Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке

Наташа поймала цветы. Не рассыпались, как ожидала, — перевязал ниткой.

— Шутки у тебя, Валентин, дурацкие, — сказала Клавдия Ивановна.

— Какой сам, такие и шутки, — улыбнулась Наташа. — А цветы красивые. Небось к соседке в огород залез, а?

— Обижаешь, — заважничал Плешаков. — Сгонял в Кропоткин на базар, там и купил. Специально для тебя, Наташка. Когда приедешь назад, тебя будет ждать еще лучший букет. Можешь не сомневаться.

— Думаешь, я в нем нуждаюсь?

— Конечно. Всякой бабе приятно, когда ей цветы дарят.

— Смотря кто дарит! Тот, кто говорит девушке «баба», может и букетом по морде схлопотать.

— Ого! — притворно удивился Плешаков. — Мы уже вроде как москвички, да? Ладно, Наташка, не обижайся, давай лучше поцелуемся на прощанье. А то кто его знает, вдруг ты и вправду поступишь, пока я приеду, пока поставлю на уши эту Москву, сколько времени пройдет, соскучимся.

— Я тебе поцелуюсь! — рассердилась Клавдия Ивановна. — А ну, езжай отсюда, Валентин, не мешай нам. Хватит того, что под окнами гырчишь на своем драндулете, надоел уже.

— Ну вы даете, теть Клав! — возмутился Плешаков. — Да если б не я под окнами гырчал, там бы каждый вечер половина гирейских мужиков собиралась. Вы бы видели, сколько желающих подвезти ее домой после смены. А что в конторе творится, так это и представить страшно. Я думаю, доблестные спиртработники каждый день прут не на прием к директору, а чтобы на Наташку поглазеть. Но я им популярно разъяснил, кто будет клеиться к моей ба… — он запнулся и тут же поправился, с глупой улыбкой подражая южным соседям, — дэвушке, тот будет иметь неприятности. Они знают, что Валентин Плешаков слов на ветер не бросает. Вот и не лезут.

— Подумаешь, домой после работы подвозил! — фыркнула Наташа. — Это еще ничего не значит.

— Так я ж человек цивилизованный, — усмехнулся Плешаков. — Понимаю, что спешка нужна… Вам это все равно не понять. В общем, не спешу.

— А вот сейчас поспеши. — Клавдия Ивановна потеряла терпение. Когда она видела этого развязного двадцатипятилетнего балбеса рядом с Наташей, согласна была и на то, чтобы дочь уехала в Москву. Плешаков работал на заводе, где и Клавдия Ивановна, в одной бригаде: она вверху, в кабине козлового крана, он внизу — «вира», «майна» — стропаль. В армии он не был, два года сидел в тюрьме за наркотики. А вернулся из тюрьмы — так стал еще хуже, чем был. Женился, но году не прошло, как жена от него сбежала, не вытерпела такого хулигана. И сейчас, люди говорят, не только курит всякую гадость, но еще и торгует ею, деньги-то у него всегда водятся. Уж сколько раз говорила Наташке, чтоб и близко к себе не подпускала этого бандита, а та смеется: не бойся, мама, он просто меня домой подвозит. Слава Богу, не завез куда в посадку!

Плешаков слез с мотоцикла, поставил его на подножку, подошел к Наташе.

— Ну так что, правда уезжаешь?

— А ты как думал? В шутку, что ли?

— Вернешься?

— И не подумаю.

— Да ладно, кончай выпендриваться. Ты, конечно, умная, Наташка, но неужели думаешь, что московские сучонки и ихние пузатые паханы пропустят тебя в Европу? Да они ж тебя задвинут в какой-нибудь кабак стриптиз показывать.

— Вот, зараза, привязался, — всплеснула руками Клавдия Ивановна. — Да оставишь ты нас в покое или нет, чума чертова?!

— Кончайте базар, теть Клав, — поморщился Плешаков. — Я что, веду себя неприлично или матом ругаюсь? Я разговариваю с Наташей вполне культурно. Поговорю и уеду.

— Правда, мама, пусть человек поговорит, если ему больше не с кем. Между прочим, дорогой Валя, — повернулась она к Плешакову, — Ирка Круглова уже почти год учится в Москве и пишет, что очень довольна всем. Никто ее ни в какой стриптиз не задвинул. И меня не задвинут, можешь не переживать.

— У Ирки пахан — директор спиртзавода, на «волжанке» ездит. Он, когда Ирка поступала, не иначе как цистерну спирта в Москву пригнал. Всех, кого надо, упоил, они и лапки кверху: раз такой клевый чувак, нехай его дочка учится. А ты собираешься за просто так в Европу попасть! Не смеши меня, Наташка.

