Любовь и прочие обстоятельства

Мой отец пригласил Люси, Элисон и Бена в китайский ресторан, чтобы познакомить их с человеком, за которого я собиралась выйти замуж, как только он окончательно разведется. Джек не сомневался, что вызовет у моей родни некоторое предубеждение, но предполагал, что оно будет связано с разницей в возрасте или с тем, что он начал встречаться со мной, будучи женатым. Он даже не подозревал, что моя сестра считает преступником всякого адвоката, который не желает посвящать свою жизнь борьбе за права нуждающихся. Следовало предупредить Джека, но я была в таком восторге, что мне даже не пришла в голову простая мысль: далеко не все могут счесть моего парня идеальным.

Когда Джек рассказал о своем последнем деле — слиянии, завершившемся судебной тяжбой, — Элисон усмехнулась и изобразила величайшее отвращение.

Я поинтересовалась:

— Интересно, почему именно те люди, которые выросли в роскоши, считают предосудительным зарабатывание денег?

— Эм, не надо, — произнес Джек.

— Нет, милый, мне это не нравится, — возразила я. — Элисон, ты лицемерка. Знаешь что? У Джека было не такое детство, как у нас. Он вырос не в большом красивом доме в Нью-Джерси. Он не брал уроки верховой езды. — Когда Элисон было двенадцать, она мечтала играть в поло. — Джек вырос в Йонкерсе, в доме на три семьи, которого его отец лишился, когда Джек еще не успел окончить школу. Он поехал в Нью-Палц, потому что там можно было учиться в колледже бесплатно, а потом окончил юридический факультет. У него двести сирийских кузин, которым нужно посылать деньги. Матери и сестре Джек купил дома в Бостоне. Он дает на содержание ребенка больше денег, чем любой другой разведенный отец в Нью-Йорке. Поэтому оставь его в покое, Элисон. Черт возьми, оставь его в покое.

Джек смотрел в свою тарелку и ковырялся палочками в рисе.

— Наша работа отражает то, каким мы хотим видеть мир, — заявила Элисон.

— Девочки, довольно, — подал голос отец. Он сидел за столом напротив меня и умоляюще вытягивал руки над бутылочками с горчицей и полными тарелками. — Это семейный ужин, а не политическая дискуссия.

— В присутствии Элисон все сводится к политической дискуссии, — отрезала я и добавила, обращаясь к сестре: — Если ты посмеешь сказать, что личное и общественное — это одно и то же, я встану и засуну креветку тебе за шиворот.

Все засмеялись и сделали вид, будто я пошутила. До конца ужина мы вели себя так, словно ничего не случилось. Будто я не унизила своего парня, потрясая его скромным происхождением, точно знаком доблести. Как будто это был козырь в непрекращающейся игре Гринлифов под названием «Переплюнь другого». С тех пор Джек ни с кем из них не обсуждал свою работу, за исключением моего отца — и то лишь наедине.

А сегодня Джек спрашивает:

— Как дела, Бен? Есть что-нибудь интересное?

— Изнасилование. Ты, наверное, читал в газетах. Жертве предположительно отрубили палец.

— Уильям, тебе пора вниз, поиграть с другими детьми, — кричит через всю комнату Элисон. — Наверху остаются только взрослые.

У моей сестры уникальная способность — в мельчайших деталях расслышать любой разговор, который происходят в стенах дома. Должно быть, это крайне неудобно для ее детей.

— Я не хочу вниз, — возражает Уильям.

— Ступай, Уилл, — говорит Джек. — Все дети там. Тебе будет весело.

К нам подходит Леннон — очевидно, его послала мать.

— Привет, Уильям, — говорит он. — Помнишь меня?

— Да, — отвечает тот. — Ты Леннон. Как Джон Леннон.

— Правильно, старик. Хотя ты еще маловат, чтоб знать про Джона Леннона.

— Папа иногда водит меня на «Земляничные поля» [8].

— Круто.

— Я не люблю «Битлз».

— Может, ты просто не слышал их лучшие песни? Ты когда-нибудь слышал «Вообрази»? — Леннон подмигивает мне. Он старается изо всех сил. Добрый мальчик. — Потрясающая песня.

Леннон на удивление красивым голосом напевает: «Вообрази, что все люди…».

