Маленькая леди в большом городе

Саймон был отцовским адвокатом. Тяжелой артиллерией, к помощи которой приходилось прибегать в тех случаях, когда дело пахло судом или газетной шумихой. Еще Саймон был моим крестным отцом – он служил папаше дольше, чем тот знал маму.

– Значит, – бодро воскликнула я, – поговорим о моей поездке в Америку?

– О боже! Давайте, если тебе так хочется. – Аллегра вздохнула. – Как полетишь? С живым грузом?

Я проглотила обиду.

– Имеешь в виду эконом-класс?

– Аллегра, – одернула хамку мама. – У Мелисы ведь нет богача-мужа. Она зарабатывает на жизнь собственным трудом.

Аллегра фыркнула и открыла холодильник. На полках стояли ряды бутылочек с водорослями и, похоже, мочой. Наверное, она принимает разные гадости, чтобы быть в форме. Впрочем, от Аллегры можно ждать чего угодно.

– Полечу эконом-классом – особого выбора не было, – сказала я. – Сейчас пора отпусков, бизнес-класс стоит бешеных денег – я и за месяц столько не зарабатываю.

– Бедненькая, – сказала Аллегра.

Меня ее ехидство почти не тронуло. Я гордилась, что живу на собственные средства. Лучше летать дешевле и платить самой, чем первым классом и за чужой счет, подумала я, но вслух во избежание перебранки ничего не сказала.

– Что ж, если обрекаешь себя на дискомфорт, я кое-что тебе дам, – сказала Аллегра

протягивая руку к сумке.

– Аллегра… – строго произнесла мама.

– Это совершенно безвредно, – заявила Аллегра, бросая мне коричневый пузырек.

– Что это?

Надписи на этикетке были на шведском.

– «Мелатонин». Помогает уснуть в полете. Проглоти штучки две, запей красным вином и вмиг отключишься – проспишь до самого аэропорта Кеннеди. Было бы лучше, если бы ты села у окна – тогда никто не потревожит.

Аллегра угостилась пригоршней дорогой соленой карамели, маминой слабости, проплыла через кухню, выглянула в окно, раскрыла его, сделала неприличный жест, захлопнула окно и театрально опустилась на стул.

Мама притворилась, что не заметила пошлого представления.

– Лучше бы коп-охранник свалил. Только мнет розы в саду. Ну что они могут мне сделать? Прислать наемного убийцу? Самый опасный из Ларсовых дружков – худший в Стокгольме дантист.

– Мне пора, – сказала я, вдруг почувствовав, что страшно скучаю по квартире Нельсона, где теперь малейший звук отдавался эхом.

– Не хочешь взять с собой джем, дорогая? – спросила мама, указывая рассеянным движением в сторону буфета. – Могу дать тебе пару баночек.

– О да, с удовольствием, – ответила я. При местном «Женском институте» варили бесподобный малиновый джем; отец гордился, что, открывая деревенские праздники, по праву получает первые из сделанных в году заготовок. – Малиновый есть?

– Вроде бы– Мама уставилась на свисавшее со спиц мохеровое чудище. – Проверь.

Буфеты в нашей кухне были старые, до самого потолка – сохранились с тех давних пор, когда в доме водились горничные, кухарка и посудомойка. Я открыла дверцы того, в котором обычно хранили крупы и джем, и в изумлении ахнула.

Пять или шесть полок были заставлены поблескивавшими банками с джемом: клубничным, малиновым, из логановой ягоды, абрикосов, черной смородины, ежевики, апельсинов и прочего. Длинные баночные ряды уходили в глубь пыльных полок.

– Вот это да! – воскликнула я.

– Что? Все в порядке? По-моему, там был еще лимонный, посмотри внимательно, дорогая, – невозмутимо сказала мама.

– Мама! Я думала, ты научилась контролировать себя, когда ездишь за покупками, – неодобрительно произнесла я. – Ты же обещала. Больше никаких излишеств.

Мама опустила на колени вязание и растерянно на меня посмотрела.

– Но я же закупаюсь на рынках «Женских институтов» и, будучи женой местного парламентария, обязана их поддерживать. Рынков пруд пруди! Оставишь хоть один без внимания, и они тут же все узнают, эти дамы! А джем удивительно хорош. И всегда оказывается кстати, если надо что-нибудь кому-то подарить, и потом, его очень хорошо подавать к чаю.

