Тени утренней росы

Слева возвышается легендарная гора Ида, где в одной из пещер почти у самой вершины, по преданию, был рожден Зевс. Не знаю, удастся ли мне добраться до места рождения грозного олимпийца, все-таки вершина горы — Псилорит — находится на высоте 2456 метров над уровнем моря, но мне нравится думать, что в масштабах этого острова, если измерять по прямой, я сейчас не так уж далеко оттуда.

— Если повернуть направо сразу за Криа-Вриси, можно буквально через десять минут оказаться рядом с часовней Агиос-Павлос, — говорит Нейл, даже не глядя на карту. Карты ему не нужны, он излазил Крит вдоль и поперек. — Она стоит на песчаном берегу, почти у самой воды.

— В следующий раз. Или на обратном пути. Иначе мы доберемся до Феста только к полудню и будем таскаться там по самой жаре, как это было в Кноссе.

— Ты как будто исполняешь тяжкую повинность. Таскаться по жаре. Могла бы лежать на пляже.

Возражать нет смысла. К тому же голова моя занята мыслями о прочитанном накануне. Прочитанное странным образом перекликается с услышанным от одного скверного мальчишки, которого мне так нравится терзать, свято веря в то, что он этого заслуживает.

Бог есть лишь надлежащее средство, призванное пробудить спящую принцессу, душу. Жизнь есть ее сон, смерть — пробуждение. Человек, пробуждающий свою собственную душу, сам есть лишь надлежащее средство своего собственного растворения в ничто. Бог, пробуждающий человеческую душу к жизни, тем самым являет собой свою собственную смерть.

Я могла не приехать на Крит. Могла не приехать в монастырь Превели. Могла. И до сих пор оставалась бы в своем Лабиринте.

«А ты готов?» — «Еще нет, но, когда придет время, я буду готов».

Так кто же герой этой сказки — мальчик или девочка? Не меня ли неведомый демон пробовал убедить перейти по горящему мосту?

…«падение» сверхсознания в состояние бессознательности как раз и является смыслом библейского образа грехопадения. Сужение сознания, в силу чего мы видим не источник универсальной силы, а лишь феноменальные формы как отражение этой силы, низвергает сверхсознание в бессознательное и таким образом создает этот мир. Спасение состоит в возвращении к сверхсознанию и вместе с тем в растворении в нем, исчезновении мира. Это и есть великая тема космогонического цикла — мифический образ явления мира, его манифестации и последующего возвращения в неявленное состояние. Равным образом рождение, жизнь и смерть индивида можно рассматривать как погружение в бессознательное и возвращение.

Возвращение?.. Возвращение куда? Туда, откуда мы пришли.

— Агиа-Галини, — сообщает Нейл лениво. — Я могу курить, жестокая женщина? Спасибо. Там находятся две мастерские по изготовлению уникальных изделий из природного стекла.

Но мы не сворачиваем в Агиа-Галини. Мы катим дальше по этой жирной красной дороге, дальше и дальше — к величественному когда-то, а ныне лежащему в руинах Фестскому дворцу.

Я вижу собственными глазами и каждый раз поражаюсь, до чего же южное побережье Крита отличается от северного. На севере расположены все четыре столицы четырех провинций, или номов, и оба международных аэропорта, не считая базу ВВС США в бухте Суда неподалеку от Акротири. На севере — километры насыпных песчаных или галечно-песчаных пляжей, отели всевозможных категорий, стоящие вплотную друг к другу и образующие целые комплексы, целые туристические зоны, где до двенадцати ночи светятся витрины сувенирных лавочек и супермаркетов и круглосуточно снуют туда-сюда автобусы и такси. Немецкая, английская, русская, итальянская речь, зонтики и лежаки на пляжах, прокат автомобилей, таверны — цивилизация во всей красе.

Здесь же, на юге, нет и в помине туристических зон. Так, кое-где, в особо крупных населенных пунктах вроде Плакьяса или Агиа-Галини, мелькнет иной раз вывеска скромного, одиноко стоящего отельчика, но чаще можно увидеть надписи: «Rent room». Песок на пляжах никто не разравнивает, разве что успевают подбирать окурки, а что касается воды, то нигде я не видела лучшей воды, чем в тихих песчаных бухтах Южного Крита.

