Испорченная женщина

– Или как раз наоборот.

– Да, но мы точно знаем, что она приходила в понедельник. А вот преподавателишка, как мы выяснили, был в гостинице в субботу, но позаботился о том, чтобы стереть свои отпечатки пальцев. Ты ведь помнишь, что мы нашли там только одни незнакомые отпечатки и те, как оказалось, принадлежат Катрин Салерн.

– То есть получается, что они оба врут?

– Вот именно!

– Значит, они сообщники?

– Вполне возможно. Но мотив?

– Очень простой – шантаж. У нее был любовник, и…

– Тогда при чем здесь ежедневные проверки ее личного счета? Вот что не дает мне покоя! Я все время об этом думаю!

28

В ЧЕТВЕРГ, в три часа дня, в квартире Салернов все тихо. Четверг – день чистки столового серебра. Обычно в это время Анриетта бывает в доме одна, но, поскольку учебный год кончился, дети на этот раз тоже здесь. Виржини почти целый день не выходила из своей комнаты и выглянула лишь для того, чтобы пообедать на кухне вместе с братом. На медленном огне в большой кастрюле тушится мясное рагу для ужина. Анриетта выкладывает на стол серебряные блюда и приборы, надевает резиновые перчатки, достает тряпки и принимается за работу. На кухне раздается лишь мерное тиканье настенных часов, звук скользящей по посуде тряпки и в такт ему – усталое дыхание Анриетты.

Тома заперся на ключ у себя в комнате. Подойдя к маленькому секретеру, который принадлежал еще его деду, он открывает потайной ящичек и достает конверт из плотной бумаги, откуда выскальзывает несколько фотографий, сделанных «Поляроидом». Тома внимательно разглядывает их и вздыхает. Он долго сидит неподвижно, с видом человека, обдумывающего важное решение. Потом берет лист бумаги и своим изящным почерком выводит «Дорогая мама…». Вслед за этим ручка надолго повисает в воздухе, словно ему не хватает мужества продолжать. Затем Тома яростно комкает листок и швыряет его в корзину для бумаг. Он достает другой лист и снова принимается писать: «Любовь моя…». Он долго еще будет так сидеть, спиной к двери, склонившись над письмом, наедине со своими секретами, мечтами и тайными горестями.

Анриетта тяжело встает, приставляет стремянку к высокому встроенному шкафу и маленьким ключиком, который висит у нее на шее на белой шелковой ленточке, открывает верхнюю створку. Каждый день она с замиранием сердца ощупывает сквозь ткань этот предмет, проверяя, на месте ли он. Затем она убирает стремянку в кладовку и, приподняв крышку кастрюли, принимается помешивать рагу большой деревянной ложкой. Она осторожно пробует его. На душе у нее по-прежнему неспокойно. Анриетта включает радио и снова садится чистить серебро.

Выйдя от следователя, Оливье не пошел на работу. Он знает, что попал в западню, и, что бы он ни объяснял полицейским, он – идеальный подозреваемый. Как бы ему хотелось вернуться на три месяца назад, когда он, подыскивая себе жилье неподалеку от института, колебался между однокомнатной квартирой на улице Сен-Жан-Батист-де-ля-Саль и «двушкой» на улице Мазарин! Но его соблазнил первый вариант – отсюда было ближе ходить на работу, к тому же квартирка была уютной и полностью обставленной… Если бы он выбрал тогда второй вариант, ничего этого не случилось бы, и сейчас его беспокоило бы, скорее всего, лишь то, как вырваться из сетей, сплетенных какой-нибудь не в меру влюбленной студенточкой.