Я не переставала буравить ее взглядом. – Например, тут на днях, – продолжила оправдываться мама, – приезжала журналистка из «Сельской жизни». Я угощала ее чудесным английским чаем со сливками и четырьмя сортами джема. Всегда знала, что серебряные вазочки для чего-нибудь да пригодятся. Она продолжила вязать.

– Ты хоть не сказала ей, что сама варила джем? – осторожно спросила я.

Спицы застучали чаще.

– Ну… не сказала, что купила его.

Я вздохнула. Вообще-то какое я имею право ее отчитывать? Ведь сама в работе постоянно выдаю себя не за ту, кем являюсь.

Я взяла банку малинового джема и пару – лимонного.

– Ой, чуть не забыла! – воскликнула мама. – Папа оставил для тебя письмо. На камине в гостиной. Наверное, это по делу – он не сообщил мне, о чем там речь.

– Горбатого могила исправит! – провозгласила Аллегра с преувеличенным до нелепости

французским акцентом, дабы напомнить, что она еще торчит здесь.

Да как я могу впустить подобное в свой офис? Эту драму абсурда?

Я направилась в гостиную. Письмо выглядывало из-под мраморных часов, вокруг белела целая коллекция официальных приглашений.

Распечатав конверт, я извлекла листок бумаги, украшенный гербом, и прочла написанное ужасным отцовским почерком:

Деньги Аллегры буду перечислять на твой счет. За помощь в изучении этикета будешь получать 20% от этой суммы первого числа каждого месяца. Созвонимся. Пожалуйста, уничтожь.

МРД

Двадцать процентов? Но от какой суммы? Подобные вещи отец никогда не поверял бумаге; после печального случая с пронырой из бульварной газеты, что не брезговал порыться в мусорных корзинах, папаша уничтожал любой клочок, на котором что-либо записывал. В тот раз его расстроили не столько представленные на суд общественности подробности налоговых махинаций, сколько список, что он составил перед поездкой в магазин, где значились двенадцать бутылок скотча и прописанная врачом кортизоновая мазь. Того хуже, в перечне стоял и «Лавинг кэр», но отец нагло заявил, будто подкрашивающий шампунь нужен был маме.

Ладно, о «Лавинг кэр» не будем, подумала я, засовывая листок в карман льняных брюк. У меня своих забот по горло. Аллегра наверняка прямо заявила отцу, какая зарплата ее устроит. Значит, двадцать процентов от этой суммы в любом случае деньги приличные. Даже если не тянут на достойную награду за то, что придется терпеть сестрицу в офисе.

Я вернулась на кухню. Мама пыталась поставить мохерового бегемота на столе. Я чуть не ахнула: голова невиданного зверя была такого же размера, что и туловище, конечности разной длины, и создавалось впечатление, что на брюхе у него плавник Мама же не унывала: с детской терпеливостью продолжала тщетные попытки.

Поскольку голова бегемота была диковинной формы, казалось, он застыл в причудливой позе йоги.

– У него пять лап, – заметила Аллегра, которая так и сидела у окна. – Или ты связала его со всем, что полагается? В таком случае очень и очень мило.

Она снова показала человеку в саду знак «V» [2].

– Проклятье!

Мама вздохнула. И еще раз попробовала поставить бегемота на лапы. Тот снова повалился на бок. Мама опечалилась.

У меня сжалось сердце. Бедная!

– Здорово получилось! – сказала я, желая подбодрить маму. В ее адрес звучало так мало похвал. – Можно, я возьму его?

– Ты серьезно? – Мамино лицо посветлело от радости. – Конечно, дорогая. Пожалуйста, бери. Если хочешь, подари Джонатану.

– Лучше оставлю себе, – быстро проговорила я. – Положу его в коробку. И спрячу под лестницу. Ну, я поехала. Надо еще кое-что собрать в дорогу. – Я повернулась к Аллегре, напуская на себя строгость. – Не забудь до моего отъезда появиться в офисе, я расскажу, что к чему.

– Ага, – отозвалась Аллегра.

– Это очень важно, понимаешь?

– Естессно, – протянула она, глядя в окно. – Не забудь джем.