Второй медовый месяц

Свою высокую белую кружку он унес на столик у окна. Реку заслоняли здания, зато над ними виднелся огромный и чистый кусок неба, суматошного весеннего неба со спешащими облаками и четкими белыми следами самолетов. Мэтью недолюбливал погоду как таковую, всегда воспринимал ее непредсказуемость как смутную угрозу, но с удовольствием наблюдал за ней из-за надежного стекла, словно изучал динамичное полотно — пожалуй, Тернера или Гойи, — вставленное в раму. Однажды вначале, когда они с Рут исследовали друг друга как зачарованные, Мэтью признался: ему нравится думать, что где-то в мире есть бурлящий хаос со всей его неуправляемой силой, но вряд ли он сумеет справиться с этим хаосом, если тот окажется слишком близко.

— О, понимаю! — с блеском в глазах отозвалась она. — Если уж мир не может быть управляемым, пожалуйста, дайте нам хотя бы шанс распоряжаться своим мирком во веки веков, аминь!

После беспечности Эди организованность Рут приводила Мэтью в изумление: вся ее косметика хранилась в пластмассовых коробочках, футболки были сложены стопками по три штуки, документы хранились в прозрачных пластиковых папках, безукоризненно опрятных и дешевых. Никаких объедков в холодильнике, разбросанных по дивану газет, куч поношенной обуви в недрах шкафа. Когда они познакомились, Рут работала бизнес-консультантом, а сейчас, в свои тридцать два года, — младшим рекрутером в фирме, специализирующейся на поиске финансовых директоров. К моменту встречи она зарабатывала на треть больше его, а теперь ее доходы чуть ли не вдвое превышали зарплату Мэтью. Заботясь о самолюбии Мэтью — оба без лишних слов понимали, насколько щекотлив этот вопрос, — они делили все финансовые обязательства поровну: оплату жилья, счетов, развлечений, поездок. Гибкость этому равенству придавало понимание, что если Рут вкладывает в общую жизнь больше денег (кашемировый свитер для Мэтью, билеты на «Евростар», чтобы побывать на выставке в Париже), Мэтью без лишних просьб должен компенсировать их делами (ухаживать за цветами на окнах, приносить Рут завтрак в постель). Эту систему, безупречно работавшую два с половиной года, родители Мэтью наверняка сочли бы не только идиотской, но и чрезмерно, почти бесчеловечно жестокой.

В сущности, выяснить мнение родителей по большинству вопросов Мэтью никогда не стремился. Он питал к ним условную любовь, до нюансов которой предпочитал не докапываться, и хотя находил их образ жизни безнадежно устаревшим, считал, что он присущ им в той же мере, как свойства их личности. Когда Мэтью видел Руг — такое случалось крайне редко — за кухонным столом в доме его родителей, продуманно одетой по случаю выходных и резко контрастирующей с окружающим ее хаосом, то с любовью вспоминал полученное образование и переполнялся гордостью за свою нынешнюю жизнь. Конечно, помогало и то, что Эди и Рут поладили: каждая оправдала ожидания другой.

— Вредный котище, — говорила Эди, отдирая Арси от черного кашемира Рут.

— Источник блаженства, — возражала Рут, утопая в глубоком потертом кресле в гостиной, перед столом, заставленным едой, которую ей и в голову не пришло бы купить самой. — Мгновенно снимает стресс.

Периодически Мэтью призывал родителей отремонтировать дом, переписать завещания, задуматься о будущем. Убедив отца сменить специализацию агентства, он, ободренный успехом, надеялся подтолкнуть мать к поискам постоянной работы, чтобы она наконец-то перестала нянчиться с Беном — впрочем, против брата он ничего не имел. Мэтью уже мысленно хвалил себя за успешный — точнее, прошедший без эксцессов — разговор с матерью о том, какой будет ее жизнь «после Бена», когда Бен ошеломил всех сразу, объявив, что переселяется к незнакомой его родным девушке и ее матери в Уолтемстоу. Услышав об этом от Мэтью, Рут отозвалась: «Боже. Уолтемстоу — это где?»

Инициатива Бена обрадовала Мэтью. Но как за любым импульсивным поступком, за ней тянулось слишком много висящих хвостов, которые Мэтью как раз начал обдумывать, когда Рут ни с того ни с сего вдруг объявила, что им пора заняться покупкой собственного жилья.

