Дежавю

Карло поехал не сразу, хотя водители остановившихся позади него машин бешено ему сигналили. Ему было все равно. Он никогда не обращал внимания на подобные вещи.

— Он был богат, très riche ( очень богат), — говорит Марк. — Он мог себе это позволить.

Нет, все не так. Для него жизнь была игрой, всего лишь игрой. И вот под шум клаксонов Карло посмотрел на меня, провел рукой по моим мокрым волосам и произнес:

— Ты сильно промокла.

— Так ведь на улице льет как из ведра.

Карло благоговейно сложил ладони, явно восхищенный этим выражением.

— Как из ведра! Правда, Анна?

То была часть его магии, превращавшей обыденность в радость. Даже мои слова, обычное, глупое и совершенно простое выражение, Карло мог превратить в поэзию.

Мы сидели наверху, на едва заметном трансепте собора, на хрупких деревянных стульях, которые скрипели под нашим весом. Внизу, под нами, играли музыканты, и божественные звуки взлетали вверх, отражаясь от древних стен и каменных изваяний святых. Я наблюдала, как скрипачи работают смычками, а их пальцы, словно бешеные насекомые, мечутся вверх и вниз по струнам, рождая музыку, как вдруг рука Карло оказалась под моей мокрой блузкой и стала нежно опускаться и подниматься по позвоночнику, по моей влажной коже, заставив отвердеть мои соски.

Все мы — грешники.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Лицо Марка окаменело — он стиснул зубы так крепко, что видно было, как на скуле бьется пульс.

— Ты хочешь сказать, что снова встречаешься с ним? Tu le vois toujours en fait, все еще?

Мы остановились на красный свет, но Марк все еще продолжал смотреть вперед на дорогу, крепко сжимая в руках руль. Мы ехали ко мне домой, через площадь Республики, по нашей старой дороге, по которой мы часто ездили, пока Марк не стал отвозить меня к себе домой. Пока она уже точно не ушла.

— Нет, Марк. Я совсем не это имела в виду. — Я замолчала, рассматривая его руки, его побелевшие костяшки пальцев. — Как я уже тебе сказала, у меня сегодня утром был с ним урок.

Зажегся зеленый, и мы тронулись, немного быстрее, чем мне хотелось бы. Марк смотрел на дорогу, о чем-то размышляя при этом. Он прищурился и тоже бросил взгляд на мои руки, которые я держала на коленях.

— О чем ты думаешь? — спросила я, хотя и так это знала. Я прикрыла ладонью запястье, но было уже поздно.

— Твои часы. Где, ты говоришь, их нашла? Я не говорила.

Эти часы были у меня практически с самого начала, почти одного возраста с нашими отношениями, лишь на два дня моложе, но даже старше, чем Чарли. Они были на мне во время родов, с полуночи, когда начались первые схватки, и в одиннадцать утра, когда мне сообщили: «Энни, у тебя родился замечательный мальчик». Вот почему, когда Карло протянул мне сегодня утром коробку, я взяла ее, любезно приняв подарок. Ведь, в конце концов, он принадлежал мне по праву. Но тогда, в первый раз, часы так и оставались в коробке, которую я задвинула в самый дальний угол шкафа, как и платье. Потом однажды, когда эта коробочка уже ничего для меня не значила, а воспоминания о Карло потеряли свою живость и потускнели, я просто вынула ее и извлекла оттуда часы.

С тех пор они упорно отсчитывали время, даже когда я надевала другие часы. Я просто убирала часы Карло в ту коробку, отдавая предпочтение другим, пока они не подводили меня. Его же часы продолжали идти. Просто парадокс, каким безотказным оказался этот нежеланный и навязанный мне подарок. Последний подарок Карло.

Мне было интересно, зачем Марк меня сейчас спрашивает об этом? У нас нет на это времени, нам нужно найти выход из того переплета, в котором мы оказались. Вернуться к Чарли.

Мы подъехали к перекрестку у площади Республики.

— Il te l'а donne ce matine, c'est ça?

— Да, именно так, он подарил их мне сегодня утром, — кивнула я.

Именно его «c'est ça»? встревожило меня. Испанская инквизиция на французский манер. Это же просто нелепо! До него наконец-то дошло. Тогда он и не думал об этом, и вообще он никогда не думал об этом, до этой самой минуты. Карло подарил мне часы, которые теперь ничего не значили — и не значили даже тогда. Потому что я встретила Марка.

