Второй медовый месяц

Внизу вновь хлопнула входная дверь. По выложенному плиткой полу в холле простучали шаги Рассела, Эди слышала, как он сказал что-то ласковое коту.

— Эди!

Она с вожделением уставилась на подушки Бена.

— Я принес прессу, — сообщил Рассел снизу. — Целую охапку…

Эди окинула взглядом книжные полки Бена. Сбоку на одной из них всегда сидел игрушечный медвежонок в школьном галстуке Рассела почти сорокалетней давности. Медвежонок исчез. Эди поднялась, балансируя накренившейся стопкой посуды.

— Иду, — откликнулась она.

Двадцать лет назад одной из причин, по которым они выбрали именно этот дом, стал сад. Узкий, не шире дома, но длиной двадцать два с лишним метра, он пришелся как нельзя кстати: восьмилетнему в то время Мэтту было где погонять мяч. В дальнем конце сада стоял сарай. Рассел был не прочь обзавестись сараем, посиживать в перчатках с обрезанными пальцами возле парафинового обогревателя и слушать трансляции футбольных матчей по старенькому радиоприемнику на батарейках. Сарай казался ему приютом отшельника, где он мог бы отдохнуть от семьи и от работы, поскольку и там и там не было спасения от разговоров. Ему представлялось, как он коротает зимние выходные в сарае, возможно, в спальном мешке, смотрит на темный дом и светящиеся окна, и знает: там ждут жизнь, суета, шум, в которые легко окунуться, стоит только захотеть. И вправду, редкостная роскошь — одновременное ощущение уединенности и сопричастности, за которое Рассел цеплялся долгие годы, пока сарай заполнялся велосипедами, банками с краской, садовыми стульями, так что ему самому уже не оставалось в нем места. Впрочем, захламленное садовое строение звали «папиным сараем».

Этим субботним днем Рассел объявил Эди, что собирается навести в сарае порядок.

— С чего вдруг?

— Он весь забит никчемным барахлом.

Она резала ингредиенты для одного из своих пестрых, крупно нарубленных салатов.

— А потом?

— Что потом?

— Что ты будешь делать с сараем, когда вычистишь его?

— Найду ему применение.

Эди бросила в салатницу горсть нарезанных помидоров.

— Какое?

Рассел чуть было не ляпнул, что собирается читать в сарае порножурналы, но передумал.

— Цель оформится, пока буду наводить порядок.

Эди взяла желтый стручок перца. В ее собранные на макушке волосы был воткнут лиловый пластмассовый гребень. В некоторых ракурсах ей никто не дал бы и тридцати. Она выглядела хрупкой и дерзкой.

— Ты сегодня утром убирала у Бена, — мягко начал Рассел.

— Нет, — прервала она.

Он достал из холодильника бутылку бельгийского пива. Мальчишки выпили бы его прямо из горла. За спиной Эди Рассел прошел к кухонному шкафу, где хранились пивные бокалы.

Вопрос он задал, когда они стояли спина к спине:

— Что же тогда ты там делала?

— Ничего, — откликнулась Эди. — Думала.

Рассел достал из шкафа бокал.

Не оборачиваясь, с бутылкой и бокалом в руках, он напомнил:

— Дети просто растут. Это неизбежно.

— Да, — согласилась Эди.

— Так и должно быть.

— Да.

Рассел обернулся, отставил бутылку и бокал и встал за спиной Эди.

— Он делает то, что хочет.

Эди шинковала перец.

— Знаю.

— И ты не можешь…

— Знаю! — выкрикнула она и швырнула нож на стол.

Рассел сходил за ножом и протянул ей.

— Прекрати швыряться чем попало. Это ребячество.

Эди взяла нож и с преувеличенной осторожностью положила его на разделочную доску. Потом оперлась на край стола обеими руками и уставилась вниз, в свой салат.

— Я люблю Бена ничуть не меньше, чем ты, — напомнил Рассел. — Но ему двадцать два года. Он мужчина. Когда мне…

— Прошу, не надо, — перебила Эди.

— Когда мне было двадцать два, я уже познакомился с тобой.

— Двадцать три.

— Ну хорошо, двадцать три. А тебе — двадцать один.

— Только исполнилось, — уточнила Эди.

— Помнится, мы оба считали, что уже вполне взрослые, чтобы пожениться.

Эди выпрямилась и скрестила руки на груди.

— Мы рвались прочь из дома. Нам хотелось уйти. Я ушла из дома в семнадцать.

— А Бен — нет.

— Ему здесь нравилось, он любил наш дом…

— А теперь любит Наоми.

