Душенька

Мать говорила быстро, заговаривая не то меня, не то себя. Ей, видимо, было очень страшно. И я согласилась уехать тотчас же, тем более что бабушка была согласна. Мне даже упаковывать было нечего – из вещей на меня ничего не налезало, кроме спортивного костюма. Мы напихали в сумку кое-какое бельишко, уложили документы. Цепочка с бриллиантиком, которую подарил мне Олег, была на мне. А большого плюшевого кота пришлось бросить. Он остался сидеть на моей кровати, глядя перед собой огромными голубыми глазами, исполненными бессмысленной печали. Зато я взяла с собой зайца Плюшу – он был меньше размерами и вполне уместился в кармане дорожной сумки. Мы позвонили бабушке, несказанно удивившейся, но выразившей только радость по поводу моего приезда.

Мы купили билет в плацкартный вагон, и всю ночь я проворочалась под чужой храп, а наутро приехала в Перловку – так смешно называлась бабушкина деревенька. Поезд там стоял всего одну минуту.

Глава 4

ИДИЛЛИИ И ПАСТОРАЛИ

Мать условилась с бабушкой, что та меня встретит, и я старательно оглядывалась по сторонам. Мне казалось, что бабушка должна быть сухонькая, сгорбленная, низко покрытая платочком. Должно быть, от работы на свежем воздухе ее лицо и руки черны, а глаза выцвели до белизны. Повторюсь, я ее совсем не помнила.

– Ева!

Я сначала даже не поняла, что это окликают меня. А когда поняла, окаменела, как Лотова жена.

Бабушка? Вот это моя бабушка? Ну, скажу я вам...

Она оказалась крупной и высокой, одного со мной роста, с прекрасной осанкой. На ней было длинное легкое платье, по бежевому полю расписанное огромными красными маками. Пучком маков же была украшена широкополая соломенная шляпа. Точеные ноги с сухими щиколотками обуты в мягкие красные башмачки. Ярко-синие глаза прикрывают дымчатые очки, губы подкрашены, волосы – седые, отливающие голубым, – уложены в тяжелый пучок на шее.

В общем, рядом с этой прекрасной пожилой леди я казалась сама себе гадким утенком – толстая, в пропахшем плацкартным вагоном спортивном костюме, с гладко зализанными волосами и измятым лицом. Но бабушка словно не заметила, как ужасно я выгляжу, и раскрыла мне объятия.

– Ева, девочка, ну иди же сюда! Как ты выросла! Как ты похорошела!

И она прижала меня к груди. «Да уж, похорошела несказанно», – думала я, вдыхая ее свежие духи.

– Бабушка, бабушка, – бормотала я.

– Идем, девочка моя, нас за углом ждет возница.

– Кто?

– Увидишь...

Возницей оказался неопределенных лет мужичок в джинсовом костюме, похожий на бородатого школьника. А восседал он на самой настоящей тележке, веселой и нарядной тележке, выкрашенной в зеленый цвет. Небольшая пегая лошадка прядала ушами и мотала головой.

– Ну, садись. Опля! Смотри, Арчи, это моя внучка.

– Красавица, – неожиданно густым басом сказал щуплый Арчи. – Н-но, Лентяйка, давай!

Лошадка зацокала копытами по гладкому асфальту.

Я знала деревню в основном по разговорам посторонних людей и твердо усвоила, что деревня – плохо. В деревне пьют, в деревне грязь, молодежь оттуда бежит, а старики прозябают. Там закрываются школы и больницы, а дома все разрушены.

Но это была какая-то совсем другая деревня. Дома там стояли каменные, и почти у каждого была припаркована машина. Неторопливо мы проехали мимо школы – во дворе гомонили дети, там, видимо, работал летний лагерь. Пересекли широкую улицу, обсаженную липами. Липы цвели, разливался волшебный запах.

«Липа, – вспомнились чьи-то слова, – самое мягкое дерево...» И теперь же захотелось узнать: почему? Перегнувшись с возка, я провела ладонью по стволу, и действительно, он оказался мягким, теплым и податливым, как человеческое тело.

Возле амбулатории наперерез повозке кинулась молодая женщина с огромным животом. На лице у нее была написана комическая решимость. Бабушка, очевидно, знала ее, потому что легко спрыгнула с повозки и вскрикнула:

– Нина! Что? Началось?

Нина, испуганно озираясь, что-то зашептала бабушке на ухо.

– Ясно. Извини, девочка моя, я тебя покину. Арчибальд отвезет тебя домой. Устраивайся в комнате наверху, прими душ. Я приеду – будем завтракать. Или обедать, как получится.