Но теперь он действительно всерьез задумался об этом.

— Так, значит, этим утром, после того как ты отправилась из нашего дома, ты занималась с ним, так же как занималась тогда, в тот раз, после нашей встречи. И он подарил тебе эти часы, c'est ça? — спросил Марк, не глядя на меня.

— Нет, Марк, все не так просто, — проговорила я, чувствуя, что наш разговор сильно стал напоминать очную ставку. — Он подарил мне эти часы, но они мне не были нужны.

Марк посмотрел на меня, и я поняла, что мои слова прозвучали весьма неубедительно.

— Так, значит, ты все еще виделась с ним, Энни, когда мы уже стали встречаться, c'est ça?

И снова мы оказались в самом начале. Ну а чего он, собственно ждал? Мне что, надо было сказать «Ой, прости, Карло, я только недавно познакомилась с мужчиной, с моим будущим мужем, и поэтому я больше не могу тебя учить английскому». C'est ça?

Марк хлопнул ладонью по рулю.

— Non, tu n'as toujours pas repondu a ma question! Я спрашиваю не о том, чем ты занимаешься с ним. Я говорю о том, что ты встречаешься с ним, Энни!

Вся штука заключалась в том, что тогда, давно, в тот понедельник, отвергнув небольшую золотистую коробку, я и впрямь сказала Карло, что встретила кое-кого и между нами все кончено. Но сделал ли Марк что-то подобное? Сказал ли он Фредерике о том же самом, когда вернулся к ней после нашей первой встречи?

— Ты имеешь в виду, как ты и Фредерика? — Я не обращала внимания на его взгляд, на стиснутые зубы. — Как ты все еще встречался с ней? И как все еще встречаешься с ней?

— Merde, Энни! — воскликнул Марк, резко вывернув руль вправо. Машина остановилась на обочине, заскрипев тормозами. — О чем ты говоришь? C'est complètement different, ça! Это же совсем другое!

Мы остановились прямо на автобусной остановке. Пожилая пара смотрела на нас, и мужчина осуждающе качал головой. Теперь у нас появились и зрители. А над нами снова стояла огромная бронзовая дама с оливковой ветвью в руке. Теперь этого явно будет недостаточно, чтобы примирить нас.

— О да! Прости, ошиблась. Ну конечно же, это совершенно другое дело! — Я взяла сумочку, стоявшую у меня в ногах. — Потому что ты просто с ней живешь. Всего-то!

— Энни, я же тебе сказал, она собирается выехать. Я уже это объяснял. Здесь ничего…

Но ее образ снова стоял у меня перед глазами. Прямо Спящая красавица. Сзади приближался автобус, водитель решил известить нас о своем присутствии с помощью мощного гудка. Между тем старик подошел к машине и стал злобно выговаривать нам через мое закрытое окно. Женщина наблюдала, нервно выкручивая руки. Я потянулась к ручке двери.

— О, Энни, ne fais pas ça. — Марк перехватил мою руку. — Это глупо. Перестань. Поехали домой.

Но волна гнева захлестнула меня. Домой? Где наш дом, Марк?

Мне нужно было глотнуть свежего воздуха. У меня резало глаза. Я не хотела начинать плакать. Только не здесь, когда на тебя все смотрят. Да еще так недобро. Открыв дверь, я вышла, и старик мгновенно, словно побитая собака, ретировался за остановку.

Я наклонилась к машине:

— Может, к тебе домой? Тогда скажи мне, Марк, где ты меня положишь? На диване?

Он нажал на газ даже прежде, чем я смогла нормально захлопнуть дверь. Колеса с визгом завертелись, и машина сорвалась с места, оставив после себя запах выхлопа и горелой резины.

Старик снова начал кричать, негодующе махая руками: «Oh la la! Regarde-moi ça, ces jeunes fous!» Посмотрите, мол, на этих молодых сумасшедших. Он имеет в виду нас.

Я помню нашу первую ссору. Я говорю «ссора», но, вспоминая о ней сейчас, я совершенно точно уверена, что та ссора не стоила даже листочка с оливковой ветви этой бронзовой дамы. Но только не тогда.