«Молчи» (СИ)

Какое-то время О’Брайен сидит тихо, но буквально через минут двадцать начинает вздыхать, касаясь пальцами виска. Я сижу напротив, отрывая взгляд от тетради, и смотрю на него, интересуясь:

— Не полегчало? — в ответ странное мычание. Подпираю щеку ладонью, наклоняя голову, и наблюдаю за тихим страданием человека, который, думаю, должен хотя бы немного поспать. Слегка хмурю брови от появившейся в голове идеи. Точнее, это одно из воспоминаний, связанных с моей бабушкой. Когда у меня что-то болело, она прикладывала к этому месту ладонь и шептала, прося мой организм перестать меня мучить. Она как будто разговаривала с моими внутренними органами, и, знаете, что? Это помогало. Я чувствовала, какое тепло исходит от её рук. И мне всегда казалось, что моя бабушка волшебница. На самом деле, это практикуется многими людьми. Твое тело. Твой организм. Значит, ты можешь устанавливать с ним контакт и разговаривать.

— Сильно плохо? — начинаю крутить ручку пальцами, изучая макушку головы О’Брайена, а тот глубоко и тяжко вздыхает, лбом трясь о поверхность стола. Теперь выдыхаю я, когда отодвигаю стул и поднимаюсь, медленно обходя стол. Дилан не особо реагирует на мои передвижения, поэтому спокойно сажусь рядом, решая, что сейчас в таком состоянии он все равно не придаст значения тому, что делаю. Двигаю стул ближе, нервно разминая пальцы, и протягиваю руки. Молча и без эмоций поднимаю голову парня, который, удивительно, хмурит брови, когда укладываю обратно, но лицом к себе.

— Где именно болит? — делаю вид, что ничего необычного не происходит, хотя еле контролирую голос, чтобы тот звучал непринужденно. Дилан приоткрывает один глаз, щурится. Не скажет. Вздыхаю, прикладывая ладонь к его горячему лбу, кулаком второй руки подпираю щеку. Чувствую, как кожа ладони нагревается, поэтому перекладываю её на висок парня, который открывает оба глаза, наблюдая за мной туманным от усталости взглядом. Стараюсь не смотреть в ответ, чтобы не смущать себя. Глажу пальцами его лоб, вновь накрывая ладонью, и провожу кончиком языка по своим губам, еле сдержав кашель, ведь О’Брайен проследил за этим движением, невольно сглотнув. Не понимаю, почему все-таки устанавливаю с ним зрительный контакт, смотрю прямо в карие глаза, наклонив голову:

— Может, тебе ещё таблетку выпить?

Молчит. Костяшками провожу по его виску:

— Разве выпивка стоит этого?

Смотрит на меня. Большим пальцем потираю рассыпанные по его коже родинки:

— Почему ты так зачастил с травкой?

Я словно глупый баран, бьющийся в запертые ворота, наивно верующий, что в какой-то момент они распахнутся передо мной. Н е л е п о.

Дилан молчит и смотрит. Может, на этой фазе опьянения его язык совсем немеет, а сознание отключается? Нет, наблюдает он за мной вполне адекватным взглядом. Внимательным, изучающим. Он будто… Лучше осознает, что сейчас происходит. Трезвеет? Уже?

Опускаю голову на поверхность стола, свободную руку кладу под неё, чтобы лежать было удобнее. Своими пальцами ворошу темные жесткие волосы О’Брайена, который медленно хмурит брови, еле заставив себя приоткрыть губы:

— Ты…

— М? — поднимаю брови, прислушиваясь, ведь говорит парень довольно неразборчиво и тихо. Дилан выглядит… Немного сбитым с толку, будто только что осознал нечто странное, о чем ранее не подозревал, поэтому я с интересом смотрю ему в глаза, дав понять, что внимательно слушаю. О’Брайен выдыхает, с тяжестью заговаривая:

— Ты такая красивая.

Мускулы моего лица цепенеют. Я не чувствую их, знаю только то, что приходится дышать ртом, поскольку… Ощущение… Словно кто-то наждачкой трет поверхность твоих ребер, стирая их к чертовой матери. Потерянно смотрю на парня, которого явно не волнует моя реакция на его слова, поэтому он не замолкает, сглатывая:

— Охренеть можно… — сколько растерянности в его голосе, сколько необычного удивления.

Сжимаю губы, немного разочарованно покачивая головой:

— Утром ты возненавидишь себя за эти слова, — прекращаю водить пальцем по его щеке.

