Майне либе Лизхен

Герман Иванович остался стоять с открытым ртом, Ба смотрела на дверь, с грохотом захлопнувшуюся за внуком, а все пропустившие и оттого ничего не понимающие Галина и Пустовалов – на нее. Ба настороженно прислушивалась… но входная дверь, слава богу, не хлопнула. Стало быть, бунтарь остался дома, и Ба вздохнула с облегчением.

–  А я сегодня ездил квартиру смотреть, которую мне предлагают… – нашел новую тему для беседы Пустовалов, благоразумно решив таким образом разрядить напряжение.

–  И как? – живо заинтересовалась Ба.

–  Да так себе. Вообще-то, ужас, честно говоря. Барак, одна комната с перегородкой. Крыша протекает. Батареи, ванна – все ржавое… – Пустовалов сморщился и покачал головой.

–  А я завтра поеду смотреть. Высплюсь и поеду, эта дамочка обещала за мной на своей машине заехать, – похвасталась Галина. – Уж мне-то они что попало не всучат, менялы хреновы… То есть извиняюсь, конечно.

–  Галина, ты мне объясни, пожалуйста, непонятливой, чем тебе здесь плохо? – повернулась к ней Ба. – Я тебе жить мешаю? Ну, ради бога, отстану от тебя, живи, как знаешь, я же по-соседски, не чужие люди.

–  Нет, я что… – смешалась Галина, еще недавно грозившая Елизавете Владимировне «назло переехать». – Я спасибо… Ко мне там со всем уважением. И даже консул один раз… Это, конечно, не кондукторшей горбатиться в их сраном трамвпарке! То есть опять извиняюсь.

–  Да ладно, – устало махнула рукой Ба.

–  Соседи, кстати, там какие-то криминальные, – вспомнил Пустовалов. – Такие разбойничьи рожи – готовая портретная зарисовка. Один весь в татуировках…

–  Какой кошмар! – немедленно забыв о неприятном инциденте с Левушкой, испугался Герман Иванович. – Я ведь тоже, признаться, завтра обещал поехать посмотреть. Как я и просил, аналогичная по площади, поближе к педагогическому университету, чтоб не ездить через весь город.

–  Почему к педагогическому? – не поняла Ба. – Если мне не изменяет память, вы, Герман Иванович, вот уже пятьдесят лет работаете в УрГУ? Отсюда десять минут пешком, если по дворам.

–  Да… – Герман Иванович смутился и пояснил, оглянувшись на дверь, за которой скрылся Левушка. – Я для Женечки. Она ведь еще только поступила, первый курс… Только вот улица мне не внушает доверия – Вторая Загородная. Галина Павловна, вы не слышали, где такая, вы же лучше нас всех знаете город?

–  Загородная? Вторая? – переспросила Галина и хихикнула. – За городом, наверное. В этой дыре трамваи не ходят, а то бы я знала. Будете там грибы собирать под балконом.

Герман Иванович окончательно пригорюнился и не обратил ни малейшего внимания на то, что Пустовалов заботливо долил в его бокал вина, а Галина добавила в его тарелку копченой колбаски и салата.

–  Что ни говорите, а уезжать из этого дома, конечно, жаль, – вздохнул Герман Иванович. – Мы, можно сказать, одна семья, как вы правильно сформулировали, уважаемая Елизавета Владимировна, не чужие люди. Да и знакомы мы с вами сколько лет?

–  Левушке девятнадцать, значит, почти двадцать лет назад я сюда переехала, – подсчитала Ба. – Вы послушайте меня, пожалуйста, у меня очень важное сообщение.

И Ба, не раскрывая своего источника информации, дабы не рассердить случайно Галину, передала разговор с адвокатом Колесовым.

–  А раз наш дом ни по какому плану сносить не будут, значит, мы и переезжать не обязаны! – торжествующе подвела итог она и обвела глазами собравшихся, ожидая реакции на преподнесенный им подарок. – Давайте будем бороться!

–  Во-во-во!!! Пугачиха!!! – завопила вдруг Галина так, что некстати задумавшийся Пустовалов вздрогнул и уронил на пол вилку. – Юбка-то, юбка! Бли-ин! Гляньте! По самое не могу! Пенсионерка ведь, как и я, а едва жопа прикрыта! То есть извиняюсь.

