Дежавю

— Энни, — сказала бы она, — это знамение.

Для Бетти все было знамениями. Когда родился Чарли, она позвонила мне. «Энни, я тут подумала, — сказала она, — что эта шишка у него на голове означает, — знак ума». Я засмеялась: «Нет, Бетти, это просто знак того, что он слегка травмировал голову, когда старался пролезть наружу». — И позже, когда Марк потерял работу: «Это знамение, Энни! Пришло время возвращаться во Францию».

У нее всегда для всего находилось объяснение. Как друзья мы с Бетти были довольно странной парой. Она выросла в Ирландии в строгой католической семье. Бетти обучали монахини, каждое воскресенье она ходила к обедне, и горе ей, если она пропускала мессу. Ее отец до сих пор звонит ей каждое воскресенье днем, сразу после обедни. Я же выросла в Сиднее, училась в обыкновенной школе. Мать, убежденная атеистка, запрещала мне посещать занятия по изучению Священного Писания, из принципа: «Я не позволю им забивать твою голову этой религиозной ерундой», говорила она. Поэтому — каждое утро вторника, пока мои друзья присутствовали на занятиях по изучению англиканского, католического, греческого или иудейского направления религии, я в одиночестве сидела в библиотеке с чувством, что пропускаю что-то важное.

Парадокс в том, что вера Бетти была недоступна для меня. Ее рассказы о святых, о монахинях с их страшными наказаниями, об исповеди и первородном грехе напоминали мне старые фильмы, которые я смотрела днем во время школьных каникул. Ее вера увлекала меня, как фильм «История Монахини» с Одри Хепберн.

Итак, я была одна в своей спальне, разглядывала темное облачное небо и думала о Чарли. Но мне не давала покоя одна мысль — если бы я выложила Бетти всю правду, что бы она тогда сказала обо всем об этом?..

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Бетти поворачивала заварочный чайник: три раза в одну сторону, три раза в другую. Сначала по часовой стрелке, потом против. Все то время, что я с ней жила, она неизменно совершала ритуал каждое утро, точно так же, как моя бабушка. Только бабушка делала все в точности наоборот: сначала она поворачивала чайник против часовой стрелки, а потом уже по часовой. Наблюдая сейчас за Бетти, я вдруг подумала, что, может быть, бабушка делала так потому, что жила в Австралии, в Южном полушарии, и поэтому на все ее поступки оказывала влияние луна. Так же, как она влияет на океан с его приливами и отливами и на воду в раковине, которая, сливаясь, закручивается против часовой стрелки, не так, как во Франции. Конечно, Марк сказал бы, что я снова отклоняюсь от темы. Но в то утро его со мной не было. И если честно, то я намеренно старалась не думать о нем, о том, где он находится в данный момент, где он был всю ночь. И с кем…

Наступил вторник — утро третьего дня моего пребывания в нелепом временном лабиринте, и я просто пыталась не думать ни о чем особенном, кроме как о том, чтобы сохранить здравый рассудок. Я решила позволить волне нести меня туда, куда ей заблагорассудится, совершенно не сопротивляясь и даже не пытаясь плыть поперек.

Я оказалась в открытом океане в полный штиль без весел.

Бетти, кажется, пребывала в довольно хорошем настроении. Она что-то напевала себе под нос, не смотря на то что время было еще только семь пятнадцать утра, согласно моим часам, его часам, и оставалось всего пять минут до того, как нам нужно будет отправляться на работу. Но Бетти сидела напротив, за нашим маленьким столиком на кухне, в черной шерстяной юбке и зеленом, как и ее глаза, свитере цвета нефрита. Бетти была почти полностью одета, если не считать, что ее голова была замотана белым банным полотенцем.

Бетти поздно пришла домой, уже после того, как я все-таки улеглась в постель. Я чувствовала себя несчастной и одинокой на моей огромной двуспальной постели, которая пахла Марком. Простыни, казалось, еще хранили тепло его тела, подушка пахла его волосами, и мне захотелось плакать, не сдерживаясь, думая о нем, о нас и о Чарли.

Я все еще не спала, когда послышался щелчок замка на входной двери. Бетти, словно вор, тихо ступая на цыпочках, двигалась по квартире. Я снова подумала: к чему такая скрытность? Мы всегда и все рассказывали друг другу. Но ее загадочный любовник остался для меня тайной.

