Научиться дышать

— О чем ты хотела поговорить со мной? Из меня сейчас плохой собеседник.

— Потому что я обидела тебя, да?

— Нет, потому что в тот момент, когда я упивался зрелищами в цирке уродов, умерла моя бабушка. И вместо того чтобы просидеть у ее кровати в этот последний день, я смотрел на то, как ты куришь травку, бухаешь и унижаешь Лилию.

Третий круг тишины, и у Волкова уже бил в голове набат. Ему бы очень хотелось, чтобы ее такие гладкие, приятные на ощупь ручки приласкали его, погладили по голове, а пухлые, конфетные губы произнесли слова утешения. Посидеть бы еще на диване под стук балбеса-дождя, вечно трезвонящего по крышам, наслаждаясь тишиной и ощущением родной души рядом. Но как поет «Ария»: «Жизнь разбивает все надежды и мечты».

В итоге жизнь оказывается ложью, сплошным разочарованием. Она является нагромождением иллюзий, на которые у тебя хватило фантазии.

Ирины слезы отрезвили его.

— Прости меня, больше не скажу ни слова. Прости, пожалуйста, — пошел на попятный Иван. — Мне надо выспаться, напиться хорошенько и выспаться, а потом уйти с головой в работу. Сейчас я разбит и не могу мыслить рационально. Эмоции взяли верх, прости.

— Мне очень понравилось общаться с тобой, гулять, заниматься… Я хочу вернуть это обратно, — тихо, на границе своего диапазона сказала она, боясь собственного голоса. — Я была очень неправа тогда, черт меня дернул ляпнуть про Лилию. Я… я ревновала к ней.

— Зачем меня ревновать? Я не твой мужчина, Ира.

— А я хочу, чтобы был моим, — эти слова совершенно потонули в пуловере, в который она почти зарылась, чтобы скрыться от вездесущего, осуждающего взгляда Волкова.

Иван вздохнул. Таких разговоров боится любой мужчина. Обижать ее он больше не хотел, но их миры настолько разные, что при столкновении у них есть лишь один выход — аннигилировать.

— Ира, я могу стать твоим только при единственном условии, непосильном для тебя.

— Что за условие?

— При условии, что ты сделаешь выбор. Я не буду жить с тобой и есть еду, купленную на твои деньги. Если я не могу позволить себе есть икру поварешками, то я не буду ее есть вообще. А значит, и ты тоже. Выбирая жизнь со мной, ты автоматически выбираешь эту квартиру и этот район. Ты выбираешь работу. Не каторжную, конечно, но сидеть у меня на шее и менять платья может и любая другая.

— Мне придется отказаться от всей жизни, если я захочу встречаться с тобой?

— В каком-то смысле. Не только же я один должен идти на компромиссы и сносить лишения. Пожертвуй и ты чем-то, если хочешь что-то изменить. Нельзя только получать, Ира. Отдавать тоже нужно. И это гораздо сложнее сделать.

— Но я не хочу выбирать между своей семьей и тобой… Я бы хотела, чтобы вы объединились.

— Я не прошу бросать семью. Перед тобой стоит другой выбор. Никаких платьев от кутюр, если твой мужчина, то есть я, не может себе позволить их приобрести. Или ты сама на них не заработала. Никаких дорогих машин, сумочек, вечеринок и травки. Полы придется мыть самой, протирать пыль, стирать и мыть посуду. Слуг, как у вас дома, у нас не будет. Мы слуги для себя, Ира, и никто нас, взрослых, дееспособных людей, обхаживать не должен.

Девушка молчала. Она думала, что все будет проще. Он мог бы просто согласиться быть с ней, зачем же такие рамки?

— К чему это, Ваня? Ты продолжаешь издеваться надо мной?

— Видишь, моя жизнь кажется тебе издевательством. Все, что я перечислил ранее, составляет мою жизнь. Я так живу.

— Но почему я не могу тратить свои деньги?

— Не свои, — поправил ее Волков, — а папины. По-моему, одна из задач мужчины — снять с шеи отца финансовую удавку и взять обеспечение его дочери на себя, я не прав? Хорошую жизнь среднего класса я тебе гарантирую, а вот о роскоши нужно будет забыть, как о страшном сне.

Ирина тяжело сглотнула. Ситуация приняла неожиданный поворот. Какой-то выбор, лишения… чушь!

