Тихая ночь

Вот какие мысли одолевали Мими, когда на горизонте показалась главная дорога и их взглядам открылся обоз без конца и края. Голова его терялась где-то в непроглядной дали, а хвост тонул в рассветной метели и пронизывающих ветрах. Они влились в скованный морозом людской поток и направились на запад. Обоз шел тихо, только позвякивали уздечки, скрипели оси, да время от времени раздавался тревожный оклик, предупреждающий о том, что лошадь или вол оступились и грозят рухнуть, потянув за собой поклажу. Дыхание животных туманом клубилось над нахохленными людьми, сжимавшими поводья или теснившимися на заваленных пожитками телегах.

Первая возможность испытать свое хладнокровие представилась скоро, слишком скоро. У дороги показалась группка окаменевших фигур: мать и двое детей, с головы до ног закутанных в одеяло, одна сторона которого побелела от снега. Это были несчастные, которые надеялись, что одна из повозок их подберет, поняла Мими. Исход, описанный Райнхартом, уже оседал по обочине людьми, которым рассчитывать было не на что, кроме собственных ног. Выдержит ли ее хлипкий отряд еще три души? Хватит ли на всех еды и места в их самодельных вигвамах?

Нет.

Когда телега проезжала мимо, графиня заметила, как из живого мильного столба показалась рука, пытающаяся сложить одеяло в некое подобие шерстяного иглу. Как выглядит это семейство? Как оно будет выглядеть через несколько часов? Застывший сугроб, никем не замеченный, никем не оплаканный.

Спустя час начал сказываться холод — температура опустилась на много отметок ниже нуля, и усталая Мими, видевшая вокруг себя только монотонное, однообразное движение, стала цепенеть. Она держала поводья, но уже не правила лошадью. Ее сознание мутилось. В конце концов, осознав опасность, Мими с благодарностью уступила место на козлах фрау Реммер и опустилась на пол самодельного фургона. Его крошечный пассажир, укутанный в одеяла так, что только кончик носа выглядывал наружу, выводил ту же апатичную, ноющую ноту, что и при первой встрече. Бидон с козьим молоком стоял рядом, но вся жидкость в нем уже заледенела. Молоко было важной частью их плана выживания, но растопить его мог только огонь. Придется голодать, пока темнота не остановит обоз и не разгорятся костры.

И сумерки, обозначившие конец короткого зимнего дня, не заставили себя долго ждать, сгустив серые тона, скомкав горизонт до ближайших полей и оставив шеренги тополей подпирать тяжелые ватные громады туч.

Когда померк последний свет, обоз, повинуясь велению коллективного разума, замедлил ход и остановился. Изнуренные животные замерли в оглоблях как вкопанные, а окоченевшие возницы поплелись собирать дрова и разводить костры, которые вскоре обросли кольцами обессиленных пассажиров.

У крестьянки, привыкшей к неустроенному быту и жизни под открытым небом, оказалось больше энергии, чем у всех ее спутников вместе взятых. Она раскрошила и бросила в их единственный железный котел куски замерзшей тушенки и разлила по мискам его дымящееся содержимое.

Тепло растекалось от желудка по всему телу, расслабляя мышцы и пробуждая ум. Мими с тревогой заметила, что герр Райнхарт еле-еле выбрался из телеги — в каждом движении сказывался возраст и не только возраст. Хоть и не сразу, еда подействовала на него так же, как и на остальных, и, несмотря на обдававший спину холод, его разморило у костра, и он начал подремывать.

Мими уговорила всю компанию перебраться в ландо, и они стали готовиться ко сну, выискивая места поудобнее, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, и вдыхая с каждым глотком воздуха кислый запах крестьянки.

Ночью урывки сна перемежались пробуждениями, каждое движение или дурной сон заставляли испуганно распахивать глаза, а потом снова закрывать их, возвращаясь к бесконечной череде мрачных мыслей.

Когда наконец рассвело, малиновые переливы на небе предсказали, что мороз только усилится, но зато был шанс, что из-за туч появится солнце.

Все это время навстречу им двигался другой нескончаемый поток — тоже повозки, только забитые боеприпасами, стрелковым оружием и кучками промерзших солдат: потрепанный Schutzenpanzerwagen^[57], вездеход, частично бронированные БМП, живой груз которых было не отличить от съежившихся фигур, бредущих в противоположном направлении.