Сейчас она смотрела на меня поверх дымящейся чашки чая.

— Ну, ты ему сказала?

— Кому сказала? Что?

— Эн-ни! — Бетти улыбнулась. — Ты знаешь кому! Кар-ло!

Я смотрела на Бетти, на ее зеленые глаза, на красновато-коричневые брови, вопросительно поднятые вверх, и пыталась понять, что она имеет в виду.

— Ну, вообще-то… — Она тихо подула на свой горячий напиток. — У тебя было с ним занятие вчера.

— Да. — Я кивнула. — И что?

— Как что? — Бетти осторожно отпила. — Разве ты не сказала ему о своем Ковбое Мальборо?

— Если ты говоришь про Марка, Бетти, то — нет, я не сказала о нем Карло.

Я заметила некоторое удивление во взгляде Бетти, когда она осторожно поставила чашку на стол так, как кот ставит лапу, закончив ею чесаться.

— Ты не сказала? Но почему, Энни? Ты уж точно… — Бетти замолчала, взглянув на мое запястье. Она определенно увидела, сколько сейчас времени.

Я встала из-за стола. Да, нам надо было выходить.

Почему, думала я, направляясь к кухонной мойке, все так болезненно реагируют на это? Сначала Марк, потом Бетти?

Но тут я вспомнила, что на неделе, предшествующей нашему знакомству с Марком, я слонялась по квартире и все сокрушалась, что не поехала с Карло в Италию. Я настолько достала Бетти своим нытьем, что, наконец, в субботу она потащила меня насильно с собой по магазинам — в качестве лечебной терапии. Мы пошли в «Галери Лафайет» и там наткнулись на мои туфли. «Это знак! В них ты встретишь своего мужчину», — сказала она тогда.

Бетти не двинулась с места. Пока я мыла свою тарелку, я думала, неужели Бетти собирается ехать на метро в этом белом тюрбане? Совершенно обыденные дела по дому, бывшие ритуалами тогда, пятнадцать лет назад, сейчас являлись чем-то совершенно непривычным. Краны казались непривычными, как и полки с посудой. И куда подевалась эта жидкость для мытья посуды? Внизу, во дворе, разговаривали наши соседи — одинокая дама, которая жила в квартире над нами с маленьким белым терьером, и мужчина-брюнет интеллигентного вида в роговых очках, игравший на кларнете. Он жил дальше по коридору, и по вечерам, когда мы с Бетти готовили ужин, из его квартиры раздавались легкие и чувственные мелодии. Я давно забыла обо всех этих людях, об этом маленьком мире, который когда-то был и моим миром.

— Энни?

Я обернулась. Бетти сидела спиной ко мне. Без сомнения, мы снова опоздаем. Но Бетти всегда была свойственна эта черта — она никогда не волновалась о времени. Мир мог подождать, в том случае, если ей что-то было нужно.

— Я не видела этих часов раньше. Когда они у тебя появились?

Как сказала бы моя мать, действительно не бывает бесплатного обеда. Сейчас я расплачивалась за них, за часы, которые надела на запястье не задумываясь.

— Вчера, — проговорила я быстро. — Разве нам не пора уходить, Бетти?

Вздохнув, она поднялась и сняла тюрбан из полотенца с головы. Влажные пряди рассыпались по ее плечам.

— Что с тобой происходит, Энни?

Я не ожидала такого вопроса, и эта спокойная прямота застала меня врасплох. Бетти — зеленоглазая нимфа, сказочная фея из моего прошлого — смотрела на меня в упор, загородив проход к двери. Она знала о часах. Мне даже не надо было ей рассказывать о них — она просто знала. Бетти терпела мои мучительные рассуждения о том, стоит ли сказать Карло, что между нами все кончено; она выслушивала мои злобные излияния, что я больше не могу все это терпеть. Она была свидетелем, как я сидела дома, не отходя от телефона, а потом неслась к двери, когда Карло звонил и говорил, где я должна ждать его. Ему лишь стоило щелкнуть пальцами…

Внезапно я захотела рассказать ей все, рассказать о том невероятном положении, в котором оказалась; обо всей этой сумасшедшей неразберихе. Я хотела рассказать Бетти, что я — это я, только старше, хотя на первый взгляд так совсем не кажется. Хотя я даже не веду себя соответственно. Я хотела рассказать ей о Чарли.