Если бы он не обнял тогда Катрин Салерн и не начал ласкать ее грудь, ничего бы не произошло… Если бы он не полюбил ее, не в силах смотреть, как она страдает, с трудом сохраняя равновесие на тонкой туго натянутой проволоке своей жизни, ничего бы не произошло… Но был ли у него выбор, когда в ту роковую субботу он вышел из метро «Площадь Аббес»? Он решил свести счеты с шантажистом, чтобы тот не разрушил жизнь женщины, чье тело он так любил. Но стоит Оливье лишь подумать об этом, как он испытывает глубокий стыд. Он понимает, что рассуждает как человек, который уже больше не любит. Потому что когда он впервые увидел Катрин, то, несмотря на сразу же возникшее страстное желание обладать ею, он был одновременно тронут ее уязвимостью и одиночеством, которые скрывались за ее внешней холодностью. Это действительно была любовь с первого взгляда…

– Я был влюблен в нее, инспектор… Не знаю, сможете ли вы понять… – пытается он объяснить Массону, когда тот снова приходит к нему, чтобы задать пару вопросов. – Она не использовала меня! Я знаю, о чем вы думаете, но в ней нет ничего от «роковой женщины»! Она была чиста и невинна! Она казалось такой хрупкой… Я даже испугался, что вся эта история убьет ее. Она очень боялась. Говорила, что если муж обо всем узнает, то сразу разведется с ней.

– А он знал?

– По-моему, нет. Но ее сын знал. Когда она заболела, после того как в первый раз побывала в гостинице, я позвонил ей домой. Я очень беспокоился… Я не знал, что произошло, тогда мне было известно только об анонимных письмах, но не о назначенной ей встрече. Тома, ее сын, спросил, не из-за меня ли страдает его мать… Он понял, что мы любим друг друга, и сам попросил горничную проводить Катрин ко мне…

– Вы хотите сказать, что горничная проводила вашу любовницу к вам с благословения ее сына?

– Я понимаю, что в это трудно поверить…

– А вам это не показалось странным?

– Тогда я об этом не думал. Больше всего меня беспокоили анонимные письма. Мне было страшно.

– Вы боялись того человека?

– Да, но одновременно я его ненавидел. Особенно когда он назначил ей второе свидание. Я… как вам сказать… мне показалось, что она начинает сходить с ума. Она громко смеялась, называла себя шлюхой… Понимаете, это слово было в его первом послании… Получив его, она была в шоке… Да, она изменяла мужу с человеком моложе ее, но в определенным смысле я был старше ее… Мне приходилось ее всему учить… Именно поэтому это оскорбление настолько потрясло ее. Ведь на самом деле она была такой… – Оливье подыскивает слово, – застенчивой, почти целомудренной.

– Ну, это вы уже слишком, молодой человек! – Массону смешно, но он старается этого не показывать.

– Уверяю вас, инспектор, она была почти девственницей!… Впрочем, зачем я вам это говорю – вы все равно не поверите…

– Давайте ближе к делу… Итак, было около половины шестого вечера?

– Да, где-то так Полшестого или без пятнадцати шесть… Понимаете, я хотел лишь припугнуть его, ну, может, врезать раз-другой… Когда я вышел из той комнаты, я был как безумный. Я запаниковал и даже не сразу понял, что произошло… Я связал это с Катрин лишь после, как увидел ее несколько минут спустя – она сидела на скамейке в сквере неподалеку… У нее был блуждающий взгляд… Я даже не знаю, видела ли она меня…

– Вы запаниковали, но все же не забыли стереть свои отпечатки пальцев и уничтожить записку.

– Да, в самом деле. Даже не знаю, как я об этом подумал.

– Почему вы сразу не пришли в полицию?

– Не знаю…

– Ведь даже если вы говорите правду что еще нужно доказать, ваше молчание делает из вас сообщника убийцы! И «молчание» – это еще мягко сказано! Во время первого допроса вы солгали, сказав, что в ту достопамятную субботу прогуливались по бульвару Сен-Жермен-де-Пре! Это очень прискорбно, молодой человек! Очень прискорбно!

– Но если бы я рассказал вам всю правду, я предал бы Катрин! А я все же чувствую ответственность за нее. Не появись я в ее жизни, ничего бы этого не случилось. И потом… Словом, я не мог, вот и все!

– Но речь, как никак, идет об убийстве, а не о банальной супружеской измене!

– Что вы теперь собираетесь делать?

– Я не вижу другого выхода, как задержать вас.

Массон замечает, что глаза его собеседника наполняются невыразимым ужасом. Он снова чувствует легкий укол совести. Но этот мужчина однажды уже солгал ему и, возможно, лжет и сейчас. Не стоит рисковать понапрасну.

– Но насколько? Я невиновен! – в отчаянии кричит Оливье и начинает рыдать, как ребенок.