Машины чадили выхлопными газами и оставляли за собой полосу оглушающего рева, не щадя телег и людей, забредавших им под колеса. Когда дорога выворачивала ближе к железнодорожной артерии, до обоза доносился грохот и лязг проходящих в обоих направлениях поездов, и было видно, как пар обдает локомотивы, оставляя их черными на фоне облепленных снегом открытых платформ. Солдаты, которые обслуживали зенитные вагоны, гнулись и ежились под порывами ледяного пронизывающего ветра.

Иначе выглядели поезда, идущие на запад. Старики, женщины и дети висели на ступеньках, цеплялись за любые плоские поверхности, даже лежали на крышах, а внутри вагонов и на платформах для перевозки скота была давка, о которой даже думать было невыносимо. Время от времени кто-нибудь из «прилипал» терял силы и, вяло взмахнув отмороженной рукой, падал в придорожные сугробы, как надоевшая хозяину марионетка.

Ясное утро принесло новую опасность: в первый же час, когда люди и животные только разминали онемевшие суставы, почти без предупреждения, если не считать гула моторов, далекого, но быстро нарастающего, послышалось:

— Jabos!^[58]

Крик поднялся и разлетелся по всему обозу. Взрослые высыпали из повозок и потащили за собой детей. Новички, не знавшие, чего ждать от этой угрозы, просто смотрели, как пара двухмоторных истребителей проносится над верхушками деревьев в развороте со скольжением, выходит на полосу дороги и на бреющем полете проскакивает всего в нескольких футах над головами. Рейд сопровождался адским шумом, возмущенный поток срывал полотнища самодельных палаток. Один самолет пролетел так близко, что через плексигласовый иллюминатор в фюзеляже Мими поймала на себе взгляд пилота. Пони в страхе встал на дыбы.

С металлическим запахом авиационного топлива смешивались шквальные порывы выхлопных газов. Неистовые крики раздавались каждый раз, когда животные опрокидывали повозки и в ужасе убегали. Усмиряя пони, Мими смотрела, как быстро удаляющиеся силуэты слегка задирают носы и бомбы-близнецы по параболе опускаются на нестройную колонну.

Взрывная волна быстро докатилась до них, больно ударив по ушам. Небо затянулось пеленой дыма, а вой двигателей, который затих так же быстро, как и разразился, сменился людскими криками.

Мими и ее спутники ошеломленно уставились на столб дыма, который уже рвал на клочки непрекращающийся ветер. Перепуганные пони ржали с пеной у рта и поднимались на дыбы, норовя выскочить из оглобель, поэтому Реммеру и Мими пришлось встать с козел и успокаивать животных, хотя у самих руки тряслись от избытка адреналина.

Едва они опомнились и усмирили пони, как обоз опять пришел в движение. Подобно мигрирующим антилопам гну, которые привыкают к тому, что при каждом переходе реки крокодилы утаскивают под воду кого-то из их собратьев, люди побрели вперед, на запад. Коллективный разум приказывал им забыть о кровавом месиве, оставить его позади, пожать плечами в общем безразличии. Оцепеневший ум безропотно принял коллективное решение, и группка Мими влилась в поток, оставляя за собой могильник черного дыма.

В тот вечер ветер сжалился над ними и стих, а над головой раскинулся шатер звездного неба. Мими и герр Райнхарт делили на двоих одеяло и роскошь норкового манто, которое до сих пор немного пахло духами и сигарами, навевая прустовские воспоминания о прошлой жизни. Их беседа лилась плавно, с долгими паузами: о счастливых временах, о друзьях, о том, как их сокрушила война; о Максе и об ужасе их последней встречи. Последнее воспоминание заставило обоих погрузиться в печальную задумчивость. Мими пестовала свое горе, а герр Райнхарт заново переживал ужасный момент, когда к его виску приставили дуло пистолета. Это молчание заставило их ощутить какую-то новую близость, и, заручившись ею, они принялись осторожно нащупывать друг в друге глубоко личные, неприкасаемые пределы. Кульминацией стал вопрос, который уже давно напрашивался между ними.