Победа над прошлым

— Нет, я холост. — Он помялся. — Послушайте, мне жаль, если я огорчил вас, но…

— Вы вовсе не огорчили меня.

— В таком случае, может быть, не стоит с таким остервенением тереть мой пиджак? — попросил Рун. — А то, боюсь, на рукаве появятся дырки.

Сорча умерила свой пыл.

— Как вам удалось научиться так хорошо говорить по-английски? — спросила она, стараясь переменить тему. Хотя у него и был приятный, завораживающий акцент, с которым, приди ему в голову стать актером, пришлось бы бороться годами, он абсолютно свободно выражал свои мысли на чужом для него языке.

— Мои родители считали, что дети обязаны владеть иностранными языками, и заставляли меня ходить на частные уроки, а кроме того, я некоторое время провел в Штатах. Должен заметить, что вы далеко не единственная дочь, идеализирующая родного отца, а потому тяжело перенесшая повторное замужество матери.

О'кей, итак, вы смотрели на Хорхе как на захватчика и мстили ему. Это достойно сожаления, однако что сделано, то сделано, и осознание вины уже ничего не изменит…

В груди у Сорчи будто что-то оборвалось.

— Вины? — повторила она.

— У могилы вы выглядели столь печальной, словно…

— А вам не приходило в голову, что в это время я размышляла: стоит или не стоит расхохотаться? — спросила она дерзко.

— Нет, хотя такая выходка, без сомнения, повергла бы всех в шок, сурово заметил Рун.

Сорча вздохнула. Тяжелая утрата, говорят, выпадает на самое трудное время. Как бы она ни относилась к отчиму, возникшее в глубине души напряжение, именно из-за ее чувств к нему, все усиливалось и усиливалось. И вот теперь, когда она болтала в стиле «гип-гип ура», в ней вдруг проснулась жестокость и даже некоторая бравада этой жестокостью. Но в то же время так не хотелось возвращаться к прошлому!

— Признаюсь, иногда мне хотелось, чтобы Хорхе испытал какие-нибудь превратности судьбы, но смерти я ему никогда не желала, — заявила она уже более спокойным голосом. — Он был по-настоящему добр к моей матери и любил своих близнецов. Дружил с Майклом. Все они искренне оплакивают его, и мне их жаль. А то, что мы с ним не нашли общего языка… — по ее лицу пробежала тень, — так иногда случается. Однако… — Сорча не хотела оставлять свою мысль незаконченной, — какие бы истории Хорхе ни рассказывал, вы слышали только его версию, а он имел обыкновение преувеличивать, из мухи делать слона.

— Значит, когда вы работали в некоем агентстве, вы не готовили себя к исполнению роли «шаловливой монашенки»? — улыбаясь спросил Рун.

Она нетерпеливо перевела дух.

— Да, я готовилась к этой роли.

— А как вы стали панком?

— Было время, когда я специально ставила себе под глазами косметические синяки, если это то, что вы имеете в виду.

Он улыбнулся шире.

— Говорят, вы испробовали все, кроме дрессировки тигров и убийства.

— Вам, вероятно, приходилось сталкиваться с агрессивностью моего отчима? — отчеканила Сорча. — Ведь он частенько находил пороки там, где их и в помине не было. Например, он постоянно обвинял меня в употреблении наркотиков, чем я никогда не баловалась. И вообще, зациклился на времени, когда я была подростком: он продолжал считать меня шкодливой девчонкой и отказывался воспринимать как взрослого человека, хотя я давным-давно прекратила детские шалости.

Рун взглянул на нее неодобрительно и не удержался от вопроса:

— Вы в самом деле изменились?

— Причем давно. Уже много лет я стремлюсь жить своей собственной жизнью, предоставив другим людям возможность делать, что им заблагорассудится. Но Хорхе не желал об этом и слышать. Каждый раз, когда мы с ним встречались, он или выговаривал мне за то, что я живу в Лондоне, или критиковал моих друзей, или спрашивал, скоро ли я перестану заниматься мазней. Он называл так мои занятия живописью. Ему чертовски нравилось совать нос в чужие дела, и у него полностью отсутствовало чувство юмора. Но самое противное заключалось в том, что он вечно обвинял меня во враждебном к нему отношении. Это вовсе не значит, что я… — Сорча осеклась. Ее девиз гласил: «Никому ничего не объяснять и никогда не жаловаться!» Так зачем же ей теперь выкладывать всю подноготную? Что за глупая болтовня! Явно не к добру: разоткровенничалась с человеком, с которым познакомилась каких-то пятнадцать минут назад. — Рукав влажный, но надеть уже можно, — сказала она и бросила ему пиджак, — а мне нужно приготовить чай.