— И попаду. Никто не собирается тебя смешить.

— Попадешь, попадешь какому-нибудь толстожопому бизнесмену в лапы. Да ладно, хочешь — езжай, я не могу тебя держать.

— Попробуй только. Надо же, дурак какой, все настроение испортил!

— Я здесь кого угодно могу задержать — раз плюнуть. Ты и сама знаешь. Но ты — другое дело. Я что хочу сказать: если какие трудности там будут — пришли телеграмму и пусть теть Клава мне свистнет. Приеду, разберемся. У меня кенты и в Москве есть.

— И не надейся.

— Но все-таки, я думаю, ты скоро вернешься. Значит, целоваться не хочешь?

Наташа брезгливо поморщилась.

Плешаков развел руками:

— Ладно, отложим до лучших времен. Пока, Наташка. Езжай, раз так приспичило. Тебе из погреба виднее.

Он резко сдвинул очки на глаза, подошел к «яве» и злым ударом ноги сшиб подножку, уверенно подхватив мотоцикл за руль. Потом с такой силой даванул на стартер, что показалось, рычаг непременно должен отвалиться. Не отвалился. Мотоцикл взревел, разворачиваясь на месте, и рванулся вперед…

Он с ревом мчался по улице, разбивая хрупкую тишину весеннего вечера и разрушая аромат цветущих деревьев дымным шлейфом из выхлопных труб.

Наташа с облегчением вздохнула и, размахнувшись, швырнула цветы на рельсы. Этот наглый ухажер испортил ей настроение. Теперь Москва уже не казалась такой прекрасной и желанной. Там ведь и вправду немало красивых девушек торгуют своим телом. Вон, даже в газетах об этом пишут, не стесняясь. Есть среди них и с высшим образованием, чем же она лучше?.. Но и оставаться здесь, в Гирее, с такими, как Валентин Плешаков, а он ведь не отлипнет от нее, невыносимо.

Тоскливо было на душе.

Клавдия Ивановна, уже открывшая рот, чтобы сказать привычную в последние дни фразу «может, останешься?», взглянув на дочь, промолчала.

Пригородная электричка медленно катилась по мосту через Кубань. Прижавшись лбом к холодному стеклу, Наташа задумчиво смотрела на светло-коричневые воды реки, разделенной широким островом на две протоки. Мелеет Кубань. Когда-то этот остров появлялся из воды лишь к осени, и росли на нем камыши, теперь же он вообще не скрывается под водой и весь покрыт густым голубоватым вербником.

Там, за островом, ближе к спиртзаводу, где летом купаются и ловят рыбу, под старым дубом, обвитым плетями дикого винограда, Наташа однажды услышала приглушенный плач. Прижимая к груди трехлитровую банку с ежевикой, она осторожно прошла вперед по тропинке вдоль обрывистого берега. Под старым дубом в одних трусиках стояла дочка директора спиртзавода Ирка Круглова, прикрывая ладошками груди. Ей, как и Наташе, было пятнадцать лет. В том году обе закончили восьмой класс, только Ирка училась в параллельном «А» классе. Она плакала и медленно отступала к воде. Ноги по щиколотку увязли в прибрежной глине. А к ней, противно ухмыляясь и помахивая красным лифчиком от купальника, медленно приближался выпускник средней школы Валерка Лобода. Наташа знала, что они встречаются. О таких вещах вообще все всё знают. Наверное, гуляли вместе, и вот что из этого получилось. Намерения Валерки были яснее некуда. Затравленный взгляд Ирки, ее жалостное всхлипывание тоже нетрудно было понять. Но как помочь? Вокруг — ни души, а Валерка сильный парень, по крайней мере, с двумя девчонками запросто управится. И Наташа придумала. Прячась за разросшимся ореховым деревом, закричала что есть мочи: «Идите сюда, скорее! Я нашла их! Владимир Иванович, ребята, они здесь!» Пуще всего боялась, что Валерка не поверит этому старому трюку… Даже страшно было представить, что сделает, рассвирепев. Но он поверил. Рванулся в лес так, что аж пятки засверкали. Когда Наташа подбежала к Ирке, та трясущимися пальцами пыталась застегнуть лифчик: лучше сквозь землю провалиться от стыда, чем предстать перед глазами отца и ребят в таком виде. Как же она удивилась, когда узнала, что никого, кроме Наташи, поблизости не было и нет. А потом обе стремглав помчались по узенькой тропинке вдоль обрывистого берега. Вдруг Валерка вздумает вернуться! Так и стали они близкими подругами…