Теория страсти

На песок упали обрывки белых когда-то брюк. Потом тонкая тряпочка неизвестного назначения. Потом лохмотья блузки. Дик с интересом рассматривал их, стараясь не смотреть на стройные лодыжки босых ног, стоявших совсем рядом, и уж ни в коем случае не поднимать глаза выше.

Потом его волос коснулась ее рука, чуть дрожащая и теплая. Дик поднял голову. Замер.

Он пил ее глазами, впитывал в себя, наслаждаясь одним только образом, видом, зрелищем, не стремясь к большему и боясь мечтать о нем. А она протянула вторую руку, жестом заставляя его подняться.

Дик Джордан вздохнул, словно сваливая с плеч огромную каменную глыбу, распрямился и недрогнувшей рукой освободился от ставших неимоверно тесными остатков одежды. Именно в этот миг взошло солнце, заливая их обнаженные тела золотом и нежностью.

Они взялись за руки и медленно пошли в воду. Океан принимал их ласково, смывая кровь и грязь, успокаивая боль и ломоту в избитых телах, наливая силой и спокойной уверенностью в своей правоте.

Сквозь бирюзовую воду тело девушки отливало серебром и перламутром, ее кожа была такой же нежной, как вода…

Она без страха, без тени сомнения или смущения смотрела на сильного, красивого мужчину, стоящего перед ней, узнавала его, открывала заново, поражаясь тому, как много она уже о нем знает.

Знает, какие нежные у него пальцы. Какая горячая кожа. Как он красив. Как не портит его даже страшный шрам.

Руки Конни и Дика встретились — и заскользили по телам друг друга, как серебряные рыбки. Ласкали, гладили, промахивались в обманщице-воде — и вновь находили дорогу.

Ни он, ни она не помнили того момента, когда их ноги оттолкнулись от песчаного дна. Просто тела сплелись, и стало невозможно стоять, потому что нельзя стоять, когда летишь… Прикипала кожа к коже, кровь вместе с серебряными брызгами пены растворялась в океане, и он принимал жертву, ласково раскачивая их на своих бирюзовых ладонях, и два тела кружились в водовороте из серебра и песка, тайны и истины, найдя друг друга и уже не в силах друг от друга оторваться.

Истина горела нестерпимым огнем под веками, и они открывали глаза, только чтобы убедиться: я здесь, я рядом, я — это ты.

И когда океан взорвался мириадами брызг-звезд, когда небо утонуло в голубых глазах, а солнце засияло изумрудом в глазах зеленых, когда все встало на свои места и оказалось совсем иным, но зато бесконечно правильным — тогда, поникнув на широком плече своего первого и единственного (почему-то она в этом не сомневалась) мужчины, Конни прошептала, сцеловывая соленые брызги с кожи Дика:

— Господи, как же это просто…

Он не стал ее переспрашивать. Ему смутно казалось, что он все понял.

Они лежали в тени прибрежных кустарников. Два первых человека на Земле. Нагие и единственные.

Как Дик и предсказывал, зелень оживала. Отряхивала песок, расправляла помятые ветки, курчавилась, выбрызгивала яркие цветы…

Алые и кремовые лепестки опадали на грудь Конни, и она улыбалась, не открывая глаз, тихой щекотке. Все было правильно и так хорошо, что лучше и не бывает.

Дик лежал рядом и осторожно насыпал дорожку белого песка на кожу Конни, лишь чуть более темную, чем сам песок. Ключицы… грудь… плоский нежный живот… косточки бедер…

Дик Джордан мучительно переживал происходящее. Впервые в жизни он узнал, что от счастья бывает больно. В груди, там, где сердце.

Он знал женщин, то есть он был уверен, что знал их. Среди них даже попадались вполне приличные, почти невинные, во всяком случае, не особенно искушенные девицы. С такими ему было скучновато, но поскольку его романы все равно никогда не длились дольше недели, то ничего, сходило и это.

Конни была абсолютно невинна, совершенно неопытна и… дьявольски соблазнительна. Дик умирал от счастья, глядя на алебастрово-белое тело девушки, осторожно касался кончиками пальцев гладкой горячей кожи, иногда склонялся к ней губами — и млел от счастья.