— «Вообрази» — это вовсе не песня «Битлз», — заявляет Уильям. — Джон Леннон написал ее один.

— Иди вниз с Ленноном, — говорю я. — Если тебе не понравится, можешь вернуться к нам.

Уильям закрывает глаза, поджимает губы и кивает. Он выходит вслед за Ленноном, и мы смотрим им вслед. Между ними разница всего в двенадцать лет, но они как два разных биологических вида. Леннон — очень рослый, выше шести футов. Если Бен похож на яйцо, то его сын — на гусеницу. У него огромные ступни, мягкие волосы густо смазаны гелем, руки похожи на крылья, и Леннон как будто настолько удивлен их размером, что не в силах контролировать свои неслаженные движения. Леннон, который намного старше моего пасынка, все еще кажется несформировавшимся, а крошечное тельце Уильяма обладает суровой законченностью, словно он всегда выглядел именно так и не собирается меняться до конца жизни.

Когда Уильям скрывается в загадочных недрах детской, Бен рассказывает о своем последнем деле, о слабоумном клиенте, о жертве, которая, по его мнению, случайно отхватила себе указательный палец, когда рубила мясо. Он излагает историю с обычным бесстрастием, как будто пересказывает отчет о скучном бейсбольном матче с участием безнадежно убогой команды. Интересно, отказывается ли Бен от своего лаконичного стиля в зале суда? Или же именно умеренность столь часто вынуждает судей оправдывать его подопечных?

— Бен, — зовет Элисон. — Нужно быстренько сбегать в магазин.

Он поправляет очки на яйцеобразном лице и рассеянно кивает, продолжая рассказывать нам о своей отважной попытке убедить судью в том, что никакого членовредительства не было.

— Бен!

Он оборачивается к ней.

— Ты забыл купить «Рисовое чудо», — с упреком восклицает Элисон.

— «Рисовое чудо»?

— Для детей, которые не едят мороженое.

— Не беспокойтесь из-за Уильяма, — говорит Джек. — Он обойдется тортом. Он уже привык.

— Не глупи, — восклицает Элисон. — Здесь не только у него проблемы с лактозой. Для детей, у которых аллергия на пшеницу, есть продукты с полбой, а для детей, у которых непереносимость лактозы, нужно рисовое молоко. Бен, ступай немедленно, если мы хотим разрезать торт в половине первого.

Бен идет к дверям. Оборачивая шею длинным фиолетовым шарфом, он спрашивает моего мужа:

— Хочешь присоединиться? Прогуляемся до магазина. Всего пара кварталов.

— Конечно, — отвечает Джек.

Я уже собираюсь последовать за ним, когда Элисон вскрикивает:

— Эмилия, познакомься с Лизбет. Ее дочь Фиона — ровесница Уильяма. Лизбет и ее партнер Анджела тоже живут на Аппер-Вест-Сайд.

Джек подмигивает мне и сматывается. Я неохотно подхожу знакомиться с женщиной, очень похожей на мою сестру, только младше. У Лизбет такие же седые кудряшки и серьезное, почти набожное выражение лица.

— Фиону записали в школу на Восемьдесят седьмой улице, — говорит Элисон.

— Мы надеемся, что нас включат в двуязычную программу, — заявляет Лизбет. — К восьмому классу дети полностью овладевают двумя языками. Вы уже записали Уильяма в подготовительный класс? Или… — Она замолкает и прикусывает губу, точно эти слова трудно произнести, не поморщившись. — Или он отправляется в частную школу?

— Это решать не нам, — отвечаю я. — Мать Уильяма в жизни не позволит отправить его в общеобразовательную школу.

— Просто ужас, — страдальчески произносит Элисон, словно ей очень жаль. — Уильям очень милый мальчик, но видно, что он вырос в тесном мирке. Когда ребенок живет исключительно в окружении людей своего происхождения и своей расы, трудно ожидать от него толерантности.

— Ради Бога, Элисон. Он ходит в сад на Девяносто второй улице, — говорю я. — В его группе есть дети разных национальностей. Расовое многообразие — это своего рода девиз детского сада.

— Общаться с богатыми людьми разных национальностей — еще не значит постичь многообразие.

— Там далеко не все богаты.

— Ты богата.

— Нет, — возражаю я. Хотя, конечно, мы богаты. И уж точно богаче многих людей в этом доме. Богаче, чем я думала.