Желанный (ЛП)

Она выпрямилась, и уголки ее рта дрогнули, создавая подобие улыбки. Заинтригованная, я повернулась в том направлении, но не увидела ничего, кроме костюмов, платьев и моря черного цвета.

— Что там? Кевин? — поинтересовалась я, отчаянно надеясь, что он не шел к нам.

— Коул Август, — ответила она. — По крайней мере, мне показалось, что я его видела.

— О. — Я облизнула губы. Во рту у меня внезапно пересохло. — Эван с ним? — Я старалась, чтобы мой голос звучал обыденно, но пульс участился. Если Коул здесь, большая вероятность, что и Эван тоже.

Потом я вспомнила, что это был за день, и мой пульс успокоился от нахлынувшего разочарования.

— Сегодня же открытие крыла больницы, которое финансировал Эван?

Кэт не удостоила меня взглядом, продолжая осматривать толпу.

— Не уверена. — Она кинула на меня быстрый взгляд. — Да, точно. Он приглашал меня еще до того, как все случилось.

Я сморгнула внезапно набежавшие слезы.

— Эван пожалеет, что все пропустил. Джен был ему как отец.

Неожиданно Кэт отпрянула, напугав меня.

— Что такое?

Она оторвала взгляд от скопления людей и, нахмурившись, посмотрела на меня.

— Я… О черт, я должна позвонить. Я сейчас вернусь, хорошо?

— Э… Хорошо. — Кому, черт побери, ей понадобилось позвонить прямо сейчас? Однако над этим вопросом я думала недолго, потому что увидела Коула. А рядом с ним стоял Эван, да с таким видом, будто он владел миром и всем его содержимым.

В груди у меня потяжелело, а по коже словно пробежал разряд тока. Конечно, сначала я его заметила, но именно реакция тела привлекла мое внимание. Только после этого я на самом деле его увидела.

И там было на что посмотреть.

Если Коул являлся живым воплощением секса, то Эван Блэк был медленно сжигающим грехом и искушением, и сегодня он был в исключительной форме. Судя по смокингу, он приехал прямо из больницы, и, хотя такой наряд был явно не по случаю, он все равно смотрелся потрясающе органично. Смокинг или джинсы — если дело касалось Эвана, имел значение он, а не его одежда.

У него были точеные черты, которые гарантировали бы успех в лучшие времена Голливуда, а его уверенность и манера держаться обеспечили бы колоссальные кассовые сборы. Небольшой шрам, пересекавший его левую бровь, придавал ангельскому лицу дьявольскую искру.

Он был богатым наследником и уже сколотил свое собственное состояние, и это было видно по его поведению, по тому, как он осматривал комнату, умудряясь взять ее под контроль одним только взглядом.

У него были серые, как у волка, глаза и волосы цвета вишневого дерева: темно-каштановые, с нотками золота и рыжины, в зависимости от света. Они были длинными, и он зачесывал их назад так, что они слегка касались воротника, а натуральные волны создавали вид гривы, что только усиливало ощущение чего-то дикого в этом мужчине.

Дикий или нет, но я хотела подобраться ближе. Я хотела запустить пальцы в его волосы и почувствовать их на своей коже. Мне казалось, что его волосы мягкие, но это была единственная его мягкая черта. Все остальное было словно сделано из стали, жесткое лицо и тело намекали на опасность, скрывавшуюся под этой красотой.

Я не знала, была ли эта опасность реальной или это всего лишь игра воображения. Мне было все равно.

Я хотела испытать прикосновение, трепет.

То отчаянное желание летать, которое я чувствовала весь вечер. Помоги мне, Боже, я хотела прилететь прямо в его объятья.

Мне нужен был кайф, я жаждала наслаждения.

Я хотела этого мужчину.

И было чертовски плохо, что он меня не хотел.

Глава 2

Я была знакома с Эваном Блэком почти восемь лет, и все же совершенно не знала его.

Мне только исполнилось шестнадцать, когда я впервые его увидела жарким летом, которое принесло столько нового в мою жизнь. Это было первое лето, которое я полностью провела в Чикаго. Первое лето вдали от моих родителей. Первое лето, когда я трахнула парня. Именно так. Никакой сопливой подростковой романтики. Это было простое и чистое удовольствие. Удовольствие, побег и забытье.

