Ты полюбишь вновь

— Я все не перестаю мечтать, — вполголоса сказала Мэнди, — что когда-нибудь Пип выздоровеет и перестанет хромать.

Эйлин придвинулась к ней поближе и спросила:

— А на это есть надежда? Хоть немного?

— Доктора ничего определенного не говорят. Там у него что-то с нервами в позвоночнике. Они как будто надеются, что с возрастом все само собой выправится. Или… — она еще больше понизила голос, — или, наоборот, станет хуже. Я стараюсь об этом не думать. Но у него еще не было ни одного приступа с тех пор, как мы сюда приехали. Это уже что-то.

Эйлин положила руку на спинку сиденья и сказала с воодушевлением:

— А Саймон ничего не говорил, сколько Пип будет у него жить? Потому что… подожди, ничего не говори, выслушай меня сначала… я подумала, что было бы неплохо, если б вы с Пипом остались у нас до конца лета. Мэнди, я говорю серьезно и очень прошу тебя согласиться. Это не потому, что я такая добрая или сентиментальная. Пипу можно будет дать отдельную комнату, а ты будешь такой милой и продолжишь учить меня готовить. И сама сможешь побыть на солнце и свежем воздухе. Тебе это очень пойдет на пользу. Пожалуйста, Мэнди, подумай.

Мэнди почувствовала, как слезы защипали глаза.

— Эйлин, у тебя такое доброе сердце. Спасибо тебе, но я не могу. Мне нужно найти новую работу. К тому же Пипу надо возвращаться в школу. Кстати, надо написать об этом Матроне. О боже… — Она откинула со лба темные волосы. — Мне еще столько надо продумать. Но самое главное, Эйлин, и это мне надо сделать непременно, — снова встать на ноги и быть независимой. Ведь ты меня понимаешь?

Эйлин поморщилась:

— Наверное, да. Хотя, на мой взгляд, ты можешь прекрасно стоять на ногах и у меня на кухне, не хуже, чем в любом другом месте. Во всяком случае, пока.

— На самом деле ты уже прекрасно справляешься со всем сама, врушка. Да, да, пора признаться — ты уже стала превосходной хозяйкой и отлично готовишь!

— Отлично! Какая отчаянная лесть! Ну хорошо, Мэнди, голубка, поступай как знаешь, но никогда не забывай, что я здесь. Ты ведь, считай, вся моя семья, сама знаешь.

У Мэнди перехватило горло, и она сказала дрогнувшим голосом:

— Это самое прекрасное из всего, что мне когда-нибудь говорили.

После чая она с трудом увела Пипа обратно в «Дауэр-Хаус».

— Сегодня помоемся по-быстрому, дорогой. Ты и так уже спишь на ходу.

У миссис Доббин, как всегда, все уже было наготове, и вместе они вымыли и уложили полусонного мальчика в постель за рекордно короткий срок.

Мэнди наклонилась над ним:

— Спокойной ночи, Пип. Хороший был день? Ты доволен?

Тонкая ручка обвила ее за шею.

— Самый лучший. Просто самый-самый лучший. Мэнди, а когда родится моя мисс Болтер?

— Я точно не знаю, маленький. Об этом надо спросить миссис Доббин, она наверняка знает.

Пип глубоко вздохнул:

— Ладно. Мэнди…

— Да?

— Знаешь, сегодня можешь не оставлять мне ночник. Я ведь уже не маленький, чтобы спать с ночником, правда? Выключи его, ладно?

— Ну, стесняться этого не надо, но если он тебе не нужен, я его выключу.

— Нет, не нужен, — последовал твердый ответ, и она погасила ночник.

— Спокойной ночи, Мэнди. И закрой дверь, пожалуйста.

Она сделала, как он просил, и, почти спотыкаясь, вышла из комнаты и спустилась по лестнице.

Саймон, видимо, приехал, пока Мэнди укладывала Пипа. Он позвал ее, когда она проходила мимо открытой двери его кабинета:

— Мэнди, на минуточку. Хочу вам кое-что сказать.

Во рту у нее сразу пересохло, когда она зашла к нему. Она уже не помнила, что наговорила ему вчера, — только то, что была очень зла и, наверное, нагрубила.