— Это будет утром, — Дилан вымотано щурит опухшие веки, еле концентрируя свое внимание на мне.

— В этом и проблема, — не хочу поднимать эту тему, но, если уж затронули:

— Мне надоело твое неопределенное отношение ко мне, — кладу ладонь ему на висок. — Я не хочу так, — признаюсь хмуро. — Ты либо учишься вести себя со мной не как последний кретин, — вижу, что Дилан засыпает, поэтому говорю тише. — Либо вовсе не разговаривай со мной.

— Утро — это утро, — парень ещё борется с миром грез, стараясь сосредоточиться. — Я говорю про «сейчас».

— Видишь? — огорченно улыбаюсь. — В этом все и дело. Я не хочу… — замолкаю, когда О’Брайен приподнимается, наклонившись к моему лицу. Дергаюсь, успевая ладонью упереться ему в грудь, чтобы остановить. Дилан поднимает взгляд с моих губ на глаза, и я нервничаю, борясь с чувством распада организма на части:

— Не делай то, о чем будешь жалеть, — заикаюсь, тараторя. — То, что ты пока не можешь принять в здравом уме, — моргаю, пытаясь вразумить его. — Подожди до утра и скажешь себе спасибо.

Дилан отводит взгляд в сторону, медленно принимая решение. Отстраняется, опять укладывая голову на стол, но уже отворачивает её от меня. Опускаю свои руки на колени, продолжая смотреть парню в затылок.

Сложно. Слишком сложно.

Но это правильно. Нет смысла подпускать О’Брайена слишком близко, пока он не примет меня без градуса алкоголя.

Я сама уже не противлюсь тому, что заинтересована им. Принять этот факт было не так просто, но я справилась, хотя до сих пор не испытываю сильной радости по этому поводу, ведь лишняя эмоциональная связь может навредить.

Интересно, сколько должно пройти времени, чтобы О’Брайен принял меня? Хотя нет, скорее… Сколько должно пройти времени прежде, чем Дилан сможет принять сам себя?

Глава 41.

Дыхание перехватывает. Тяну руки вверх, стараясь ухватиться за что-нибудь. Хоть что-то, но в этой темноте ничего нет. Только вода. Черная, непроглядная жидкость. Грязная. Тину можно ощутить пальцами. Двигаю ногами, шевелю руками. Плыву вверх. Где дно, где поверхность? Не могу сориентироваться в пространстве. Темном и непроглядном. Моргаю, пуская пузыри изо рта. Мне не удается дышать. Чернота сгущается. Она сдавливает легкие. Хочется дышать, но не могу двигаться. Я будто застыла в воде, вместе с водой. Ощущаю чье-то присутствие, поэтому с паникой начинаю медленно, насколько это возможно, оглядываться. Шевелюсь, руками разрезая водяное пространство вокруг себя. Мрак непроглядный. Холод грызет кожу, ломает кости. Чувствую хруст в конечностях, поэтому корчусь от боли, замерев в невесомости ледяной воды. Щурю веки, замечая, как вдали, в темноте, находится что-то более темное. Руками пытаюсь сдвинуть тело с места, но остаюсь в одном положении, продолжая держаться в здравом уме. Смотрю перед собой, приглядываюсь, чувствуя, как легкие сжимаются от нехватки кислорода. Задыхаюсь, морщась и дергаясь от судорог, что схватывают сердце, заставляя картинку перед глазами расплываться. Черный силуэт приближается, растет, увеличивается. Пытаюсь отплыть назад. Отворачиваюсь, начиная двигаться в другую сторону, вновь вверх.

Я всегда боялась открытых пространств. Когда родители брали меня в открытое море на лодке, я не могла двинуться с места. Меня пытались спустить в воду, но от паники у меня сразу сводило мышцы. Страх перед открытым пространством. Страх перед предметами, что крупнее и больше тебя. Небоскребы. Рядом с ними у меня начинается паническая атака.

И сейчас я чувствую, как голова идет кругом от страха. Дергаюсь в воде, создавая вокруг себя множество пузырей. Ощущаю чужое присутствие. Поднимаю голову. Локоны волос вздымаются вверх, скользя по щекам. Тяну руку наверх, стараясь нащупать поверхность. Нет. Нет грани. Вокруг бесконечность.

Мычание в ушах. Касание к ногам. Чертовы пальцы, сжимающие голень. Распахиваю рот, мысленно выдавливая из себя жалкий писк.