверх. И от этого получал еще большее удовольствие, чем если бы закрыл глаза, отрешившись от картинки. Мягкими волнами накатывало возбуждение, пока, наконец, не стало таким острым, что совладать с ним было нельзя. Свободной рукой он схватился за ее плечо и чуть приподнял бедра, касаясь ее гланд. Мысли о том, что ей просто нечем дышать, в его освободившейся в этот момент от всякого сознания голове, не было. Он глухо застонал и вытянулся, сжимая пальцы, вцепившиеся в нее.

Отпустив его, Каргина прижалась щекой к бедру и продолжала сидеть на полу. Прикрыла глаза, прислушивалась к звукам, вырывающимся из колонок. Его слышать она не хотела. Но перестать чувствовать жар его тела даже сквозь ткань брюк — не могла. Ей нужно было знать, что он сам пылает сейчас так же, как и она. И если она сгорит, то вместе с ним. И с ужасом понимала, что не имеет на это права.

Вероника засуетилась и устроилась на полу, все так же между его ног, откинув голову на сиденье дивана и пряча лицо в длинной челке и наступившей в зале темноте.

— Уйдем отсюда? — прошептал Закревский, когда смог дышать.

— Как хочешь, — Вероника слабо пожала плечами и поднялась на ноги.

Он взял ее за руку и усадил рядом с собой. Глядя на экран, но не видя ничего, кроме расплывающихся цветных пятен, он медленно произнес:

— Про фотки он мне не говорил. Я не знал.

— Да какая разница.

— А если бы он сказал заранее, то я все равно точно так же использовал бы их.

— Ну использовал бы. Это даже забавно.

— Часто забавляешься?

— Как видишь.

— Ладно, поехали.

Закревский подтянул брюки, застегнул ширинку, стащил пальто с дивана и пошел к выходу, не глядя, следует ли она за ним.

Проводив его взглядом, Вероника удобнее расположилась на сиденье. Спрятала подбородок в широком воротнике и сосредоточенно смотрела на экран. Она глубоко втягивала в себя запах табака и дорогого одеколона, который еще хранился в мехе ее шубы.

А он, выйдя на улицу, нервно закурил и посмотрел куда-то вверх, где отвратительно ярко сияло солнце, будто не февраль на дворе, а апрель. Будто это не у него на душе гадко так, что хочется расколошматить стеклянную витрину зоомагазина на первом этаже.

Она его использовала. Знал почти с первого дня. Чувствовал, хоть и гнал от себя эту мысль. Особого дискомфорта не доставляло. Какое там у нее словцо? «Забавно»? Она права. Ему тоже было забавно. Трахать бабу, которая сделает что угодно, лишь бы выиграть. И знать, что у нее нет шансов.

Было забавно до того момента, пока не очнулся. В этот гребанный солнечный теплый день. Возле гребанного торгового центра. Зная, что внутри сидит Ника, которая только что отсосала ему в кинозале при посторонних только для того, чтобы он попросту вышел из дела. Или провалил его — какая разница? Все остальное не имело значения. Шестеренка в его голове щелкнула, прокрутилась и стала на место.

Она пытается использовать его. Подчинить себе. Отомстить с его помощью бывшему. А он… имеет ее, как хочет и где хочет. Какая-то дикая ненормальная игра, не имеющая ничего общего с моралью. Которая затянулась настолько, что теперь он толком не понимал, как выйти из нее без потерь. И знал, что потеряет, в сущности, самого себя, если не остановится.

8

Утро. Кофе. День сурка.

Но впервые в жизни он встал утром относительно легко. Пришел к выводу, что это оттого, что толком не ложился. Всю ночь провел за ноутбуком. Слушал музыку, шарился по социальным сетям. Приблизительно между тремя и четырьмя часами утра обнаружил аккаунт какой-то Вероники Каргиной в контакте. С зайчиком вместо рожицы. И долго втыкал на зайчика, гадая она или не она. Зачем гадал, для чего — неизвестно. И почему-то, как круглый идиот ржал, что зайчики — это явно не ее стиль.

Когда за окном забрезжил рассвет, сполз с дивана и перебрался на кухню. Покурил в форточку, сварил кофе. И теперь пытался читать новости. До выхода из квартиры оставалось еще больше часа, когда в дверь позвонили.

— Привет, — на пороге стояла Оля. С чем-то съедобным в руках.

— Что?

— Как дела, говорю. Пустишь?

Слава посторонился, пропустил ее в квартиру и прикрыл дверь.

— А ты упертая, — равнодушно сказал он.

— А у меня пончики. Вкусные, — с улыбкой сказала она.