Любовь и прочие обстоятельства

— Господи! — шепнул он. — Ты такая красивая.

Я улыбнулась и взглянула в газету.

Через несколько минут он встал.

— Я сейчас вернусь.

Я наблюдала за тем, как он идет к дверям, а потом вскочила. Когда подошла к туалету, то увидела, что оттуда выходит мужчина в дорогом костюме.

— Сколько там человек? — спросила я.

— Что?

— В мужском туалете. Сколько там человек?

— Один, — удивленно ответил он.

Я подмигнула ему и нырнула в дверь. Джек стоял над писсуаром, слегка расставив ноги. Увидев меня, он в изумлении раскрыл рот. Я пересекла помещение, ухватила его за ремень брюк и втащила в крайнюю кабинку.

Если бы кто-нибудь заглянул под дверцу, то увидел бы мои ноги в джинсах и на высоких каблуках. Кто-нибудь, вероятно, возразил бы против присутствия двух человек в одной кабинке. Другие, возможно, насладились бы этим зрелищем — скорее всего топтались бы возле раковины и дольше необходимого мыли руки. Но никто в течение нескольких минут не входил в мужской туалет в клубе «Адмирал». А может быть, и входил, но я не заметила. Я была слишком занята — слушала, как Джек шепчет мое имя, и не обращала внимания на щелканье мужских каблуков по кафельному полу.

Глава 16

Я провела среду после злополучной бруклинской вечеринки в Нью-Джерси у мамы, предоставив Джеку возиться с Уильямом. На следующей неделе была очередь Каролины. Я стараюсь не думать об Уильяме уже десять дней. Мне стыдно, что я снова завалила простейшую проверку на материнство и у меня болит живот. Радует одно — по крайней мере «Серендипити» тут ни при чем.

Уильям словно забыл о случившемся, во всяком случае, мне так кажется, когда я забираю его из сада через неделю. Его приветствие — точно такое же сдержанное, как обычно, и мое тоже.

Пока он собирается, я смотрю на других детей. Маленькая девочка в ярко-розовых перчатках и блестящем платьице для фигурного катания крутится на одной ноге, пока няня пытается натянуть на нее пушистое белое пальто. Она грациозна и изящна, эта крошечная фея. Легко сгибается, так, что косички свешиваются почти до пола. Если бы ей, а не Уильяму, предстояло составить мне компанию сегодня вечером, я бы отвела ее на каток.

Я люблю кататься на коньках. У меня нет особого таланта, и я далеко не опытная фигуристка, в отличие от моей сестры Люси. Она тренировалась трижды в неделю, и в детстве у меня не было выбора, кроме как ходить вместе с ней и мамой. В какой-то момент мама устала от моего нытья и стала брать мне коньки напрокат, так что, пока у Люси шли занятия, я кружила по катку. Меня зачаровывали скорость, гладкий лед, звук лезвий. Когда я перешла в старшую школу, то даже попросилась в женскую хоккейную команду. Возможно, я бы там преуспела, но у меня маленький рост, и даже ловкость не сумела меня спасти, когда чудище под два метра с плечами, как у регбиста, понеслось ко мне с хоккейной клюшкой в руках.

Уильям нагибается, чтобы завязать шнурки, и спотыкается, плюхается на пятую точку. Он встает и натягивает пальто, но наступает на рукав и снова падает. Может, он такой неуклюжий, такой непохожий на эту изящную девочку в розовых перчатках исключительно потому, что никто не стремился его изменить. Джек не водил сына на каток со времен развода, а Каролина наверняка считает приемлемыми лишь интеллектуальные развлечения.

— Хочешь пойти на каток? — спрашиваю я, поднимая его.

— Что?

— Пойдем на каток. Сегодня будний день, и там наверняка мало народу.

— Я не умею кататься.

— Это же просто.

Девочка в перчатках встревает в наш разговор:

— А я умею. Я все время катаюсь.

— Вот видишь. Кататься — это здорово.

— Мой папа фигурист, — продолжает потенциальная фея. — Он получил серебряную медаль на Олимпийских играх.

Одна из женщин смеется:

— Кендалл, твой папа банкир. Он работает в банке. Он не фигурист.

— Нет, она не обманывает, — говорит другая. — Миша действительно был в олимпийской сборной. И получил серебро. В Инсбруке. Колетт с ним так и познакомилась. Она тоже была фигуристкой. Они встретились в Огайо.