— В сущности, не просто пора, — добавила она. — Время уже прошло. Мне следовало купить квартиру еще пять лет назад.

В тот момент Мэтью был занят сборкой тумбы под телевизор и DVD-плейер, привезенной домой в виде плоского пакета с набором деталей внутри. Пока Рут говорила, он считал шурупы для дверных петель, и надеялся, что их все-таки окажется шестнадцать, как требовалось, а не пятнадцать, что было более вероятно.

— Пять лет назад мы еще не были знакомы, — тупо откликнулся он.

— Отношения здесь ни при чем, — возразила Рут. Она приводила в порядок спортивный инвентарь. — Я говорю об инвестициях в недвижимость.

Мэтью уставился на шурупы, лежащие у него на ладони. Чертовски досадно, что придется тащиться в магазин из-за одного винтика. У отца, конечно, найдутся какие угодно шурупы, пусть даже в засохшей краске, беспорядочно ссыпанные в банки из-под кофе, — по крайней мере у отца они есть.

— Мэтт!

— Да?

— Ты меня слышал?

— Да. На каждую петлю нужно четыре шурупа, а нам положили только пятнадцать.

Рут оставила в покое тренажер и подошла к Мэтью, протянула руку и сгребла железки с его ладони.

— Выслушай меня.

Он выжидательно посмотрел на нее.

— Нам пора купить собственную квартиру, — заявила Рут.

Это случилось неделю назад. Всего одну неделю. За это время они всесторонне обсудили этот вопрос, Рут то и дело подсовывала Мэтью почитать что-нибудь полезное. В том числе газетную статью, где говорилось, что в настоящее время в Сити насчитывается более трехсот тысяч молодых профессионалок, владеющих ликвидными активами стоимостью не менее двухсот тысяч фунтов каждая.

— Меня среди них пока нет, — сказала Рут, — но я в этом списке обязательно буду. Самое время начать покупать недвижимость с дальним прицелом.

Обхватив обеими ладонями кружку с латте и глядя поверх нее на несущиеся облака, Мэтью понимал: Рут права. Она выдвинула практичное, разумное предложение, и судя по слову «мы», которое часто мелькало перед ними, совместное будущее было для нее решенным вопросам. Вся правильность ее решений и явная преданность ему леи хны были ободрить Мэтью, пробудить в нем энтузиазм для важного шага, который она предлагала, и стремление включится в процесс с усердием под стать ее собственному, чего она имела право ждать и ждала. И Мэтью сделал бы это, если бы мог. Его манил новый захватывающий этап взаимоотношений. Но он не мог заняться им вплотную. Потому — он прикрыл глаза и отхлебнул кофе — что не мог себе этого позволить.

Он раз двадцать вертел в уме цифры. Складывал их то так, то этак, рассматривал их с точки зрения краткого и длительного срока и пришел к неизбежному выводу, выводу, который недвусмысленно гласил: чтобы вложиться в будущую жизнь наравне с Рут и тем самым сберечь шаткое равновесие нынешних партнерских отношений, ему придется отдать все сбережения до последнего пенни. Попросту говоря, ему не по карману выплачивать какие бы то ни было ссуды, а все активы, которыми он располагает, настолько жалки по сравнению с активами Рут, что едва ли заслуживают упоминания. В довершение всего Рут понятия не имела, насколько стеснены его обстоятельства — по той простой причине, что он предпочитал скрывать от нее эту истину. И теперь она предлагала ввязаться в новую затею, потому что у нее не было причин подозревать, что он не сумеет поддержать ее.

Мэтью оглянулся через плечо. Кофейня заполнялась, места занимали люди, одетые в том же стиле, что и он, с такими же стрижками. Они казались точно такими, какими всегда кажутся люди тому, кто ощущает свою обособленность от человечества и болезненную уверенность в ней. Деньги не должны быть на первом месте, говорил себе Мэтью, вращая в кружке последний дюйм теплого кофе, деньги не должны диктовать условия, душить и разделять, деньгам не полагается быть превыше преданности или любви. Он тяжело вздохнул и с глухим стуком отставил кружку. Деньги просто не должны так много значить. А они значат, в том и беда.