Дневник романтической дурочки

Через какое-то время народ стал стекаться к платформе, и я поднялась, надеясь узреть своего нового знакомого. Но его не было. Этого я не ожидала и была до слез раздосадована. Я растерянно стояла на перроне. В это время ко мне подлетела Ольга, которая радостно проверещала:

— Как здорово, Лерка, что ты здесь. А то мне одной совершенно неохота идти в деревню за молоком.

— За каким молоком? — с трудом отрывалась я от своих горестных мыслей.

— Ты что, я же каждую неделю хожу на ту сторону, в деревню, за настоящим молоком. Бабушка делает из него творог, она признает только молоко, которое дает тети Машина корова. Вот я все лето и маюсь. А ты разве не поэтому здесь?

Я покраснела и сказала, что жду поезда, что должна была ехать в Москву, но, наверное, не поеду, так как плохо себя чувствую.

— Ну тогда, конечно, иди домой. А жалко, могли бы вместе погулять…

— Ладно, пошли, может, мне станет лучше от воздуха.

— Лерка, а вообще ты действительно какая-то странная со вчерашнего дня. Заболела?

— Да нет. Просто перезанималась, вот и решила сегодня отдохнуть, — обрадовалась я, что наконец сумела сказать что-то достаточно убедительное. — Оль, а мы как пойдем — через поле или через творческий поселок?

— Давай через дачи. А я тебе расскажу, кто где живет. Я же там все детство провела, — сказала Ольга с непонятной тоской в голосе.

— Здорово. Я очень люблю слушать всякие истории из «бывшей» жизни. Так и дойдем быстрее.

— Вот смотри, видишь трехэтажное строение, оно появилось еще до революции, долго стояло пустое, а лет десять назад здесь поселился какой-то угрюмый безумный дед. Дачу стали обходить стороной. Говорят, он вернулся из-за границы. В общем, издалека. Ни с кем не общается, но я к нему бегала. Там внутри столько интересных штучек! Потом бабуля запретила мне даже смотреть в ту сторону.

— Может, он археолог?

— Не знаю. Никто не хочет говорить на эту тему.

Мне казалось, что Ольга многое привирает, чтобы казаться взрослее и значительней, но все равно было очень интересно.

— А здесь кто живет? — указала я на следующий участок.

— Один очень известный певец. Харитонов. Он все время слушает свои пластинки. А так как он бас, то впечатление такое, будто трубит слон. Но сказать ему ничего нельзя — сразу включает еще громче и начинает петь сам в унисон с пластинкой. Волосы встают дыбом. Я в детстве все время плакала, когда он пел. Родители пытались умерить его пыл. Но он доказывал им, что, если дитя плачет, значит, он настоящий трагический артист, и ребенок это чувствует.

Я слушала завороженно. Ничего подобного в моей жизни не происходило. Ольга рассказывала даже вроде как буднично, но и сама немного удивлялась своим потрясающим знаниям.

— Вот это интересная дача. Здесь еще недавно жила балерина, которая принимала у себя каких-то высоких гостей. Ей покровительствовал сам… Я забыла кто. Ну в общем она «летала», как говорит моя бабушка, очень высоко. Мама называет ее «Кшесинской».

— Кшесинская давно уехала за границу и там умерла. Я точно знаю, — обрадовалась я возможности соответствовать разговору.

— И без тебя знаю, — огрызнулась подружка. — Просто эта была такая же разухабистая и веселая, как и та. Ты знаешь, Лер, мне очень нравилось жить здесь. А теперь я только тайком иногда прибегаю и то так, чтобы не заметили и не передали моим. На станции-то все встречаются.

Мы прошли еще несколько заборов. Услышав очередную фамилию, которую называла Оля, я просто падала в обморок, не может быть, чтобы они все жили в одном месте.

— Наоборот, глупая. Они специально отделяют себя ото всех, чтобы к ним не приставали. Знаешь, если бы почитатели видели их в некоторых ситуациях, они бы были не в восторге.

— Это тоже твоя бабушка говорит?

— Да… — нехотя призналась Оля. — Но это еще не все. На одном из участков постоянно что-то празднуют. Там живет огромная семья какого-то знаменитого тенора, по-моему, дети от всех его жен, любовниц и дети этих любовниц от других браков. Раньше они все бесконечно ссорились и отвоевывали себе места в доме. И били посуду. Домработница выносила целые мешки с битыми сервизами. Мои называют его семью толстовцами.

— А перемирия у них случались?

— Конечно. Когда Александр Филиппович приезжал, они все становились шелковыми. Сразу накрывали стол, огромный такой, и тихо переговаривались. Было очень красиво — скатерть белая, вино в бокалах красное, много фруктов. Все празднично одеты, в бриллиантах, с пышными прическами. Как будто спектакль играют. Александр Филиппович тоже наряжался. Надевал галстук на голое тело и длинные семейные трусы. Анастасия Павловна просто рыдала каждый раз.

— Ну это и похоже на спектакль для одного зрителя — их хозяина.

— Не для одного. За забором стояли его фанатки, да и жители других дач собирались посмотреть… Представления-то каждый раз были разные. То одному сыну, дочери или внуку что-нибудь надо, то другим. Вот они и спорили, кто сядет рядом. Глава семьи как подопьет, так добреет и начинает раздавать деньги или подарки. У него такая коллекция камней была…

— У тебя, Оленька, потрясающая память. Чешешь как по писаному.

— Что ты имеешь в виду? Я дружила с одной из его внучек, Мартой. Она меня как-то раз повела в спальню бабушки и дедушки и показала их драгоценности. Там целые комплекты — с диадемами, браслетами. Бриллианты, гранаты, сапфиры, еще что-то.

— Это все дедушке дарили?

— Нет. Бабушке. Анастасия Павловна была красавицей… Еще до дедушки у нее было немало поклонников, и от родителей кое-что осталось. А хозяин, как напьется, так дарил целыми пригоршнями.

У меня начала кружиться голова — то ли от жары, то ли от безумных рассказов подруги, то ли от долгого пути.

— Оль, мы уже обошли почти все участки. Может, пойдем в деревню? — предложила я. — А то меня хватятся дома…

Мы развернулись с малой дорожки и вышли на основную аллею, которая вела в ближайший совхоз. Домики, которые попадались на нашем пути, были довольно аккуратные, чистенькие. Хозяйство считалось образцово-показательным. В одном из первых, слава тебе Господи, огородов мы увидели тетю Машу, которая, ворча, собирала какие-то овощи.

— Тетя Маша, я пришла! — радостно пропищала Олька. — Молоко дадите?

Маша разогнулась и оказалась женщиной чрезвычайно высокого роста, но с очень тихим голосом.

— Сейчас налью. Сегодня хорошее молоко. Мы коров на дальний луг водили, а там трава — не чета нашей.

Не глядя на нас и даже не обернувшись ни разу, хозяйка отправилась в хлев и уже оттуда крикнула Ольке, чтобы та зашла. Я осталась во дворе и чувствовала себя неуютно. Думала о том, что, конечно, дома меня уже ищут с собаками и жаль, что у меня нет бидона и я не могу порадовать своих свежим молоком, чтобы спастись от выговора. Наконец Оля и Маша вышли из помещения.

— А ты что стоишь как неприкаянная. Хочешь парного? — спросила тетя Маша. — Или с собой возьми.

— Я бы взяла, спасибо, но мне и не в чем, и денег нет с собой.

— Это ничего, бидон я дам, а деньги потом принесешь.

— А можно передать через Милу, она же завтра к нам придет, — сказала Оля.

— Нет. Не будет Милы, — мрачновато проговорила тетя Маша. — Ее теперь долго не увидим.

— А… что случилось? Мне что бабушке передать? Когда она вернется?

— Не знаю. Может, и никогда. Я теперь сама убирать у вас буду и здесь на этих артистов тоже сама пахать стану. Не привыкла я людей обманывать. Да и деньги сейчас очень нужны.

Мы молча и бестолково переминались с ноги на ногу в ожидании продолжения рассказа или его окончания.

— Ладно, не ваши это ребячьи проблемы, — горько усмехнулась тетя Маша, — идите. Берегите себя, девочки. — Она ласково потрепала нас по головам шершавыми, пахнущими неизвестными мне деревенскими запахами руками.

Мы поблагодарили и пошли.

— Что-то она не такая какая-то, — глубокомысленно заметила Оля. — Они, наверное, с Милкой поругались, и та сбежала. Они все время ссорятся. Дочка ее не любит эту жизнь.