Эксперимент (СИ)

– Что ты сказал? – приподнимая голову, спросила она, как будто ослышалась.

– Правду, милая, правду! Ты не умрешь, по крайней мере, сейчас. Паук, как я уже говорил раньше, совершенно безвреден! От его укуса происходит то, что произошло с тобой – лихорадка! И все! Никакой смерти, никакого паралича! Но я очень благодарен тебе за твою откровенность. Теперь я знаю, что я не просто подонок, мерзавец и негодяй, портящий твою жизнь и нервы, а я еще и любимый негодяй! Теперь тебе больше не удастся обмануть меня, рассказав о не любви и полном безразличии ко мне. Я все видел, слышал и даже чувствовал! Хоть ты и ни разу не сказала «я люблю тебя», я все равно понял, что умирать ты не хочешь не потому, что жизнью очень дорожишь, а потому, что любишь и еще пока не налюбилась, чтобы по средствам смерти отказаться от меня.

Лилит перекосило от гнева. Она вытащила руку из-под одеяла и взглянула на укус. На коже была лишь легкая припухлость, как после кошачьей царапины, и не больше. Головокружение также моментально исчезло, возвращая организму силы.

– Ты все не правильно понял! – прошептала она, глядя на радость в глазах вампира. – Я просто проверяла, дашь ли ты мне жизнь, если я вдруг окажусь при смерти…

– Не надо, милая. Не хочу слушать эту новую сказку «Как мне выкрутиться из очередной нелепой ситуации?» Так круто ты еще не научилась играть, но уже близка, чтобы взять Оскара. А теперь о главном – где мой паук?

На этом вопросе вампир помрачнел. Лилит отвела глаза и злорадно улыбнулась.

– А как ты думаешь? – спросила она.

– Понятия не имею, милая! Твоя гениальность всегда меня поражала. С пауком могло случиться все что угодно, начиная от невероятного чучела и заканчивая тем, что ты все-таки просто наступила на него. И я преклоняюсь перед тобой и слезно умоляю приподнять столь тяжкий для меня занавес, раскрывая ужасную тайну исчезновения паука!

– Левиафан! – улыбнулась она.

– Что? Ты хочешь мучить меня и терзать, чтобы я сам выяснил этот болезненный для меня вопрос? – взглянул он на нее исподлобья, растягиваясь в улыбке.

– Ой, а не пойти бы тебе к черту, а? Иди милый, сходи! – Лилит отвернулась от него и рассмеялась.

Ей стало так легко от услышанного. Она жутко обрадовалась тому, что вся эта ложь исчезла, как гадкий сон, вернув ей жизнь и любимого упыря.

10

Около двух часов дня Лилит разбудили мужские голоса. Помимо Левиафана в доме было несколько человек. Он что-то им говорил, иногда приказывал, а иногда вежливо просил о чем-то не понятном. Лилит поморщилась и кинула на голову подушку, зажимая руками уши. Но крики и вылетающие матерные слова пробивались сквозь перьевой наполнитель.

«Да какого черта там происходит?», проскочила гневная мысль. Звуки становились то громче, то тише, потом снова громче и не давали никакого покоя. Лилит кинула вторую подушку на голову и еще одеяло сверху, так ей не хотелось слушать эти неприятные и громкие звуки. Ей даже не хотелось идти и смотреть, что такого фееричного происходит на первом этаже, что так громко надо орать.

Со временем под таким количеством постельных принадлежностей дышать становилось тяжелее. Она аккуратно проделала маленький туннель, по которому воздух смог бы добраться до носа. И через какое-то время под заглушенные звуки и крики мужчин Лилит снова провалилась в сон, глубокий и черный, как тотальная неизвестность.

Спустя еще пару часов в уши ворвалось необыкновенно красивое звучание идеально настроенного пианино. Не веря своим ушам, Лилит открыла глаза и скинула с себя подушки с одеялом. Ноты звучали чище и мелодичнее, фантастично и прекрасно. Никаких голосов больше слышно не было, только льющийся звук фортепьяно.

Оно рассказывало историю за историей, оно вновь переживало то, что переживалось пару-тройку веков назад. Грустные миноры… веселые мажоры…аллегро, пьяно, стаккато…Звучало все.

Лилит сидела на кровати и впитывала в себя каждую ноту, каждое ее значение и смысл.

Пианино настолько сильно оживляло дом, что он уже больше походил на зал консерватории. Звук впивался, как пиявка, во все: дерево передавало его в железо, оттуда он вбегал, как сумасшедший вихрь, в мягкие поверхности, бездушные и безжизненные вещи, придавая им звуковые формы и очертания.

«Не может быть! Он все-таки купил пианино! Эти звуки…они прекрасны! Они струятся у меня в ушах, гладя тело изнутри, наполняя голову какой-то другой атмосферой, полной различных эмоций и переживаний. Я живу в другом измерении, в параллельном мире, где не существует ужаса и зла, которые были на планете Земля. Эти звуки не могут быть злыми, лживыми и безжизненными. В каждой ноте больше жизни, чем в любом живом человеке. В ней больше правды, чем у бога. Кусок дерева с железными струнами творит свет, яркий, тревожный и животрепещущий. Почему…как оно это делает?», Лилит спрыгнула с кровати и выбежала в коридор, где и остановилась.

