Ужин вдвоём

— Ну что, готово? — кричу я.

— Господи, Дейв, ты можешь секунду подождать? — вопит она в ответ. — Я еще с толчка не встала!

Наступает долгое молчание. Журчание сменяется легким «кап-кап-кап», затем слышится звук разматываемого рулона и шуршание туалетной бумаги. Наконец щелкает задвижка, и появляется Иззи с полосочкой в руке.

— Такую вещь мог изобрести только мужчина! — сообщает она. — Чтобы попасть по этой штуке, надо быть снайпером!

Я смеюсь: шутка очень в духе Иззи. Моя жена трудится в журнале, аудитория которого — сотни тысяч женщин самого разного возраста, положения, вкусов и убеждений. Ничто так не объединяет людей, как общий враг: в данном случае — «эти никчемные мужики». Без которых, как известно, жить нельзя, а с ними жить нельзя тем более. Но на самом деле Иззи в половые стереотипы не верит. Она верит в людей.

— И сколько теперь ждать? — спрашиваю я.

Она прекрасно знает, сколько ждать. И я знаю, что она знает. И она знает, что я знаю, что она… Но Иззи переворачивает коробочку и вчитывается в инструкцию на обратной стороне.

— Три минуты.

— Что ж, полминуты уже прошли — значит, осталось две с половиной.

Возразить Иззи не успевает — я беру у нее полосочку, аккуратно кладу ее на пол, хватаю жену за руку, тащу в спальню и захлопываю за собой дверь. Ровно две с половиной минуты мы стоим посреди комнаты, обнявшись и не сводя глаз с наручных часов. Когда истекает последняя секунда, Иззи кидается к дверям. Я бегу следом, но она успевает первой: когда я нагоняю ее, тест уже у нее в руках.

— Ну что? — напряжение сжимает мне горло, и я говорю с трудом.

— Я беременна, — тихо отвечает она. По лицу ее струятся слезы. — Ты скоро станешь папой.

Я обнимаю ее и прижимаю к себе.

— Не плачь. Все будет хорошо.

— Да я не поэтому… — отвечает она сквозь слезы. — Знаю, это глупо… но, кажется, я реву от счастья.

Читатели

На следующий день я сижу на работе — на четырнадцатом этаже Хэнсоновского здания в Холборне, где располагается «БДП Паблишинг», маленькая империя из семнадцати журналов, охватывающих почти все области человеческих интересов:

Интерьеры: «Ваша кухня», «Спальня и ванная» и «МетроДом».

Мода и стиль жизни: «Femme», «Девушка с изюминкой» и «Ярмарка тщеславия».

Дети: «Вы и Ваш малыш» и «Современная мать».

Компьютеры: «Игра», «Виртуальный мир» и «Интернет-экспресс».

Спорт: «Футбольное обозрение» и «Первый удар».

Кулинария: «Пальчики оближешь!» и «Все о еде».

Музыка: «Громкий звук».

Я работаю в «Громком звуке», «журнале для тех, кто живет музыкой». Всякий раз, увидев этот подзаголовок, я улыбаюсь: в самую точку! Наши читатели не просто любят музыку — они ею живут, ею питаются и дышат. Как и я. Или, быть может, вернее сказать: «Таким и я был когда-то». Нет, музыку я люблю по-прежнему, но все яснее понимаю, что музыкальная журналистика, как и ее блистательный двойник, профессия рок-звезды — занятия для молодых. Разумеется, немало музыкантов и в тридцать пять, и в сорок пять, и даже в пятьдесят пять продолжают выдавать на-гора альбомы; но что-то меня не тянет им уподобляться. Как и мои герои — Бакли, Хендрикс, Кобейн, Кертис, Шакур — я предпочел бы вспыхнуть ярко и сгореть дотла, оставив по себе долгую благодарную память. Я ведь не просто перевалил за тридцатилетний рубеж; я уже не воспринимаю многих видов музыки, которыми одаряет нас бесконечная эволюция рок-н-ролла. Прячу свое невежество за гневными возгласами: мол, новое поколение паразитирует на достижениях великих стариков… На самом деле все проще: все чаще и чаще я ловлю себя на ощущении, что давно уже не слышал ничего нового — и, скорее всего, и не услышу. Поганое чувство.