И я, черт возьми, нуждалась в забытье, потому что это было первое лето без моей сестры, которая осталась в Калифорнии, под прогретой солнцем землей.

Я была потеряна после ее смерти. Мои родители, сломленные своим собственным горем, старались приблизиться ко мне, помочь и утешить. Но я отстранялась, слишком раздавленная потерей, чтобы быть с ними. Слишком переполненная виной, чтобы поверить в свое право на их поддержку или привязанность.

Именно Джен спас меня из моего персонального ада. Он появился на пороге нашего дома в Ла Джолла в первую пятницу летних каникул и тут же увел мою мать в оббитый темным деревом кабинет, куда мне вход был воспрещен. Когда они вышли оттуда двадцать минут спустя, глаза моей матери были мокрыми от слез, но она смогла мне улыбнуться.

— Иди, собирай вещи, — сказала она, — ты едешь в Чикаго с дядей Дженом.

Я взяла три майки, купальник, платье, джинсы и шорты, которые надела в самолет. Я собиралась остаться на выходные. Вместо этого я прожила там целое лето.

В то время Джен жил большей частью в своем прибрежном доме в Кенилфорфе, офигенном пригороде Чикаго. Две недели кряду я не делала ничего, только сидела на террасе и таращилась на озеро Мичиган. Это было не похоже на меня, обычно я брала аквабайк или каталась по улице на скейте, или гоняла на одолженном мотоцикле по Шеридан-роуд с Флинном, с которым позже трахалась, и который жил через два дома вниз по улице и был таким же сумасшедшим, как и я. Когда мне было двенадцать, я даже соорудила веревку из комнаты на мансарде прямиком до дальней стороны бассейна и с удовольствием ее испытала, большей частью, чтобы позлить мать, которая кричала и ругалась, увидев однажды, как я лечу бомбочкой в воду.

Грейс вопила из своего роскошного шезлонга, обвиняя меня в том, что я испортила ее «Гордость и предубеждение». Моя мать приказала мне провести остаток дня в комнате. А дядя Джен сохранял молчание, но, когда я проходила мимо него, мне показалось, что я заметила искорку веселья в его глазах вместе с тем, что можно было принять за уважение.

Ничего из этого я не делала в лето моего шестнадцатилетия. Вместо этого я предавалась своему горю.

— Нам всем ее не хватает, — признался он мне как-то днем. — Но нельзя горевать вечно. Она бы этого не хотела. Возьми мотоцикл, отправляйся в деревню, иди в парк. Вытащи Флинна в кино. — Он взял меня за подбородок и поднял мое лицо. — Я потерял одну племянницу, Лина. Не двух.

— Энжи, — поправила я, именно в этот момент приняв решение и навсегда распрощавшись с Линой.

Линой я была раньше. Это она всегда считала себя очень значительной и хотела всегда быть в центре внимания. Она была слишком живой для спокойствия и осторожности. Она была дурочкой, которая курила за школой и убегала на танцы. Маленькая идиотка, которая общалась с мальчиками ради адреналина и по той же причине ездила на мотоцикле. Именно Лину почти отстранили от учебы в первую неделю года.

И именно из-за Лины моя сестра была мертва.

Я всю жизнь прожила в ее шкуре, но больше не хотела быть Линой.

— Энжи, — повторила я, устанавливая первый кирпич в стену, которую строила вокруг себя. Потом я встала и ушла внутрь.

Дядя Джен не тревожил меня ни в этот, ни в следующий день, хотя я знала, что он волновался и не понимал меня. Субботним утром он сказал мне, что к нему приезжают несколько студентов на семинар по финансам, который он проводил за бургерами возле бассейна, и я могу к ним присоединиться. Мой выбор.

Я не знаю, что заставило меня покинуть темную пещеру комнаты в тот день, но знаю, что спустилась в своих стареньких шортах и древней футболке дяди Джена с «Ролинг-Стоунс», накинутой поверх купальника. Я думала задержаться на час, съесть бургер. Напоминала себе не воровать пива, ведь так поступила бы Лина, не Энжи.