Эди коротко фыркнула.

Рассел вернулся за пивом и сказал, наполняя бокал:

— От этого никто не застрахован. Ни один человек, у которого есть дети. Вспомни, как было с Мэттом. Он тоже ушел в двадцать два года.

Эди отошла от стола, прислонилась к раковине и устремила взгляд на сад.

— Просто как-то не думаешь, что этому когда-нибудь придет конец, — призналась она.

— Бог ты мой! — Рассел неловко хохотнул. — Конец! Да разве могут кончиться родительские обязанности?

Эди обернулась и оглядела стол.

— Если хочешь есть, доделай салат, — предложила она.

— Ладно.

— Я пошла.

— Да? Куда?

— Может, в кино. В кафе посижу. Куплю сорокаваттную лампочку.

— Эди…

Она уже шагала к двери в холл.

— Пора привыкать, верно? К следующей главе.

Рассел выносил хлам из сарая и раскладывал по трем кучам: «на хранение», «на выброс», «посоветоваться с Эди». Для бутерброда с сыром и маринованными огурчиками он взял последний ломтик нарезанной белой буханки — больше не было и, вероятно, не будет, ведь без Бена поглощать столько белого хлеба некому — и сжевал его, сидя в заплесневевшем плетеном кресле «ллойд-лум», принадлежавшем его матери, на бледном апрельском солнце. Он полистал бы и газету-другую, если бы не резкий ветер, то и дело налетавший через проулок между двумя двухквартирными домами, которые выходили фасадами на соседнюю улицу. Эти дома были гораздо шикарнее: с широкими ступеньками крыльца, огромными окнами от самого пола, усыпанными гравием площадками для парковки, да и улица считалась более фешенебельной, но так как стояли фасадами на восток, а не на запад, им доставался почти весь ветер, а солнце — лишь ранним утром.

Эди еще не вернулась. Перед уходом она заглянула в кухню, одетая в джинсовую куртку из обносков Розы, и поцеловала Рассела в щеку. Ему захотелось что-нибудь сказать, удержать ее, но он передумал. Только переждал, когда она ткнется носом ему в лицо, и проводил ее глазами. Кот тоже посмотрел ей вслед со своего места на заставленном и заваленном кухонном шкафу, рядом с фруктовой вазой. Дождавшись, когда хлопнет дверь, кот переглянулся с Расселом и продолжал вылизываться. Через полчаса после того, как Рассел ушел в сад, кот тоже вышел посмотреть, в чем дело, брезгливо ступая по мокрой траве. Едва хозяин освободил плетеное кресло, кот вспрыгнул на его место и с непроницаемым видом обернул подобранные лапы хвостом.

Кот принадлежал Бену, единственному из детей в семье, мечтавшему о домашнем животном: Бен клянчил кого угодно, от бегемота до хомячка, пока не получил на свое десятилетие серого полосатого котенка, привезенного Расселом в проволочной корзинке из обшарпанного зоомагазинчика где-то в окрестностях Финсбери-парка. Бен назвал питомца Арсеналом в честь любимого футбольного клуба, не подумав, что слишком длинная кличка неизбежно сократится до Арси. В свои двенадцать лет Арси был в полном расцвете сил.

— Смотри-ка! — обратился к коту Рассел. — Трехколесный велосипед Розы. Она его обожала.

Увиденное Арси не впечатлило. Трехколесник Розы, когда-то сиреневый «с металлическим отливом» и белой пластмассовой корзинкой спереди, теперь был просто ржавым.

— Оставим или выкинем? — спросил Рассел.

Арси зевнул.

— Выкинем, — решил Рассел, — только спросим Розу.

Присев на корточки, он осмотрел велосипед. Роза сплошь облепила его наклейками с героями мультиков и феями в блестящей пыльце. Как мила она была на этом трехколеснике, когда мчалась, энергично работая педалями, с развевающимися рыжими волосами, с белой корзинкой, набитой мягкими зверюшками, с которыми не расставалась — во время еды усаживала рядом, перед сном раскладывала вокруг своей подушки. Сейчас, когда Рассел смотрел на нее, двадцатишестилетнюю пиарщицу, перед его мысленным взором, словно призрак в зеркале, на миг возникала девчушка на трехколесном велосипеде. В детстве она была беспокойной, шумной и деятельной. Шумливость и деятельность Роза не утратила до сих пор, а беспокойность натуры переросла в подобие эмоциональной нестабильности, склонности беспорядочно влипать в отношения и уклоняться от них. Хорошо еще, что и от хама Джоша она в конце концов улизнула.