Несгораемая страсть

Шкаф закрыл глаза, испугавшись, что расплачется, как ребенок.

Он говорил своей любимой женщине, что ценит свою силу. И это было правдой. Но он не говорил, как сильно гордится ею. Осознание своей физической мощи доставляло ему искреннее удовольствие. Ему нравилось входить в комнату, и чувствовать себя самым большим и сильным мужчиной из всех. Он верил, что всегда будет таким.

И Кизия таким его воспринимала. Потому что, хоть и нервничала иногда, но все же вид его богатырской фигуры частенько ее возбуждал. Шкаф видел… чувствовал… как она следила за ним пару недель назад на строительстве детской площадки. Он еще и повыпендривался перед ней, снял рубашку и поиграл мускулами. Он знал, что у нее текут слюнки, и это его самого заводило. Если бы Кизия внезапно не испугалась, всем ясно, чем бы это закончилось.

А теперь…

В дверь больничной палаты постучали. Секунду спустя на пороге возник Джексон Миллер.

— Привет, Шкаф.

— Привет… Джексон. — Он мысленно встряхнул себя, чтобы собраться с духом.

— Ты занят?

Зная, какого ответа от него ждут, Шкаф иронически хмыкнул.

— О, да. Совсем делами завалили. К Олимпиаде, видишь ли, готовлюсь. Прилег отдохнуть ненадолго. Но через пару минут буду с шестом прыгать.

Джексон усмехнулся и вошел в палату. Шкаф как-то раньше не обращал внимания, какая энергичная у него походка. Теперь же, заметив, он испытал приступ зависти. Несмотря на все их различия, он считал себя ровней Джексону Миллеру. Сейчас уже нет.

Встав слева от кровати, Джексон осмотрелся по сторонам.

— Если бы я не знал тебя так хорошо, — протянул он, — то принял бы за местную знаменитость.

— Ага. — Шкаф мельком взглянул на букет, стоящий на тумбочке в дальнем углу комнаты. Лишние цветы, а также безумное количество воздушных шариков, плюшевых игрушек и сладостей он просто раздарил по всей больнице. Но подарки продолжали поступать. К тому же он получил несколько открыток и писем с пожеланиями выздоровления. Мама решила развесить их на стене. Скоро они всю стену закроют. — Я на пике популярности.

— Я слышал, тебя майор навещал.

— И член конгресса. — Шкаф хмыкнул во второй раз. — Вместе с бригадой телевизионщиков.

— Опять предвыборная гонка?

— Да, как всегда. Небось подумал, что сфотографировавшись со мной, сможет набрать больше голосов.

Джексон поджал губы. Его глаза потемнели.

— Врачи говорят…

— Они говорят, я поправлюсь, — перебил его Шкаф. — Снова смогу ходить. И даже бегать, хотя на марафонскую дистанцию меня вряд ли хватит. Зато я весь покрыт шрамами как воин-зулус, и больше уже не пожарный. — Он поморщился. — Можно ставить крест на моей карьере. Все кончено.

Джексон долгое время смотрел на него, молча.

— Мне очень жаль, Шкаф, — сказал он наконец сдавленным голосом. — Прости.

— За что? Ведь ты ни в чем не виноват.

— Если бы я подоспел раньше.

— Не наговаривай на себя, парень, — резко перебил его Шкаф. — Если бы ты пришел чуть позже, я бы уже был на том свете. Ты спас мне жизнь, Джексон. И рисковал собой при этом. Так что не надо глупостей, понял?

Снова наступила напряженная тишина. Затем Джексон поднял голову и произнес:

— Понял.

Шкаф перевел дыхание.

— Так что же случилось? — поинтересовался он через мгновение. — По-моему, я что-то слышал в новостях об аресте владельца склада. Но после всех таблеток, которыми меня напичкали, я с трудом отделяю реальность от галлюцинаций и призрачных надежд.

Лицо его друга помрачнело.

— Ты слышал правду. Вчера менты загребли этого ублюдка. Преступная халатность, приведшая к гибели людей, и куча прочих обвинений. Другое дело, что его адвокаты из кожи вон лезут.

— Окружной прокурор за него вступится?

— Скорее в аду начнут мороженое делать. Похоже, ты не видел вчерашний репортаж по местному каналу.

— Вроде нет.