– Завтракать, завтракать, – успокоил меня Арчи, едва бабушка с беременной Ниной скрылись в дверях амбулатории. – Это у Нины третий. Справляется шустро. Как кошка, ей-богу!

– Да-да, конечно, – пробормотала я. Я совсем забыла, что бабушка – доктор. И уж конечно, не могла подозревать, что она до сих пор работает.

Но дом, в который меня привез Арчи, поразил мое воображение. Дом, в котором жил Олег и который казался мне верхом совершенства, рядом с этим особняком выглядел бы так же, как я рядом с бабушкой. Вроде бы и поновее, и побольше, но все не то – нет в нем шарма, не чувствуется приложенного старания и любви.

Арчибальд остался распрягать Лентяйку, а я поднялась на крыльцо.

Крыльцо резное, на просторной веранде – круглый стол, оранжевый абажур, самовар. Как уютно, должно быть, будет сидеть в этом кресле-качалке по вечерам! На диванчике книжка корешком вверх. Ну-ка, что читает бабушка? «Акушерский травматизм мягких тканей родовых путей». Брр-р!

Я осторожно положила книгу обратно и прошла в дом. Он был велик и прохладен, обставлен случайной мебелью. В столовой спокойно соседствовали грубый, кустарно сколоченный обеденный стол, весьма кокетливый розовый диванчик и старинный буфет с вырезанными из дерева украшениями – виноградными гроздьями, битыми фазанами и прочим. Буфет стоял на ужасающих когтистых лапах. В целом все выглядело очень забавно.

Моя комната оказалась светлой и милой. Обои с наивными васильками, белые доски пола, вязаное кружевное покрывало на широкой кровати с никелированными шишками – старинной или сделанной под старину, я не разобрала. Бамбуковая этажерка с книгами, и на ней – моя Ариша, моя потерянная кукла. Только вот я не помню, чтобы на ней было такое чудесное платьице, все в оборочках.

В обнимку со своей старой куклой я заснула на мягкой, как облако, постели и проснулась только к обеду.

Крупно, по-деревенски нарезанные огурцы и помидоры в миске. Отваренная молодая картошка в перышках укропа, с медленно тающим маслом. Мясо на сковороде, зажаренное попросту, но такое аппетитное! Ледяная простокваша! Большая миска рубиновой клубники!

А за столом сидели трое – бабушка, выглядевшая немного усталой, Арчибальд и плечистый пожилой мужчина со смуглым, словно вырубленным из дерева лицом.

– Это Иван Федорович. Иван Федорович, это моя внучка, Евдокия.

– Молодец, что приехала. Садись, наваливайся. Мы уж подзакусили. Толковали между собой, куда тебя пристроить, что и как. Сейчас мы тебе все расскажем.

Да уж, я нуждалась в объяснениях!

Впрочем, большой загадки тут не было.

Иван Федорович когда-то был председателем совхоза.

– Помнишь, что такое совхоз-то? Да нет, где тебе, молодая еще.

Дело свое он любил, хозяйство было в числе преуспевающих. В свое время ему удалось выгодно приватизировать землю, и по нынешний день он глава большого, хорошо отлаженного хозяйства. Поля, парники, пасека, пруд с карасями... И тепличное хозяйство, самое лучшее в области.

– В общем, живем, не жалуемся. И ты с нами не пропадешь. Главное, к делу пристроить человека, а там уж, если он без червоточины, он сам дорожку найдет. Вон Арчибальд, сначала был актер, а потом спился. На вокзале жил, под платформой. Совсем пропал бы, да к нам прибился. Самый нужный человек оказался, к любой скотине подход знает! Даже пчела при нем больше меда давать стала. Водочку-то пришлось бросить, конечно... Пчелы даже запаха ее не переносят, сразу жалят.

– Да брось, Федорыч, – вмешался Арчибальд, до того налегавший на простоквашу с черным хлебом. – Больше меду стало, потому что кипрей посадили. С кипрея это, значит...

– Так и кипрей посадить ты придумал. Ладно, ты кушай, никого не слушай. Я сейчас с девушкой Ларисиной говорю. Так вот, Лариса, бабушка твоя, говорит, ты в колледж хочешь поступать. Дело это хорошее, мы тебе поможем. С какого перепугу ты так быстро к бабушке своей нагрянула, если до этого столько лет носа не показывала – об этом мы тебя спрашивать не станем. Меня не касается. Но здесь – смотри! Ни алкоголя, ни другой какой дури у нас не полагается, если только шипучка на праздники. Куришь?