И еще, в кои веки все его естество тревожно и требовательно кричало: «Мое!» Это моя женщина! Это мне принадлежит изгиб бедра, длинные стройные ноги, маленькая грудь с розовыми бутонами сосков, медовая буря волос, разметавшихся по песку, черные стрелы ресниц, туманная полуулыбка, румянец, раскинутые руки-птицы — мое! Для меня!

Дик впервые чувствовал привязанность к конкретному человеку, впервые сам желал, чтобы женщина осталась с ним… навсегда?

Он поднялся на ноги легким, упругим движением, не удержался, еще раз взглянул на нее. Странно — совсем нагая, раскинувшаяся на песке, она не была бесстыдной. Она была естественной. Как небо, как океан, как цветы.

Конни приоткрыла глаза и обожгла его таким взглядом, что у Дика слегка ослабли колени.

— Ты куда?

— Я пойду… Поищу поесть. И вообще, надо бы осмотреться.

— Я с тобой.

— Нет. Лежи, отдыхай. Я хочу вернуться — а ты меня ждешь.

— А я одна боюсь.

— Ты ничего не боишься, моя смелая. Ты даже шторма не испугалась.

— Ого, как испугалась.

— Ты не орала, не металась…

— И висела у тебя на шее мертвым грузом.

— Зато смирно и дисциплинированно.

— Дик…

— Что, светлая?

— Что со мной происходит?

Он опустился на колени рядом с ней, медленно провел рукой по щеке, по груди, по животу… Властно. Горячо. Уверенно.

— Я не знаю, девочка. Я не знаю даже того, что происходит со мной самим. Что ты чувствуешь?

— Я горю. Я хочу улететь. Я — песок, небо и океан. Мне хочется плакать и смеяться. Я вся легкая внутри, совсем легкая… Ты держи меня, Дик. Держи, не отпускай…

Поиски пищи пришлось на некоторое время отложить.

Это был день в Эдеме, и первые люди Земли провели его соответственно. Они купались в океане, любили друг друга и спали, когда кончались силы. Мужчина был главным — и потому все-таки нашел пищу, а именно какие-то шишковатые и шипастые плоды, под кожурой которых таилась нежнейшая мякоть со вкусом земляники. Во второй половине дня, когда из-за жары купаться стало опасно для жизни, они убрели подальше, к небольшой бухточке, и там Дик руками поймал несколько довольно крупных рыб. Потом настало время чудес, и Дик Джордан все-таки продемонстрировал Конни Шелтон один из способов разжигания огня без спичек. Она хохотала и дрыгала ногами от беспричинной детской радости, и ее совершенно не смущало то обстоятельство, что оба были совершенно голые. Это было как-то естественно… в сложившихся обстоятельствах.

С большим трудом они отыскали свой тряпки, брошенные на берегу. Конни совершенно не настаивала на одежде, но Дик был непреклонен.

— Надо идти искать воду.

— Так мы же вчера…

— Сегодня карта острова поменялась. Этот ручей могло вообще засыпать, или он поменял русло и течет с другой стороны острова… кто его знает. Ты в чащу не пойдешь.

— Я одна не останусь!

— Хорошо, пойдешь со мной до бурелома и подождешь там, на травке. Если травку найдем.

Они оделись, как смогли, и отправились на поиски воды. Конни шла и тихо гордилась своим мужчиной. Какой он! Все может. Все умеет.

Мысль о том, что у них нет никакой посудины для воды, Конни даже в голову не приходила. Дик в ее глазах был богом, рыжим богом этого острова, а богам незачем искать посуду.

Конечно, он нашел воду, нашел и разбитую скорлупу, в которой принес девушке попить. Вода была мутноватой, но вполне пригодной для питья.

Потом они вернулись обратно, на свой белый пляж, натаскали хвороста, подсохшего за день, и Дик нырял, то и дело выбрасывая на берег большие плоские раковины. Раковины испекли в огне, и Конни они показались лучшим в мире деликатесом…

Потом снова был океан, и снова много любви, любви и нежности, любви и уверенности в любви, любви без слов, любви прикосновений и объятий, полного доверия и полного обладания, любви беззаветной и чистой, земной и морской, любви огромной как небо и глубокой как океан…

А потом они рухнули на горячий песок под кустами, усыпанными алыми, белыми, желтыми и кремовыми цветами, обнялись и заснули счастливым сном, в котором не было ни лиц, ни событий, но, несомненно, была любовь, потому что оба во сне смеялись.