История любви одного парня (ЛП)

– Я никогда не испытывал такого раньше.

– Я тоже.

Я поворачиваюсь к нему, и все происходит так быстро. Одну секунду он вглядывается в

мое лицо, а в другую – его губы оказываются на моих, теплые и гладкие, и это так здорово. Боже.

Я издаю какой– то неподконтрольный горловой звук. Он издает его в ответ, и рычание

превращается в смех, потому что он отстраняется от меня с самой большой улыбкой, которую

когда– либо видели небеса, а затем он возвращается, целуя меня сильнее и глубже, его ладони

опускаются на мою шею.

Его рот приоткрывается, и я чувствую пробный взмах его языка.

Под моими веками вспыхивает свет, настолько интенсивный, что я практически слышу

хлопающий звук. Это размягчается мой мозг, или наступает конец света, или, возможно, на нас

упал метеорит и это экстаз, который дарят мне, как последнее мгновение, перед тем как отправить

в чистилище, а его в место намного– намного лучше.

Это не первый его поцелуй – я знаю это – но первый настоящий.

Глава 9.

На обратном пути, я даже не знаю, куда деть свои руки, не говоря уже о путанице моих

эмоций. То, что только что произошло, отпечатается в каждой моей молекуле; уверен, что я

вспомню все чувства от каждого прикосновения, даже сорок лет спустя.

Мама всегда говорит мне считаться со своими чувствами. Поэтому, помимо

головокружения с желанием я чувствую:

Нервозность.

Неуверенность.

Отчаянное желание повторить это снова и поскорее

Но самые щекотливые эмоции бледнеют на фоне эйфории.

Я

Целовал

Себастиана.

Я чувствовал его губы на своих, и его язык, и его смех, звучащий эхом между нами. Мы

целовались снова и снова. Всеми способами. Быстро и грязно, медленно и глубоко, что заставляло

меня подумать о сексе, и длинных днях в безопасном укрытии чьей– то спальни. Он кусал мою

губу, и я отвечал так же, а затем он испускал звук, который я буду слышать отголосками эха среди

безумства своих мыслей до конца выходных. Это ощущалось…таким чертовски правильным. Как

будто все, что я делал раньше, с кем– то другим, не считалось в действительности поцелуями.

Возможно, это звучит глупо, но казалось, что каждая клеточка в моем теле была вовлечена в это.

От этого все, что я делал прежде, кажется каким– то выбеленным и трудным для воспоминания.

Мы целовались, пока холод не пробрался под нашу одежду.

Вообще– то, теперь, когда я думаю об этом, мы целовались, пока Себастиан не

отстранился, когда моя рука начала поигрывать с краем его рубашки.

Он говорил, что никогда ничем не занимался с парнем, но чисто механически это не ново

для него, и я готов поспорить, что у него были девушки. И тем не менее, нас обоих буквально

трясло от одного и того же маниакального голода, поэтому, возможно, для него все настолько же

отличалось, как и для меня.

Занимался ли он…сексом раньше? Полагаю, нет – уверен, что Отэм посмеялась бы и

сказала, что некоторые из детей– мормонов самые развратные в школе, но что– то в Себастиане

говорило мне, что он отличается в этом смысле, как будто, помимо того, чем мы занимались

сегодня, он следует тем самым правилам.

Но занялся бы он? Со мной?

Этот вопрос выпускает в мою кровь беспокойство и жар.

Очевидно, я опережаю события, но я возбужден и витаю в облаках, и не знаю, как все

будет дальше. Мы…встречаемся, или как? Даже если только тайно?

Мы встретимся с ним снова?

В моем воображении, мама отстукивает ногой на заднем плане, побуждая меня получше

приглядеться ко всему. Но мысль тут же испаряется. Ощущения после Себастиана еще такие

свежие.

Когда мы встали и отряхнулись, это было похоже, на прокол мыльного пузыря. Даже там,

на открытом воздухе, мы, казалось, были поистине одни. Но с каждым шагом, что мы спускаемся

с холма, растворяется все больше защитной пленки. Прово раскидывается перед нами, большой и

чистый.