Он стоял спиной к камину, сжимая зубами свою короткую трубку. Когда девушка вошла, он вынул трубку изо рта и, держа ее в руке, молча глядел на Мэнди. Она поняла, что Саймон пытается угадать ее настроение, слегка выпрямилась и отчаянно заморгала ресницами. Она могла бы объяснить, что слезы, которые он сейчас видит у нее на глазах, — из-за Пипа, а вовсе не из-за глупой жалости к себе.

— Не хотите ли присесть? — предложил он, и голос его был на редкость мягким. — Я хотел вас спросить… какие у вас сейчас планы, Мэнди? Я спрашиваю не из праздного любопытства. Я думаю о Пипе. И о себе, кстати, тоже.

Забившись в угол кожаного дивана, она подняла на Саймона глаза, пораженная его словами. Какое отношение могут иметь к нему ее планы?

Он пододвинул вращающееся кресло на колесиках и сел рядом с ней.

— Помните, когда мы с вами встретились первый раз, на свадьбе, я собирался на собеседование с секретаршей?

Она кивнула.

— Так вот, я ее взял, — мрачно продолжал Саймон. — Она была уже шестая за последние четыре месяца. Видимо, надо было заранее предупредить ее, что ближайший кинотеатр здесь в десяти милях, а автобус ходит, мягко говоря, нерегулярно. Но по опыту я знаю, что если сразу сказать им об этом, девушка не то что через неделю сбежит — она вообще не поедет сюда работать. Возможно, вы заметили, что, пока вы здесь были, я обходился без секретарши?

— Я как-то не обращала внимания, — призналась Мэнди.

— Ну конечно, зачем? — В голосе его чувствовалась сухость. — Тем не менее это так. Последние несколько недель я засиживаюсь далеко за полночь, пытаясь сам разобрать всю корреспонденцию. Печатаю я на машинке одним пальцем и почти весь день провожу в поле, так что частенько засыпаю прямо посередине письма. Однако не подумайте, что я пытаюсь вызвать у вас жалость.

Она встретилась с ним взглядом:

— И что вам нужно?

Его тонкие губы изогнулись.

— Разве не ясно? Прошу вас поработать на меня. Для начала — шесть фунтов в неделю. Если вам понадобится жилье — его готова предоставить сестра миссис Доббин, она живет в деревне, и я уверен — зная старую добрую миссис Доббин, — что по части чистоты вы останетесь довольны. Но разумеется, если хотите, можете по-прежнему жить у Барраттов.

— Нет, нет, это совершенно невозможно.

— Я почему-то так и думал.

Мэнди не знала, что стоит за этими словами, но выражение лица у него осталось непроницаемым.

Он помолчал немного, потом тихо сказал:

— Как вы наверняка успели подумать, я преследую чисто эгоистические мотивы. Но у меня остался еще козырной туз в рукаве. Задумывались ли вы о будущем Пипа?

Она закусила губу:

— Разумеется. Вы очень добры, что приютили его у себя… но не подумайте… мы, разумеется…

— Разумеется, мы… — резко оборвал он ее. — Никаких «разумеется».

Он резко развернулся на кресле к столу и вынул из пачки письмо:

— Это от Матроны из вашего приюта. Прочитать? — И, не дожидаясь ответа, быстро, проглатывая слова, прочел:

— «Уважаемый сэр Саймон, большое спасибо за ваше письмо. Не могу вам передать радости и облегчения, с какими я узнала, что Пипу стало намного лучше. Вы сделали и делаете для него много больше, чем мы, при всем нашем старании, можем сделать для него здесь, в приюте. Вы относитесь к нему с особой заботой, он чувствует себя нужным и любимым, что незаменимо для ребенка с таким тяжелым прошлым, какое было у Пипа. К тому же, как я полагаю, свежий воздух и деревенская жизнь как нельзя лучше скажутся на его здоровье. Как вы просили, я связалась с директором школы, и он, по настоятельному совету врача, согласился отпустить Пипа из школы до конца лета. Мы очень благодарны вам за ваше любезное предложение оставить Пипа у себя до сентября».

Он остановился, поднял на Мэнди глаза, затем стал читать дальше, но уже медленнее:

— «То, что Мэнди всегда рядом с ним, очень много значит для мальчика. Она всегда была для него спасительным якорем. Прошу вас, передайте от нас привет Мэнди. Непременно буду писать вам и впредь».

Саймон молча пробежал глазами последние несколько абзацев и положил письмо на стол:

— Ну что? Убедил я вас?