— Эй, шеф, не зевай, — подталкивает меня Нейл, — впереди поворот на Фест. Вон на ту горку.

Дорога винтом уходит вверх. Бормоча проклятия, я вращаю руль то вправо, то влево, пока не вползаю (о, счастье!) на ровную площадку, где расположена автомобильная стоянка. Мы здесь не одни. Два громадных автобуса, несколько легковушек. А вот и местечко для моей милой малютки.

Я уже прочла о том, что царский дворец в Фесте был обнаружен в начале XX века учеными из Итальянской археологической школы, и с 1952 года раскопки на его территории проводил директор этой школы Доро Леви. Возведенный в среднеминойский период, дворец был почти полностью разрушен землетрясением и вновь отстроен между окончанием средне- и началом позднеминойского периода, то есть с середины XVII до начала XV века до нашей эры. Послойные раскопки позволили Доро Леви уточнить минойскую хронологию, составленную Артуром Эвансом, к тому же, в отличие от последнего, он не увлекался реконструкцией.

По узкой каменной лестнице более позднего происхождения мы спускаемся на обширное каменистое плато к знаменитым развалинам, откуда открывается роскошнейший вид на плодородную долину Мессара. Навстречу нам шагают неутомимые жизнерадостные немцы пенсионного и предпенсионного возраста. В руках у них видеокамеры и путеводители, за спинами — рюкзаки. Я смотрю на них с завистью. Это ж какое здоровье надо иметь! Сама я уже еле дышу (на улице плюс сорок градусов) и думаю только о том, где бы присесть и отдохнуть полчасика в тени.

Мы осматриваем царский мегарон[21]->->, защищенный от солнца и дождей легкой современной конструкцией. Позволяем себе пятиминутную передышку и следуем дальше — туда, где можно увидеть руины самого первого дворца с его многочисленными кладовыми. За нами скачет по камням группа загорелых белозубых итальянцев. Они гомонят, как стая обезьян, и мы приостанавливаемся, чтобы пропустить их вперед.

На девушках белые футболки с изображением керамического диска, найденного здесь же, в Фесте, во время раскопок, и ныне являющегося одной из главных достопримечательностей Археологического музея города Ираклио. Примечателен он в основном тем, что иероглифы, покрывающие его с двух сторон, не поддаются расшифровке. Условно их называют линейным письмом «А». Назначение этого диска не совсем ясно. Возможно, он служил чем-то вроде типографской матрицы со съемными литерами, и это было больше трех с половиной тысяч лет тому назад. А сегодня он красуется на майках и бейсболках, которые продаются на каждом углу по десять евро за штуку. Почему-то мысли об этом действуют на меня угнетающе и, покосившись на Нейла, я замечаю тонкую скептическую улыбку, изогнувшую края его губ.

По лестнице мы поднимаемся к большим пропилеям[22]->->, обходим их и присаживаемся на деревянную скамейку в тени высоких кедров. Кедры зеленеют по всему периметру дворца, за исключением той его части, что подступает к самому краю плато. Прямо перед нами — центральный двор, предназначенный для проведения празднеств и религиозных обрядов. Энергичная дама-гид в просторных бриджах и футболке с надписью «CRETE» рассказывает о чем-то столпившимся вокруг нее туристам, которые в большинстве своем внимательно слушают, и только двое или трое торопятся сфотографироваться возле выставленных здесь же, во дворе, превосходных пифосов, предназначенных для хранения плодов, зерна, молока, меда, оливкового масла и вина.

— Смотри, — негромко говорит Нейл, указывая рукой, — вон там, на склоне горы Ида, находится пещера Камарес, где были найдены керамические сосуды с бело-оранжево-красными орнаментами на черном фоне и тончайшими стенками «под яичную скорлупу».

Есть ли хоть что-то, чего он не знает об этом острове? И сколько же времени ему пришлось потратить на изучение его истории плюс греческий язык?.. Похоже, он сделал это смыслом жизни. Могу ли я сказать что-то подобное о себе?

Я подавила вздох, и Нейл бросил на меня быстрый внимательный взгляд.