— В общем, нашему любимому репортеру надоело совать микрофон людям в лицо и задавать дурацкие вопросы. Он провел журналистское расследование. Откопал еще два склада, где хозяин подпольно хранил горючие материалы. Как оказалось, от проверок он откупался. К тому же, у сукина сына нелады с законом по меньшей мере в трех других штатах. — Джексон оскалился. В его голубых глазах светилась холодная ненависть. — Надеюсь, из него все дерьмо вытрясут.

— После таких обвинений его заднице несладко придется.

— Ага, — усмехнулся Джексон.

— Еще чего слышно? — после недолгой паузы спросил Шкаф. Несмотря на всю эту болтовню, он чувствовал, что друг пришел его навестить не просто так, а с какой-то определенной целью.

— Да, кстати. — Джексон умолк, подбирая слова. — Я уволился, Шкаф. Буду теперь преподавать в академии.

Снова Шкаф испытал мучительный прилив зависти и жуткое ощущение собственной никчемности. Мысль о том, чтобы стать инструктором в академии, уже приходила ему на ум. Но теперь…

— Научишь их тому, что знаешь сам, а? — поинтересовался он, стараясь сохранять шутливый тон. Меньше всего ему хотелось, чтобы Джексон догадался об его истинных чувствах.

— И тому, что узнал от тебя.

— Чтобы остерегались падающих потолков?

— Шкаф…

— Все нормально, парень, — перебил его Шкаф. — Я искренне рад за тебя. Ты будешь прекрасным инструктором. Только…

— Что, только?

— Только тебе уже года три как предлагают место в академии. Почему именно сейчас? Если это связано со мной… — Шкаф не стал договаривать.

— Связано, — согласился Джексон, взъерошив волосы. — Но это не то, что ты подумал. После несчастья с тобой Лорелея призналась, что очень боится за меня. Всегда боялась. Похоже, моя мама внушила ей, что женщины из рода Миллеров должны быть мужественными и держать рот на замке. Семейная традиция, понимаешь.

— Ни фига себе. — Шкаф покачал головой. Луиза Миллер оказалась очень жестокой женщиной. Он не мог себе представить, чтобы его собственная мать требовала такого поведения от испуганного ребенка. — То есть, ты согласился из-за Лорелеи?

Джексон ухмыльнулся.

— Ну, мою будущую жену тоже не очень радует, что я должен вбегать в горящий дом, когда остальные умные люди из него выбегают.

Шкафу понадобилась одна секунда, чтобы выделить из ответа друга самые важные слова.

— Будущую жену?

— Ага.

— То есть, вы с Фебой…?

Джексон не ответил. Он лишь усмехнулся, сияя, как начищенный пятак.

Зависть, смешанная с более жгучим чувством, пока не имеющим названия, вновь охватила Шкафа. Он попытался не вспоминать разговор, состоявшийся у них с Джексоном сразу перед сигналом тревоги.

— Когда? — спросил он несколько мгновений спустя.

— Через две недели.

— Куда вам спешить, правда?

— Ну, раз все уже решено…

— Ясно. — Он улыбнулся. Как ни странно, его улыбка была искренней. — И я рад, что ты пришел поделиться хорошей новостью.

— Вообще-то у меня к тебе просьба.

— Ко мне?

— Ага.

— Я обязан тебе жизнью, Джексон. Все, что желаешь, твое.

— Я хочу, чтобы ты был моим шафером.

У Шкафа перехватило дыхание.

— Ты… ты хочешь, чтобы я стоял у алтаря рядом с тобой? — выдавил он наконец.

— Ага.

— Парень. — Шкаф облизнул пересохшие губы. Просьба друга его тронула, и в то же время привела в ужас. — Я не… то есть… черт, Джексон! Я не могу даже вылезти из кровати и дойти до сортира. Они мне утку приносят!

— Я не буду против, если ты явишься на мою свадьбу, привязанный к носилкам и в подгузниках, — прозвучал краткий и недвусмысленный ответ. — Ты мне почти как брат, Шкаф. Мне хочется… мне нужно… чтобы ты был рядом, когда я отвечу Фебе «да».

На такую просьбу Ральф Букер Рэндалл мог дать только один ответ.

И он его дал.

Хотя за дни, прошедшие после несчастья, их дружба сильно окрепла, Кизия была удивлена и тронута, когда Феба Донован попросила ее быть посаженной матерью на свадьбе. Кизия сразу согласилась участвовать в столь радостном событии. Но вскоре она начала тяготиться своими обязанностями.