С первого этажа доносились ноты с нижних октав, пробиравшие кожу до мурашек, заставляя тело онеметь. Лилит сделала маленький шаг вперед, и ноты стали звучать на шаг громче, стали более притягательными. Когда она дошла до лестницы музыка полностью завладела разумом, одаривая возможностью слышать нечто глубокое и важное между сыгранных нот.

Девушка осторожно выглянула из-за угла. Между двух огромных окон стояло темно-коричневое блестящее пианино. За инструментом сидел Левиафан с закрытыми глазами и с блаженной улыбкой. Казалось, что его пальцы прикасались к белым и черным клавишам с такой нежностью, словно это были маленькие божьи коровки, и нажми на них чуть посильнее, они умрут. Его идеально ровная осанка и бегающие по клавишам пальцы, приподнятое к потолку лицо, в нем все светилось от радости прикосновения к столь замечательному и уникальному инструменту.

Столько искренности в вампире Лилит еще никогда не видела. Он наслаждался каждым прикосновением к божественному пианино, словно ждал его и, наконец, дождался, чтобы выразить все свои чувства и эмоции. В тот момент язык ему был не нужен, пальцы и клавиши говорили за него, превосходно справляясь с этой нелегкой задачей.

Лилит спустилась вниз и села в трех метрах от Левиафана. Он приоткрыл глаза и улыбнулся. Улыбнулся так, как никогда еще не улыбался. Такой чистоты и невинности Лилит не видела ни в одной улыбке. Перед ней, за пианино сидел другой человек, заполненный чувствами и настоящими эмоция, и этого человека Лилит не знала.

– Шопен. – Сказал Левиафан, не прекращая играть, практически без паузы переходя на другое произведение. – Моцарт, Григ, Шуберт, Лист, Бах, Бетховен…величайшие композиторы, величайшие люди, величайшая и бессмертная музыка!

Левиафан изящно взял очередной аккорд, проигрывая правой рукой перебором на верхних октавах. Он так обворожительно взглянул из-за плеча на девушку и улыбнулся. Лилит опустила голову и закрыла глаза, стараясь не пропустить ни один звук.

– В XXI веке считается, что только сумасшедшие могут слушать классическую музыку. В мое время все были сумасшедшими… – Левиафан играл не останавливаясь. – В мое время сквозь звуки этого инструмента струилась жизнь милых дам и почтенных господ. В мое время в Вене творилась истинная связь с небом по средствам пианино и скрипки. На что претендует народ сейчас со всей своей никчемной музыкой? Все, что играется в XXI веке, уже давно было сыграно в средних веках, когда вот эти клавиши были черными, а эти – белыми, а в роскошных залах стояли клавесины. Тогда люди играли то, что действительно чувствовали душой и сердцем. Сейчас люди играют потому, что мозгом чувствуют нужду в больших суммах денег. Тогда певцы пели без микрофонов так, что их было слышно в соседнем доме, сейчас «певцы» вообще боятся петь в микрофон и жалеют, что эта штука существует. На сцене нет жизни – сплошная запись, фонограмма, под которую корячится кучка бездарных девиц, причем они должны быть обязательно полуголые, иначе интерес к современной «музыке» не появится. Сейчас совершенно не умеют петь, глухие от рождения, там уже не медведь на ухо наступил, а стадо доисторических мамонтов пробежалось и не один раз. Нет голоса и не хватает дыхания. Вот эти люди называют себя певцами (и не стыдно им при этом, что у слушателя уши вянут от такого пения) и еще умудряются выигрывать какие-то награды, наверное, потому что судят их такие же богом обиженные люди. А я уверен, что услышал бы Моцарт хотя бы одну из современных, среднестатистических певичек, он бы разочаровался в музыке и в людях. Спасибо судьбе, что она дала жизни всем этим потрясающим композиторам в те века, а не в этот. Люди, конечно, и тогда не отдавали должного музыке, воспринимая все концерты, как развлекательное мероприятие, они также не могли постичь глубину этих бессмертных нот. Но я ни разу не видел, чтобы у Вивальди на концерте отплясывали девицы в одном нижнем белье, а овации были намного серьезнее и уважительнее, чем то, что происходит в современности. Сейчас все делается ради денег, тогда – ради сердца. Эти имена, чьи ноты вечны, никогда не будут забыты, в отличие от тех имен, чьи носители прыгают, как раненные обезьяны по сцене XXI века. Эти несчастные макаки так хотят, чтобы их помнили, но помнить-то нечего. Сейчас нет музыки, жалкое подобие, которое надоедливо въедается в голову, и нет сил избавиться от этих искусственных звуков. Никакого наслаждения и понимания…Да здесь просто понимать нечего, один бестолковый мотив на всю трехминутную, так называемую, песню. А стоит ли говорить о словах современных песен? Это тихий ужас! Ни о чем, нет смысла, нет цели, ничего нет, бездумная рифма слов на всех языках. В большинстве эти люди поют о любви. Но что о ней можно спеть, когда мозг, словно безошибочный калькулятор считает будущий гонорар за первобытные пляски на сцене? Если сейчас люди действительно чувствуют так же, как и поют, то это очень плачевно! А сколько же тоскливых и пустых песен звучит на радио и по телевизору, но до сих пор хоронят под Похоронный Марш Шопена, а выходят замуж и женятся под Марш Мендельсона!