— О Боже! — восклицает первая. — Кендалл, да ты просто счастливица.

— Идем, Уильям, — подаю я голос. — Ты не получишь серебряную медаль, если мы не начнем тренироваться сегодня же.

Уильям приходит в ужас, когда узнает, что на катке не дают напрокат шлемы.

— Роллеры носят шлемы, — говорит он. — А лед такой же твердый, как асфальт. Даже тверже.

— Лед не такой твердый, как асфальт, — возражаю я, затягивая шнурки на коньках. На одном из них узел, поэтому шнурок никак не лезет в дырочку.

— Нет, твердый. Намного тверже. Асфальт на самом деле мягкий. Мягче бетона. Вот почему мама бегает по обочине дороги, а не по тротуару. Когда бегаешь по тротуару, болят икры. Мама все это знает, потому что она врач.

— Почему ты не надеваешь коньки?

— Наверное, мне не стоит кататься без шлема. Коньки — все равно что ролики, а на роликах кататься без шлема не надо. И без наколенников. Нужно, чтоб у тебя были наколенники, налокотники и напульсники. Напульсники особенно важны, потому что ты опираешься на запястья, когда падаешь.

— В парке полно роллеров, которые не носят шлем.

— Это очень глупо. У моего доктора в кабинете висят фотографии детей на роликах, и они все в шлемах. И фотографии детей на велосипедах там тоже есть. И моя фотография. Ее сделали, когда мне подарили трехколесный велосипед, два года назад. И я там тоже в шлеме. У меня есть синий шлем и красный. Если хочешь покататься, давай вернемся домой и возьмем какой-нибудь шлем.

— Мы не поедем за шлемом. Ты здесь видишь хоть одного человека в шлеме? Нет. Никто не носит шлем, когда катается на коньках. Поэтому не крутись, дай-ка я надену тебе коньки.

Пока я натуго зашнуровываю Уильяму ботинки, оборачивая шнурки вокруг щиколоток, он оглядывает каток и хмурится, будто оценивает его.

— Он больше чем тридцать тысяч квадратных метров, — говорит он.

— Вряд ли. Откуда ты знаешь площадь катка?

— Прочитал в книжке.

— В какой?

— Про Центральный парк.

— Которую я тебе подарила?

Он пожимает плечами. В прошлом году, на день рождения, к груде мягких игрушек, головоломок, конструкторов и книг о динозаврах, которые Джек купил для Уильяма после нескольких часов сосредоточенного хождения по магазинам, я прибавила путеводитель по Центральному парку. Купила случайно, проходя мимо маленькой молочной фермы, куда давным-давно нью-йоркские ребятишки приходили за свежим молоком и где теперь туристы покупают футболки с рекламой бейсбольных команд, кружки с картой парка на боку, игрушки и книги. Я зашла в магазин, потому что хотела взглянуть, каким он стал: я не была там с тех пор, как ферму перестроили. Книга, наполовину фотоальбом, наполовину справочник, привлекла мое внимание не в качестве подарка для Уильяма, а потому что мои собственные познания о парке были получены бессистемно, из надписей на памятниках и воротах, из буклетов, которые я находила в своих скитаниях. Я полистала книгу и обнаружила фотографию верблюда, впряженного в газонокосилку.

Хотя книга явно предназначалась не для маленького мальчика, я решила, что интересные истории и реальные факты, описанные в ней, приведут Уильяма в восторг. Подумала, что мы будем вместе рассматривать фотографии и читать заголовки. Я купила книгу, завернула ее в карту парка и прибавила к груде подарков. Но в прошлом году Уильяма больше заинтересовал домик, построенный из магнитов. Он посмотрел на книгу, поблагодарил и отложил ее в сторону.

— Хорошая книжка, да? — спрашиваю я теперь. — А ты видел фотографию верблюда, который тянет газонокосилку?

— Нет.

— Ну а что еще ты знаешь об этом катке?

— Ничего.

Пока мы медленно идем вдоль деревянного бортика, мимо нас, громко распевая, проносится мальчишка. Он в шлеме. И в напульсниках.

— Это очень страшно, Эмилия. — Уильям держится за бортик обеими руками, а ноги у него так вихляют, что щиколотки касаются льда. Совсем как стебельки, которые гнутся под тяжестью цветка.