Вот вам пример. Уже месяца три на первых местах в чартах крутится сэмпл музыкальной темы из известного телефильма. Всякий раз, как я его слышу, мне хочется двинуть кулаком по приемнику. Раньше со мной такого не бывало: это чувство меня пугает, я не осмеливаюсь даже рассказать об этом никому в «Громком звуке», хоть и вижу, что многие мои коллеги испытывают то же самое. Быть может, из-за этого в последние несколько месяцев продажи «ГЗ» ползут вниз. Должно быть, мы и сами не понимаем, как безнадежно мы, со всеми своими коллекциями компакт-дисков и походами на концерты, далеки от своих читателей — мужской аудитории от пятнадцати до двадцати пяти лет. Возможно, музыка, от которой мне хочется двинуть кулаком по приемнику, на это и рассчитана. Быть может, основная ее задача — выводить из себя серьезных и преуспевающих музыкальных критиков тридцати с лишним лет от роду. Возможно, для молодых я перешел в разряд врагов. Когда-то я был бунтарем, в душе им и остался, только теперь «бунтарь» выплачивает ссуду за квартиру, держит дома музыкальную коллекцию из тысячи с лишним наименований и надеется дожить до пенсии. Возможно, будь мне пятнадцать лет, я бы на ура встречал композиции, от которых меня нынешнего тянет расколошматить приемник. И плевать мне было бы на то, что это тысячная копия с тысячной копии — для меня эта музыка звучала бы впервые. Я бы чувствовал, что она обращается ко мне, говорит о моей жизни. Ведь это единственное, зачем вообще стоит слушать музыку. Я еще помню, что это такое — когда музыка у тебя в голове, в душе и в сердце. Только теперь мне понятно, что музыка — еще не вся жизнь.

Помню, как в школе на большой перемене, оставшись один в опустевшем классе, я с трепетом разворачивал новый номер «Музыкального обозрения». Тогда я и мечтать не мог о том, что в один прекрасный день стану частью блистательного рок-н-ролльного мира. И вот, пожалуйста: сижу за столом, заваленным картонными почтовыми коробками. Внутри — компакт-диски, присланные на релиз, снаружи — моя фамилия. Агенты звукозаписывающих компаний угощают меня обедами, надеясь заслужить мою благосклонность. Мне случалось ездить в турне вместе с рок-группами, брать интервью у мировых знаменитостей. Чуть не весь мир исколесил я за редакционный счет. Фантастическая работа. Иной раз я спрашиваю себя, чем стал бы заниматься, если бы не это?

План «Б» (разумеется, когда-то он был планом «А»): сколотить собственную группу. По счастью, я вовремя понял, что звезды из меня не выйдет: петь я не способен в принципе, а по инструментальной части мои таланты простираются не дальше басовой партии в «Солнце твоей любви» Эрика Клэптона. План «В» (тоже в свое время был планом «А»): создать собственную фирму звукозаписи. Однако в хитросплетениях музыкального бизнеса я разбираюсь не лучше, чем пятилетний малыш в торговле игрушками, так что и эта затея была обречена на провал. Когда я сообразил, что ничего другого не остается, на первое место в списке вышел план «Г» — музыкальная журналистика.

Офис «Громкого звука» не слишком похож на обычное рабочее место. Из девятнадцати сотрудников — восемнадцать мужчин (единственное исключение — Крисси, секретарша нашего редактора, милая молоденькая девочка), по большей части страшных снобов, и все они держатся так, словно люто ненавидят друг друга. Церемонии у нас не в чести, разговоры на рабочем месте тоже — если, конечно, речь не идет о делах, о музыке или о том, как получше втоптать в грязь конкурентов и команды, которые они расхваливают.

Короче говоря, работа в «Громком звуке» сродни службе в десантных войсках: кого попало сюда не берут, и каждый должен уметь, если понадобится, убить врага голыми руками. Здесь царит дух сурового мужского братства. Как в тюрьме — только бритвенных лезвий в сандвичах недостает. Женщины этот дух на дух не выносят. Иззи — она работает в «Femme», на одиннадцатом этаже, — в первый раз зайдя к нам в гости, заявила, что атмосфера у нас в офисе холодная, жестокая и безжалостная. — Точно, — ответил я. — Только одного я не понял: почему ты так говоришь, словно это плохо?

Письмо

Сегодня мне трудно сосредоточиться на работе. Хочется объявить на весь офис, что я скоро стану отцом. Ведь именно так полагается себя вести новоиспеченным папашам. Считается, что молодой отец просто обязан раздуваться от гордости. «Я создал новую жизнь! — должен восклицать он. — Благодаря мне на земле станет одним человеком больше!» Я, разумеется, ничего подобного не восклицаю — главным образом потому, что моим сослуживцам это едва ли интересно. Вместо этого сижу за столом, уставившись в пространство, и грежу наяву. Первое Рождество. Первый день рождения. А вот малыш уже подрос, и мы с ним гоняем мяч в парке… Хорошо-то как! Не в силах удержаться, я открываю новый файл и пишу зародышу во чреве Иззи такое письмо: