Считай звёзды (СИ)

Сжимаюсь, отводя взгляд в сторону. Слышу за окном гул мотора. Престон вернулся?

— Я так люблю это место, — Агнесс довольно улыбается, протянув мне кружку, сама пока не садится, думаю, она так же слышит щелчок замка входной двери и ждет, когда войдет русый парень. — Когда Нейтан сказал, что вы здесь, я сразу же собралась. Правда, — вздыхает, мешая сахар в своей кружке. — Этому кретину не хотелось покидать комфортную зону города, — улыбается шире, когда порог кухни переступает русый с рюкзаком за спиной:

— Кретин? — повторяет слова рыжей. — Обо мне говоришь? — проходит к столу, они с Агнесс кривляются друг другу, выглядит забавно, я бы даже улыбнулась, если бы не чувствовала такую сильную тошноту. Отвращение к самой себе.

Держу кружку в холодных ладонях, оставаясь молчаливой наблюдательницей.

— Я просила купить яблочный, — Агнесс вынимает из рюкзака гель для мытья посуды и недовольно косится на парня, поставив свободную руку на талию. Нейтан ворчит, пихнув её бедром:

— Отвали, рыжая, — вынимает пакеты с продуктами.

— Чё? — словесная перепалка вызывает внутри меня непонимание. Они говорят так… Обычно. Будто ничего между ними не случилось. Такие простые люди в плане отношений. Завидно.

— Где Дилан? — Престон подходит к холодильнику, открыв дверцу, а Агнесс начинает передавать ему продукты. Я понимаю, что должна ответить, ведь подруга остается молчаливой, а свой взгляд русый бросает на меня, так что ерзаю на стуле, чувствуя себя дискомфортно от принуждения к разговору:

— Он спит.

— Спит? Я тут работаю за всех, а он…

— Нейтан, — Розалин закатывает глаза, на что парень морщится, опять кривляясь ей в ответ:

— Ладно, — парень вновь смотрит на меня через плечо, принимая упаковку сыра от рыжей. — А твоё здоровье как? Вы с ним оба какие-то больные…

— Нейтан, — Розалин тревожно озирается, словно что-то знает о моем состоянии, но мне не хочется выяснять это. Я просто пожимаю плечами, в очередной раз солгав:

— Всё хорошо, — отставляю кружку на стол. — Просто заболела, — поднимаюсь, заставив даже Престона проявить каплю вины, но я ухожу вовсе не потому, что он назвал меня «больной».

— Райли, — Агнесс обеспокоенно обращается ко мне, сжав пальцами листья салата. Оглядываюсь на неё, встав на пороге. Девушка изображает непринужденность:

— Ты разве не голодна?

— Я хочу умыться, — мне нужно больше тишины. Мне надо подумать.

— Ладно, я тогда… — Розалин, прости. Тебе приходится так мастерски притворяться, что всё в порядке, да? Она вертит в руке салат, улыбаясь:

— Я приготовлю перекусить, — кивает на настенные часы. — Уже шесть вечера.

— Да, я… — выдавливаю на вздохе. Голова совсем не варит. — Я помогу, только умоюсь, — повторяю информацию, продолжив идти. Разворачиваюсь, заметив, как Розалин стреляет недовольным взглядом на Престона, который пожимает плечами, что-то шепча губами, мол, он не виноват. Так… Он правда не виноват.

В том, что я действительно ненормальная.

Медленно иду на второй этаж, веду себя тихо, чтобы не мешать Дилану спать. Он лег в своей комнате. Складываю руки на груди, обнимая себя, и шагаю по этажу, опустив взгляд в пол. Моральное давление не утихает, всё ещё чувствую себя мерзко. Уверена, это ощущение не отпустит меня ещё долгое время.

Направляюсь к ванной, но невольно прекращаю перебирать ногами, остановившись у закрытой двери комнаты матери. Стою. Слушаю тишину, и вздыхаю, медленно поворачиваясь всем телом к порогу. Взгляд устремлен в деревянную поверхность, к которой не сразу решаюсь сделать шаг, чувствуя внутреннее нежелание оказываться там, где царят воспоминания. Тем вечером они меня грели, но теперь… Теперь, когда я начинаю многое осознавать в себе, для меня открываются возможные причины, почему мать бросила отца, почему не стремится встретиться со мной. И все эти догадки ранят сильнее, режут эмоциональные вены, натянутые, словно струны до самого предела. Будто предчувствую очередной срыв, и мне нужно его преодолеть.

Сжимаю холодную ручку, потянув на себя. Дверь не скрипит. Она не создает лишнего шума, когда открываю её, оказываясь на пороге холодного помещения. Именно ледяного. Я более не получаю тепла, находясь здесь. Что если… Что если я на самом деле никогда его не получала? Что если это был обман? Самовнушение в качестве успокоения? Мне требовалось получать тепло из чего-то, верить во что-то, как я верила и ждала встречи с матерью. Может, это и поддерживало мою стабильность? А теперь, когда я точно знаю, что моя надежда — это вирус, парализующий клетки сознания — я открываю себе глаза, снимая розовые очки.

Прохожу по комнате, со жжением в глотке приближаясь к столу. Взглядом, полным безутешной боли изучаю стенд с фотографиями. И чем дольше я смотрю, тем сильнее растет во мне эта боль, от которой в глотке встает ком из эмоций, вынуждающий глаза краснеть от соленой пелены.

Моя мать оставила отца, потому что тот был «тяжелым» человеком. Она не могла терпеть его характер, его срывы. Вдруг… Это не вся причина? Вдруг моя мать знала, какой я буду? Я… Я как мой отец? Я неуравновешенная, подобная ему?

Взгляд скачет с одной фотографии на другую. Мой отец. Моя мать. Я. Улыбаются, смеются, целуются на камеру, держат меня на руках. Это всё… Останавливаю внимание на снимке, на котором запечатлены молодые родители, моя мать ещё даже не беременна. Очень старая фотография. Они тут такие… Счастливые. Не подозревающие, чем закончатся их отношения. Как? Когда наступает этот переломный момент, когда самый близкий человек становится предметом отвращения? Почему это происходит?

Вот, почему я боюсь. Я боюсь быть чем-то большим для Дилана. Он…

Губы дрожат, а горячие слезы нагло покидают веки, скатываясь по холодным щекам. Еле глотаю воздух, сжимая пальцами плечи, пока переступаю с ноги на ногу, качнув головой.

Он так же устанет от меня? Я буду злить его. Я вымотаю его, как мой отец вымотал мать. Лишу его сил. Я уже лишаю. Чертов энергетический вампир. И О’Брайен уйдет. Я не хочу приносить ему увечья, не хочу делать его непростую жизнь ещё хуже, я… Мне так страшно.

Шмыгаю носом, делая шаг назад от стола, и с ненавистью мычу, рассматривая снимки счастливого прошлого. В них никакого тепла. Это тепло давно стало холодом, но я продолжаю им давиться, продолжаю лгать себе.

Этого не вернуть. Никогда. Моей семьи нет. У меня её не будет снова.

Мне нужно оставить прошлое, чтобы понять, как помочь себе в настоящем. Прошлое более не имеет значения. Я так яро за ним стремлюсь, что не двигаюсь с места. Меня волновало его сохранение, но… Что оно мне приносит? Не тепло. Только отчаяние и принуждение чувствовать себя ненужной.

Смотрю на фотографию матери, что лежит на столе. Она играет на гитаре, я сижу на её коленях, пытаясь повторить движение её пальцев. От слез картинка перед глазами плывет.

Я очень зла на тебя. Я так зла, что… Что не хочу тебя знать. Столько лет провести в ожидании, так ничего не получив. Ты… Ты ужасна. Ты знала, какой «сложный» отец, но всё равно оставила меня с ним. Я так долго пыталась понять, почему ты не забрала меня с собой? Почему не поборолась за меня? Ты просто знала. Ты точно знала, кем я стану, когда вырасту. Никому не нужна такая обуза. Никому!

Не знаю, что движет мною. Воссоединение злости и обиды дает мощнейший толчок, которому не могу противиться. Кидаюсь обратно к стенду, начав яростно срывать фотографии с тканевой поверхности.

Пошла ты! Пошла ты!

Мычу, не жалею пальцев, сжимая снимки и булавки, рву фотографии, бросая в стороны. То, что ты оставила меня! Этот факт заставляет меня верить в ненужность! Кому нужна такая больная на голову, если даже собственная мать ушла?! А?! Кому?!

Тихо рыдаю, схватив перочинный ножик со стола, которым, по всей видимости, подтачивали карандаши для рисования. Его острие вымазано в стержне, но оно с легкостью вонзается в поверхность стенда. Режу ткань на куски.

Меня все оставят! Все устанут! Все будут вымотаны! Все!