–  Ничего, пожалуйста, на здоровье, – вдруг любезно отозвался Пустовалов, который как раз в этот момент, пыхтя, вылез из-под стола. – Великая Раневская, помнится, удивлялась, когда ее упрекали за это слово: как так, говорит – жопа есть, а слова такого нет?

Наверное, таким образом он решил изящно расквитаться за свой испуг и уроненную вилку, за которой пришлось лезть под стол. Но Галина юмора не уловила и только согласно кивнула, а Ба и Герман Иванович были заняты своими мыслями и тонкостей словесной дуэли не оценили.

–  Надо бороться! – повторила Ба и посмотрела на Германа Ивановича, поскольку Пустовалов и Галина были заняты собой, вилкой и мини-балахоном Аллы Борисовны, который в ширину был значительно больше, чем в длину. – Если надо – идти в суд!

–  Борьба – не моя стихия, вы же знаете, уважаемая Елизавета Владимировна, – осторожно начал Герман Иванович. – Еще Карл Маркс подвергал резкой критике отождествление силы и права, но, к великому сожалению, так оно было, так оно и есть на самом деле, а при капиталистической формации, которую мы имеем на сегодняшний день, тем паче. У них сила – значит, у них и право, мы ничего не докажем, и только подвергнем себя необоснованному риску.

–  Герман Иванович, от вас ли я это слышу? – возмутилась Ба. – Не ваш ли любимый Карл Маркс призывал в борьбе отстаивать свои убеждения и сам тому являл пример? Зачем же тогда столько лет лицемерно творить себе кумира, чтобы при первой же опасности капитулировать, им же и прикрываясь? – От волнения она неожиданно заговорила возвышенно.

–  Это вульгарное понимание идей марксизма! – тоже вспылил Герман Иванович. – То есть это вообще не имеет к теории Маркса никакого отношения, при всем моем уважении к вам, Елизавета Владимировна! Теоретические воззрения – одно, а реальная жизнь – совершенно другое. Это… это… – Он с трудом подобрал слово и припечатал: – Некорректно!

–  Браво! – зааплодировал Пустовалов. И поскольку спорщики воззрились на него с одинаковым негодованием, то он, слегка струсив, повернулся к Галине. – Учитесь отстаивать свое мнение, Галина Павловна!

Но подвыпившая и уставшая за день Галина уже задремала, прикорнув между тарелками, поэтому Пустовалову ничего не оставалось, как добавить:

–  Извините…

Одним словом, с этого момента вечер уверенно пошел наперекосяк. Поэтому гости сочли за лучшее откланяться, да и время уже подходило к половине второго. Герман Иванович удалился с видом обиженного в лучших чувствах человека, и Ба поняла, что завтра ей предстоит первой мириться и заглаживать вину. Ничего, с нее корона не упадет. Что и говорить, она была не права. Нельзя задевать человека за живое, даже если это живое – «Классическая марксистская теория в интерпретации современной философской мысли»… А Пустовалову пришлось транспортировать домой Галину, которая упиралась спросонья и требовала продолжения банкета.

–  Убрался наконец-то? – заглянул в гостиную Левушка. – Теперь хоть поесть спокойно можно человеку в Новый год?

–  Зря ты так, Левушка, – вяло укорила его Ба. – Оба мы с тобой хороши. Набросились на бедного Германа Ивановича.

–  Бедный… – проворчал Левушка. – Сто лет в обед, а туда же, за девочками. Гадость какая!

–  Я тебе уже говорила, Лев, – вдруг неожиданно твердо отрезала Ба, – что недостойно попрекать человека его возрастом. Так же, как и национальностью. Так можно слишком далеко зайти. К тому же я, как ты знаешь, намного старше Германа Ивановича, и мне сто лет исполнится гораздо раньше, чем ему. Что прикажешь делать? Уже теперь ложиться и помирать?

Левушка, испуганный небывалым, давно не слыханным обращением «Лев», немедленно пошел на попятную. Он подсел к Ба, прижался, обнял ее за плечи, вдруг остро, до мгновенно подступивших слез, удивившись невесомой хрупкости оказавшихся под рукой косточек, и прошептал: