Душенька

Я обернулась. Это был Коля.

– Объедков становилось все больше и больше, и в результате они стали питаться лучше, чем мы, – продолжал он поверять мне местные тайны. – Но потом мы им страшно отомстили. Еда стала уж совсем невыносимой, повариху уволили, и она уехала. А поросят ей пришлось оставить тут. Ей их хозяйство выдало в качестве аванса. Мы их зарезали и мстительно съели. Идешь купаться? Жарко.

– Даже не знаю, – промямлила я. Искупаться сразу же захотелось невыносимо. Для начала, на мне не было купальника. Откровенно говоря, у меня купальника вообще не было. У меня не было даже платья, белый крахмальный халатик я сегодня утром надела на бабушкину батистовую сорочку и целый день слышала, как она трещит в швах. Какое купание такой толстухе? Только в одиночестве! А потом, идти в первый же день (ну ладно, не в первый, а во второй, но все равно быстро) купаться с местным парнем... Вдруг это тут считается не комильфо и подлежит осуждению? Надо будет спросить у бабушки. Вот, впрочем, и она сама. Приближается к нам, посматривает из-под полей шляпки. Мне почудилось или в ее глазах затаилась усмешка?

– Как ты, Душечка, пошабашила? Здравствуй, Коля. У-у, славный толстяк, – потрепала она по голове Султана, который принялся лизать ей руки, отвлекшись от еды. – А что вы тут стоите, на самом солнцепеке?

– Я приглашаю вашу, Лариса Васильевна, внучку на пруд купаться.

– И что ж она? Пойдет?

– Она пока еще не дала согласия. Но я настроен на положительный ответ.

Эти двое говорили про меня так, как будто меня рядом не было.

– Я, пожалуй, не хочу купаться, – громко сказала я. – Вообще-то хочу, но в душе и одна.

– Извини, Коля. Она хочет в душе и одна, – объяснила бабушка Коле. – Может, в другой раз.

– Хорошо, – согласился покладистый Коля. – Всего доброго, дамы.

И удалился. На выбритом затылке у него я заметила маленькую татуировку – не то руна, не то иероглиф какой-то.

– О чем вы тут говорили? – ревниво спросила бабушка, пока я запирала столовую.

– Ты ж слышала. Купаться звал.

– И все?

– Все.

– Он тебе понравился? – спросила бабушка и хихикнула, как будто ей было двенадцать лет.

– Бабуль, да я его второй раз вижу! Первый раз за обедом.

– Для любви с первого взгляда достаточно, – объявила бабушка. – И то еще один взгляд будет лишний. Между прочим, знаешь, кто он?

– Между прочим, не знаю.

– Сын Ивана Федоровича.

Я споткнулась.

– Ты ж говорила, он умер!

– Типун тебе на язык, Душка! Это жена Ивана Федоровича умерла, и ребеночек. А Коля жив, чего это он умер?

– Ну... наркоман был и умер. Я так тебя поняла.

– Я сказала, что он был наркоман и лечился. Я ему помогала. Хоть я и не нарколог, но жизнь-то знаю и кое-что могу. Потом специалисты им занимались. И он вылечился, видимо. Хотя сейчас говорят, выздоровевших наркоманов нет, а есть неактивные. Но он работает, старается, и в поле, и машину водит, отвозит товар на реализацию. Хочешь, съездим как-нибудь с ним в Москву на машине.

– Зачем?

– Купальник тебе купим, например. – И бабушка снова захихикала. – Да и вообще – ты ведь, кажется, не была в Москве?

В Москве я была, но очень давно. Класс возили в столицу на весенние каникулы. Запомнилось низкое серое небо, дождь. Мокрая брусчатка Красной площади. Какие-то грустные птицы в зоопарке. Подземный ветер метро. Экзальтированная учительница литературы повела нас навестить могилу Есенина. На Ваганьковском кладбище было пустынно, но возле самой могилы ошивались какие-то мутные личности, явно нетрезвые. Один из них, высокий, с сальными волосами, забранными в хвост, и глазами, залепленными желтой слизью, посмотрел на меня и вдруг дурашливо замычал, распялив рот. Этот гадкий тип стал моим кошмаром на несколько последующих ночей.

Нет, мне не хотелось в Москву. Мне хотелось навсегда остаться в Перловке, тут, где я нашла свой дом, где с неба льется такой умиротворяющий зной, а в зеленой траве поют свою бесконечную песенку сонмы кузнечиков, где жизнь так понятна, спокойна и легка!

Утром следующего дня у меня болело абсолютно все. Не только мышцы рук – это было бы понятно, вчера я поднимала тяжелые кастрюли! – но и ног, и живота, и спины. А ведь мне предстояло снова приготовить обед на сто с лишним человек! Это казалось мне невероятным, невыполнимым. Кряхтя и постанывая, я поднялась с кровати и потащилась в душ – душевые кабины председатель у себя в доме установил роскошные. После горячей воды стало легче. В общем, я была готова к дальнейшим подвигам. А на следующий день мышцы болели уже меньше... А потом еще меньше...

Через две недели я чувствовала себя другим человеком, здорово отличавшимся от того, который приехал на станцию Перловка в помятом спортивном костюме. Несмотря на то что аппетит мой ни капли не уменьшился и я ела, точила, хомячила и уминала все, до чего могла дотянуться, вес мой немного пошел на убыль. Сказалось то, что питалась я теперь здоровой пищей. Постное мясо, яйца, молоко, овощи. Вредных сладостей, чипсов, газированной воды и прочего фастфуда не водилось на несколько километров вокруг, ближайший «Макдоналдс», святилище холестерина, находился в Москве, а местная пекарня отчего-то презирала сладкую сдобу, предпочитая хлеб из муки грубого помола. Правда, пекли там и изумительный ржаной хлеб с изюмом и семечками. Я могла его есть когда угодно и сколько угодно – даже, бывало, просыпалась ночью, кралась на кухню, отрезала себе ломоть хлеба и наливала стакан ледяного молока.

Излишки калорий расходовались в работе, по кухне я теперь порхала, как бабочка, а не ползала, как гусеница. Жировые складки на боках, на животе были схвачены корсетом, но это был корсет не из китового уса, а из мышц, естественный корсет, подаренный мне работой. Ноги у меня усохли в щиколотках, а руки окрепли. Там, где раньше под белой кожей трясся нежный прозрачный жирок, теперь чувствовалась мышца. Стоит учесть и то, что золотое правило всех диет – не есть после шести часов! – выполнялось мною безукоризненно. Ночные паломничества на кухню не в счет – ночи летом короткие, кралась за молоком с хлебушком я уже на рассвете, так что эту трапезу следовало признать скорее ранним завтраком, нежели поздним ужином. А ложилась я по-деревенски рано.

Это в городе после шести – самое время для визита в ресторан, где можно покушать от пуза, а в деревне у меня появились другие интересы, не способствующие набору веса. Бабушка одолжила мне простенький летний сарафанчик и свертела крючком купальник из завалявшихся у нее ниток, и знаете, что я вам скажу? Это был самый шикарный купальник, который я когда-либо видела, и тогда, и потом! Узкие плавки ловко сидели на бедрах, подчеркивая изгиб талии, а лифчик без всяких косточек приподнимал и смыкал грудь. Каждый день после работы я ходила купаться на пруд, и, чего греха таить, Коля меня частенько сопровождал. Он учил меня плавать и нырять. Пловчихой я была более чем посредственной, бултыхалась кое-как около бережка, стараясь, чтобы дно все время присутствовало под ногами. Коля начал меня учить бережно и постепенно. Он поддерживал меня прохладными руками, я доверяла ему, и однажды чудо произошло – я почувствовала, что вода держит меня. Мое тело потеряло вес. Я могла плыть, и не просто по-собачьи, беспорядочно молотя руками по воде, вздымая кучу брызг и отфыркиваясь! Теперь я могла плыть, бесшумно рассекая водную гладь. Я опускала лицо в воду – и видела дно, колыхающиеся букеты элодеи, стебли кувшинок, видела стайки мелких рыбешек, неповоротливых улиток. Я наслаждалась неожиданной легкостью своего тела, прохладными объятиями пруда и – не стану скрывать! – взглядами Коли. У этого оболтуса были замечательные красивые глаза, миндалевидные, с круто загнутыми ресницами.

У мужчины я всегда в первую очередь обращаю внимание на глаза. Потом – на руки. И запоминаю в прошедших сквозь мою жизнь мужчинах именно это – руки и глаза. Простонародно голубые глаза Игоря и его мальчишеские руки – заусеницы, цыпки, сбитые костяшки. Твердые серые глаза Олега и руки его – тоже твердые, с холодным блеском отполированных ногтей. У Коли глаза были черные, а руки женственно тонкие, пальцы длинные и заостренные. Красивые были бы руки, даже артистичные, но впечатление сильно портили большие пальцы. Они располагались на кистях очень низко, далеко отстояли от ладони и были неестественно широки. Квадратные ногти на них казались сплюснутыми. Когда некоторое время спустя мне попалась в руки книжонка по хиромантии, я не без внутреннего удовлетворения узнала, что такое строение называется «рука душителя» и характеризует человека как склонного к убийству, импульсивного и жестокого, но в то же время слабовольного и сентиментального. «Ничего противоречивого в этих качествах нет», – подчеркивал неизвестный мне хиромант, автор книжки.