— Я не хочу выбирать, Вань. Ты не имеешь права меня заставлять. Я уже скоро начну твердо ходить, мы можем попробовать… Без всех этих глупостей…

— Ира, ты, точно маленькая девочка, не понимаешь истины. Наша жизнь — это выбор. Это скопление множества выборов, которые мы делаем на протяжении всего существования. Не всегда верных, поэтому зачастую жизнь не приносит счастья. Если ты не готова ни на что ради меня, я могу ответить тебе только взаимностью. Захочешь секса без обязательств? Пожалуйста, могу даже сделать это на твоей люксовой кровати. А нечто большее можно получить, лишь приложив несравнимо большие усилия.

— Опять ты про секс, — вскинула голову она. — Скажи уже, кем ты меня считаешь!

— Я ничего не считаю, но ты очень сильно меня разочаровала. И пока не реабилитировалась. Наверное, в своих разочарованиях я виноват сам. Не надо было принимать тебя за божественную Афродиту, когда ты простой, грешный человек.

Его слова вспарывали керамическим ножом ее душу. Буквально ковырялись в оголенных нервных проводах. Божественная Афродита… Осознание того, как же низко она пала и какой стервой всю жизнь была, мучительно било ее кулаками под дых. Первый мужчина, отказавший ей, стал мужчиной, которого она так желала. Его не купить. Не разжалобить. Не провести никакими трюками.

Девушка встала и размеренными шажками дошла до коляски. Без лишних слов выехала из его квартиры и услышала, как хлопнула дверь.

Жизнь — это выбор. Его никто не в силах нам навязать. Только мы сами. Его никто не в состоянии у нас отобрать. Только мы сами можем выбросить эту возможность в урну, притворившись жертвой обстоятельств.

Что ж, придется ей сделать выбор. Однако в чью пользу он будет, Ирина пока решить не могла.

9

Все умирают. Отличаются только время и способ.

«Спартак: Кровь и песок»

Шквал студеного ветра обрушился на окно – и Ирина вздрогнула. Ну и погодка. Воздух с каждым днем становится все холоднее и злее. Для пущей убедительности, чтобы люди не вздумали перестать его бояться, вспышками проносится за окнами и рвется внутрь, стоит только приоткрыть форточку или входную дверь.

В комнате негромко играла музыка, а сама девушка неторопливо прохаживалась по помещению с цветастой щеткой-метелкой для пыли и стирала ее со всех поверхностей. Конечно, это все наглое притворство, ведь в их доме и пылинке некогда задержаться. Слуги выполняют свою работу качественно – придраться невозможно.

Из головы Вересовой не выходил разговор с Ваней. Он, словно текст из сломанного радиоприемника, повторялся и повторялся в ее сознании. Порой его тормозили помехи в виде ее собственных мыслей, но в основном она слушала наставляющий голос Волкова и видела его глаза — потемневшие в исчерна-синих морских пучинах айсберги.

Как он был зол и недоволен ею. Такой глубокой досады, яростного негодования в свою сторону она даже от родителей в детстве не видела. Наверное, это случилось с ней впервые: кто-то показал свою разочарованность в прелестной младшей дочке Вересова. Описать ее состояние можно было одной короткой, но емкой фразой – брожение ума.

Все менялось, поворачивалось с ног на голову и обратно. Представления об этом мире рассыпались на пиксели, а затем соединялись в новые картинки. И те в свою очередь трещали по швам, и в итоге от них оставалась горстка клочьев. Ирина металась, точно насекомое, попавшее в торнадо. Все, что раньше было неоспоримой правдой и непреложной истиной, сегодня не имело ценности. Произошла полная и необратимая вспять девальвация ее жизни.

— Привет, пап! — радостно воскликнула она, когда отец наконец-то ответил на десятый звонок. — Куда ты пропал?

— Привет, моя хорошая, Ириша, — его голос звучал слабо, будто все на том же радио шли какие-то ремонтные работы, влияющие на качество звука. — Я скоро буду дома, не переживай.

Вересова прислушалась: доносились приглушенные звуки, точно надоедливый фон, а потом все смокло, осталась лишь стерильная тишина. Все в ее жизни происходило впервые. И вот сейчас отец был, по всей видимости, далеко, а ей так его не хватало. Как никогда прежде. А ведь он и раньше частенько надолго пропадал в своих деловых поездках.