«Голубые Орхидеи»

Валентина поспешно вошла в кафе «Сан Мартин» — испанский ресторан на Первой авеню, между Семьдесят пятой и Семьдесят шестой улицами. Сердце ее прерывисто билось.

Она назначила здесь встречу с Орхидеей… Им нужно поговорить.

Она кивнула Рамону, хозяину, и ее проводили к столику. Многие обедающие подняли глаза и смотрели на нее с восхищением, когда она шла в своем элегантном шерстяном жакете от Энн Клейн нежного оттенка чайного листа.

В воздухе приятно пахло фирменным блюдом ресторана — paella a la Valenciana [16].

Она уже покончила — со своим перрье и нетерпеливо читала меню, когда, опоздав на тридцать минут, в ресторан влетела Орхидея. Все головы повернулись, провожая ее взглядом. На ней был яркий зеленовато-голубой комбинезон от Перри Эллиса, заставлявший ее вьющиеся каштановые волосы выглядеть почти красными. Зеленовато-голубая сумочка под цвет глаз завершала наряд.

— Я ходила по магазинам, — объявила она, — и заказала несколько новых костюмов, по-настоящему великолепных, со множеством блесток и вышитых бисером. Я думаю, для «Голубых Орхидей» пришло время перемен, Вэл. Более откровенные костюмы, более обнаженные. А также я подумываю о силиконовой имплантации. Мне нравится округлая грудь.

— Если мы сделаем более открытые платья, то рискуем оказаться голыми, — вполголоса пробормотала Валентина, наблюдая за Орхидеей, как та усаживается за стол, делая при этом ряд быстрых нервных движений.

— Орхидея, — начала она одновременно с сестрой, сказавшей:

— Вэл, надеюсь, ты…

Обе замолчали.

— Ты первая, — уступила Орхидея.

— Орхи… — Валентина подыскивала верные слова. В последнее время между ними возникли некоторые трудности, как бы минные поля, через которые им обеим приходилось осторожно пробираться.

— Да, да, да, — подталкивала Орхидея. — Продолжай, скажи, что ты взялаэту чертову роль, не так ли? Ты собираешься играть Тамару. — Она так произнесла имя, что оно прозвучало как насмешка.

— Да. Я хочу получить ее, если смогу. Но сначала я должна провести четыре недели…

Орхидея выскочила из-за стола. Лицо ее побагровело, глаза метали молнии.

— Значит, ты действительно сделала это! Что ж, не думай, что это сойдет тебе с рук, Вэл. Не сойдет!

— Орхидея, пожалуйста…

— Ты мне не нужна! — пронзительно кричала Орхидея. Она яростно вцепилась в край стола и толкнула его на Валентину так, что стаканы с водой и остатки перрье полетели той на колени.

Валентина с трудом ловила воздух, а к ним подбежало несколько официантов. Орхидея продолжала выкрикивать:

— «Голубых Орхидей» больше нет, черт возьми! Ты мерзкая предательница! Я не хочу тебя больше видеть и разговаривать с тобой!

Орхидея выскочила из-за стола и бросилась из ресторана.

— С вами все в порядке, мисс? — спросил перепутанный официант.

— Да, — запинаясь, прошептала Валентина, глядя сквозь слезы вслед сестре.

На следующее утро новость о распаде «Голубых Орхидей» облетела все бульварные газеты и вечерние новости. Нескольких человек, обедавших в кафе «Сан Мартин», уговорили дать их версии о ссоре: «Стар» и «Нэшнл Инквайер» поместили фотографии Орхидеи и Валентины в полный рост в их самых сексуальных костюмах и отвернувшимися друг от друга.

Телефон Валентины разрывался от звонков репортеров, обозревателей, друзей, а также официальных представителей студии «Ариста Рекордс», с которой у них в данный момент был заключен контракт. Всем им Валентина настойчиво твердила, что это была всего лишь обычная ссора, разногласие, которое легко можно сгладить. Она оставляет свою дверь открытой для Орхидеи, если та передумает.

В середине дня позвонила Пичис и спросила, что произошло. Они с мужем были в Лос-Анджелесе, где Эдгар заключал одну из многочисленных театральных сделок. Ледереры купили второй дом в Бел-Эйр.

— Это только временно, — настаивала Валентина, ее голос охрип от слез.

— Так ли это, дорогая? — обеспокоенно спрашивала Пичис. — Может быть, ты, Вэл, не представляешь себе, как много «Голубые Орхидеи» значат для твоей сестры. Она обрела в них свою индивидуальность, а теперь ты отняла ее.

— Я отняла? — воскликнула Валентина, снова начиная рыдать. — Это она все разрушила. Мое участие в пьесе не повредило бы «Голубым Орхидеям». Я собиралась записывать пластинки и выступать иногда в концертах… — Она захлебывалась от слез.

— Дорогая, — мягко сказала Пичис, — я знаю, какую боль это тебе причиняет. Но постарайся увидеть и светлую сторону в том, что произошло, — теперь вы обе получили возможность посмотреть, на что каждая из вас сама по себе способна.

— Я не хочу быть сама по себе, без Орхидеи, — рыдала Валентина.

Но она понимала, что у нее нет выбора. С «Голубыми Орхидеями» покончено, во всяком случае в данный момент.

ГЛАВА 13

Снег падал на семиэтажное здание на площади Дзержинского, где размещалось главное управление КГБ. Он засыпал зубчатый орнамент похожего на свадебный торт здания и выбелил окна безобразной многоэтажной пристройки, построенной во время войны руками политических заключенных и немецких пленных.

Еще несколько часов выпавший снег будет оставаться чистым и белым, но вскоре копоть московских дровяных печей и дымовых труб промышленных предприятий сделает его таким же грязным и отвратительным, как то, что происходит внутри этого здания.

— Мы принадлежим к числу немногих привилегированных лиц, кому позволено войти через этот главный вход, — похвастался Петров Михаилу, когда они быстро шли по направлению к входу в главное здание, где находился большой барельеф Карла Маркса. — Только руководство пользуется этой дверью, остальной штат — шестью боковыми входами.

Михаил пристально вглядывался в лицо отца. На генерале Петрове было форменное шерстяное пальто с черным воротником, его некогда густые темные волосы теперь поредели и поседели, глубокие морщины избороздили лицо. Но Петров оставался таким же честолюбивым, как и прежде, и по-прежнему был полон решимости помочь Михаилу достичь еще более высокого положения в иерархии КГБ, чем он сам.

Он использовал все свое влияние, чтобы Михаила приняли в школу КГБ. Раны, полученные им в Афганистане, означали, что он никогда не сможет стать космонавтом, — мечта, которую он лелеял много лет, разрушилась.

В полевом госпитале в Афганистане Михаил несколько дней находился между жизнью и смертью, так как и в без того тяжелые раны попала инфекция, и у него были сломаны четыре ребра и правая нога.

Он понял тогда, что никогда не сможет стать космонавтом, и не хотел жить. Зачем? Жизнь была такой же грязной, как снег, который лежал сейчас на улицах Москвы, и он не хотел участвовать в ней. Ракета, сбившая его МИГ, уничтожила нечто большее, чем его тело, — она убила его душу.

Когда у него произошла остановка сердца, разгневанная женщина врач возвратила его к жизни. Она с возмущением кричала на него:

— Живи, живи! Ты должен жить! Ты — советский герой!

Тело не послушалось его разума и исцелилось. Он находился сейчас в самом невообразимом для себя месте — в штаб-квартире КГБ. Но он почти ничего не чувствовал в эти дни, словно принял сильное анестезирующее средство и потерял способность что-либо ощущать. Так было спокойнее.

У входа в здание Михаил с каменным лицом протянул свой разовый пропуск дежурному, который несколько минут его рассматривал, затем проставил время. Михаил знал, что дежурные расставлены по всему зданию через каждые двадцать метров. Каждый проверяющий будет проставлять часы и минуты, отметят и время ухода. Никакого необъяснимого интервала не допускалось в установленной системе обеспечения безопасности, работающей как часы.

— Ага, — приговаривал отец каждый раз, когда они проходили очередной контрольно-пропускной пункт, — ага…