— Надеюсь, мне больше ничего не угрожает? Не собираетесь ли вы, часом, ошпарить меня кипятком? — сдержанно поинтересовался он.

— Постараюсь держаться от вас подальше, — заверила она.

Пока Сорча разносила гостям чай с фруктовыми пирожными и бисквитом, она пришла к выводу, что смерть отчима означала для нее прощание с прошлым, оно ушло раз и навсегда, и она не имела ни малейшего желания вспоминать о том, что было. Разговаривая с одним из гостей, она поискала глазами управляющего «Клубом Марим». Откуда вдруг такая словоохотливость? — размышляла она. Вроде бы никогда прежде не любила открывать душу, а уж перед этим Рун де Брагансой и вовсе бы не стоило! Он слишком будоражил ее кровь. Знойный мужчина, ничего не скажешь! Его подбородок, вероятно, нуждался в бритве два раза в день. Как ей могло прийти в голову, что он родственник отчима?! Мужчины из рода Альмейда были низкорослыми, жилистыми и суетливыми, а этот — высокий, хорошо сложен и пластикой напоминал красивого зверя. Золотистый леопард — мысленно подобрала она сравнение, продолжая его разглядывать.

Квадратный подбородок и строгие черты лица были словно высечены из гранита. Его внешность была скорее броской, нежели соответствующей канонам красоты, но он, вне всякого сомнения, обладал сексуальной привлекательностью, отчего женщины, вероятно, падали к его ногам, точно осенние листья. Сорча надкусила бисквит. Чем скорее Рун де Браганса уберется в свою Португалию, тем будет лучше. Через полчаса, когда первые гости начали расходиться, Сорча тоже собралась уходить. Хватит с нее нечестной игры и непреходящего чувства неловкости. Ее неблагоразумная откровенность пробудила в ней мысли, которые она давным-давно решительно прогнала прочь. Теперь они вновь осаждали ее, будто сорвавшись с цепи. И воскрешали в ней чувство боли и одиночества… чувство стыда.

Она поговорила с Майклом, потом подошла к матери, чтобы попрощаться.

— Ну как ты? — Сорча с волнением вглядывалась в эту еще стройную и красивую женщину.

Дениза Альмейда печально улыбнулась и, поправив прядь белокурых волос, ответила:

— Жизнь продолжается.

— Майкл останется с тобой до пятницы, а я, как мы договорились, приеду в пятницу вечером и останусь на выходные, — сообщила а, Сорча. И быстро добавила, желая поддержать мать в ее горе:

— Но я сегодня же, как только вернусь в Лондон, позвоню тебе и буду звонить каждый день. Дениза обняла дочь.

— Спасибо, дорогая.

— Если ты не возражаешь, я, пожалуй, пойду. Майкл обещал помочь тебе с уборкой. А у меня поезд…

— Ты не можешь сейчас уехать, — перебила ее мать, — во всяком случае, до тех пор, пока мы не увидимся с господином Дайсом.

— А кто такой господин Дайс? — спросила Сорча.

— Адвокат. Он должен появиться минут через сорок пять. Разве я не говорила тебе, что он приедет, чтобы сообщить о финансовых делах Хорхе?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Майкл не упоминал об этом, значит, ты ему тоже ничего не говорила.

— О Боже! Я ведь собиралась и была уверена, что… Но… — Дениза Альмейда нервно затеребила жемчужную серьгу, — но у меня такой туман в голове. Ты обязательно должна быть здесь, — настаивала мать Сорчи, — тебе необходимо знать, что происходит в доме.

Неужели? Для дочери важно было только одно — чтобы ее мать могла продолжать жизнь с тем же достатком, что и при муже. Да чтобы семилетние мальчики-близнецы без каких-либо проблем получили образование. Впрочем, Сорча нисколько не сомневалась, что Хорхе Альмейда оставил своей вдове солидное состояние. Увы, ей предстояло выслушать доклад о фондах, акциях и тому подобных финансовых вещах. Но если мать так хочет, пусть будет так.