Я не хочу уходить отсюда. Не хочу, возвращаться домой; и не имеет значения, как сильно я

люблю свой дом и семью, и спальню, и музыку, мне больше нравится проводить время с ним.

Себастиан предсказуемо тихий. Он идет на безопасном расстоянии от меня, на расстоянии

вытянутой руки, опустив взгляд на точку, куда наступает его стопа на тропе. Уверен, он в еще

большем внутреннем раздрае, чем я, но я сам запутался, и кажется трудным придумать, что еще

сказать, должны ли мы вообще говорить о том, чем только что занимались?

В подобной постпоцелуйной ситуации с девушками – мой единственный опыт свиданий в

Прово – мы бы держались за руки, а я бы контролировал свое тело, пока мы спускались в город.

Несомненно, это же подходит и к парням, но не к парням– мормонам, которые – судя по нашему

молчанию и отсутствию прикосновений, можно подумать, что мы одновременно это осознали –

стали бы много говорить и молиться, если бы их застукали спускающихся с горы рука об руку.

Тем не менее…несмотря на все это, я надеюсь, что это молчание не плохой знак. Время от

времени он оглядывается на меня и улыбается, и от этого я сияю изнутри. Но затем я вспоминаю

его легкую улыбку (не считая стресса), когда его мама покидала комнату, его легкую улыбку,

когда девушки разговаривают с ним в школе (а ему нравятся только мальчики), и его легкую

улыбку на фотографиях у него дома (на которых он скрывает одну из самых больших тайн о себе),

– все это похоже на неглубокую ножевую рану, когда невозможно отличить разницу от

настоящей и фальшивой легкой улыбки.

– Ты там в порядке? – мой голос неловко сбивается.

Улыбка слегка меркнет.

– Да.

Я боюсь того, что произойдет через пять минут, когда мы доберемся до торца его дома.

Если бы был какой– нибудь способ увезти его из этого города, – ехать, пока мы не сожжем весь

бензин, провести всю ночь за разговорами и помочь ему пройти через это, – я бы так сделал. Я

знаю, что он сделает, потому что это наиболее драматичная версия того, что сделал я, когда

впервые поцеловал парня: вернется в свою комнату и будет снова и снова повторять себе

причины, почему то, что произошло можно объяснить простым любопытством, и ничем больше.

– Что ты будешь делать в выходные?

Он резко выдыхает, как будто для ответа на вопрос ему нужно собраться.

– У меня соревнования по футболу завтра, а потом мы с Лиззи поедем в Орэм, чтобы

помочь с переездом какой– то семье.

Ах, служение. И Орэм. Ууф. Дома там местами встречаются красивее, но если такое

возможно, то там еще спокойнее, чем в Прово.

– И откуда несчастные братья переезжают?

Он одаривает меня сбитым с толку взглядом.

– Из Прово.

– Ты так говоришь, будто больше ни откуда никто не может переехать в Орэм.

Это вырывает из него настоящий смех, и я упиваюсь видом его улыбающихся глаз.

– Нет. Я просто хотел сказать… – он обдумывает это, а затем снова смеется. – Да, ладно, я

думаю, что никто не станет переезжать в Орэм, кроме Прово.

– Эээй, Себастиан?

Его щеки вспыхивают из– за моей интонации, а его улыбка каким– то образом

одновременно и застенчивая, и соблазнительная.

– Да?

– Ты в порядке после того, что мы только что сделали?

Он бледнеет, и его ответ выходит слишком быстрым на мой взгляд.

– Да, конечно.

– Уверен?

Застенчивая и соблазнительная улыбка сменяется великодушной, и у меня создается

впечатление, что мы разговариваем о том, понравилось ли ему пережаренное тушеное мясо моей

мамы.

– Конечно.

Я протягиваю руку, намереваясь прикоснуться к его руке из– за какой– то инстинктивной

потребности к связи, но он вздрагивает и оглядывается вокруг в моментальной панике.