Снежинка на солнце

Затем он положил руки ей на голову, слегка отстранил от себя.

— Женевьева, — в глазах мужчины появилось ранее незнакомое выражение.

Она коснулась рукой лица Джона.

— Что?

— Я хочу… — Таггерт запнулся, и партнерша увидела, как раскраснелись его щеки… Он провел пальцем по нежным, полным губам девушки.

Женевьева все поняла. Подвинулась, давая ему возможность устроиться поудобнее. Одарила своими ласками его возбужденную плоть. Потом они поменяли позу. Девушка была влажной и жаждущей. Его бедра двигались медленно, глубокими толчками. Их взгляды замкнулись друг на друге — мужчина и женщина не могли и не хотели закрыть глаза, ни отвести их в сторону.

Он казался ей настоящим мужчиной, самим совершенством. Необыкновенно красивым, волевым, сильным. Никогда в жизни не доводилось ей испытывать такое блаженство. Женевьева Боуен, обретя внутреннюю свободу, готова была идти за этим человеком на край света. Готова была подчиняться ему во всем.

Только Джон. Навсегда. Навечно.

Женевьева вскрикнула. Он усилил натиск.

— Милая, я не могу больше сдерживаться.

— Делай, как считаешь нужным. — Ее голова закружилась от удовольствия.

Восхитительный жар его тела и ее собственный отклик на ласки породили фонтан эмоций, сравнимый лишь со взрывом настоящего, пенного шампанского, которое трудно удержать в бутылке.

Она погрузила руки в густые темные волосы Джона и отчетливо произнесла:

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Обернувшись вокруг мужчины влажной, теплой лентой, она все больше растворялась в нем.

Его тело сотрясала сладостная дрожь. Он снова прижался к ее нежным губам.

Джон Таггерт Стил держался за маленькую брюнетку, как за спасательный круг во время сильного шторма. Стихия любви круто изменила его жизнь.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Тебе не следовало этого делать, — тихо сказал Джон, помассировав отяжелевшие плечи и опустив ноги на пол.

— Делать что? — с недоумением спросила удивленная Женевьева. — Она отдернула смятую простыню и тоже села.

— Говорить то, что ничего для тебя не значит.

Короткая пауза. Затем девушка заявила торжественным голосом:

— Я сама решаю, что для меня имеет значение, а что нет. Вот так. Ясно?

Таггерт повернул к ней растерянное лицо. Он не верил этой маленькой непредсказуемой бестии. Ну призналась в любви. Чего только не скажешь в минуты страсти.

— Послушай, Жен. У нас был великолепный секс. Но не рано ли говорить о высоких чувствах? По-моему, ты слишком спешишь…

— Поверь мне, я полностью отвечаю за свои слова.

Девушка казалась искренней. Она смело смотрела Джону Стилу в глаза.

— Я произнесла ЭТО не потому, что ждала подобного ответа. И мне не нужно от тебя никаких клятв и обещаний. Я просто повела себя так, как мне подсказало сердце.

Джон, как мальчишка, смутился. Что ответить? Он ненавидел себя за медлительность. Таггерт подошел к окну, невидящими глазами уставился на покрытые снегом раскидистые сосны.

— Ты не все знаешь обо мне.

— Правильно, ведь мы познакомились совсем недавно. Но разве в любви имеют значение сроки? Главное — почувствовать не только физическую, но и духовную близость. Что и произошло у меня по отношению к тебе. Я доверяю своей интуиции. А потом, ты же мне рассказал о себе немного. Любишь братьев, серьезно относишься к своей нелегкой работе, в жизни поступаешь по совести. Ты — очень хороший человек, Джон. Я в этом не сомневаюсь. Не сомневаюсь.

— Хороший человек? — Он резко повернулся. В его глазах стояла такая боль! — А что, если я скажу тебе, что девять славных, смелых, замечательных парней погибли из-за меня?

— Не верю. Я не верю. — Женевьева закрыла уши руками.

Таггерт горько усмехнулся. В его душе давно царила зима. Даже самому жаркому африканскому солнцу не растопить замерзшее от переживаний сердце.

— Тогда ты обманываешься на мой счет.

— Нет, — твердо заявила девушка.

— Да, черт возьми. — Резкие слова вырывались наружу невольно, никакая сила не могла их удержать. — Ты ведь знаешь уже, я — бывший десантник, последнее место дислокации — северный Афганистан. Мое подразделение находилось там несколько месяцев. Однажды разведка сообщила, что из Пакистана старыми торговыми путями идет банда террористов. Нам приказали проверить тревожную информацию. Но никак не удавалось обнаружить следы пребывания врага. — Он с трудом сглотнул, словно стальной обруч сжал горло и мешал дыханию. — Потом мы двинулись в обратный путь. Уже находились в сутках пути от нашей базы. Вокруг стояла полная тишина, казалось, никаких террористов рядом нет и в помине…

Таггерт затряс головой. Будто наяву услышал шепот Уиллиса.

— Но через минуту шквальный огонь сбил нас с ног, нам негде было спрятаться. Они стреляли без перерыва… Все наши погибли… — Он в отчаянии пожал плечами. — В живых остался я один. Я один. Я один.

На лице девушки застыло выражение ужаса. Мужчина снова горько усмехнулся.

— Так что я не хороший человек — подлец. — Таггерту казалось сейчас, что его покидают последние силы. — Лучше бы я погиб.

— Ты ни в чем не виноват, — нервно кашлянула Женевьева.

Джон опустил глаза.

— Я нес своего раненого командира на плече. Когда сзади разразилась канонада, он невольно принял удар на себя, а потом мы вместе полетели со скалы в пропасть. Мне повезло… — от последних слов, словно от кислоты защипало язык, — мой организм справился с ударом о землю…

Женевьева попыталась представить себе страшную картину: стрельба, грохот, крики, падающие со скалы люди… Теперь она могла понять, почему Таггерт мечется по ночам, почему покрывается иногда холодным потом. Сколько же он пережил… Бедняга.

Она вздохнула, помолчала, стараясь успокоиться. Никак не получалось.

— Травмы были очень тяжелыми?

Джон равнодушно пожал плечами.

— Немного поломался.

— Немного?

Его рот упрямо вытянулся, и она знала, что мужчина лжет. Ведь он был гордым. Не нуждался в сочувствии.

— Ничего серьезного. Я же сказал тебе — мне повезло.

Она услышала в его голосе отвращение к самому себе, и все стало объяснимо: его замкнутость, контролируемые эмоции, искренняя убежденность в том, что он недостоин любви.

— Что ты сделал, когда пришел в себя?

— Снова забрался на скалу — проверить, есть ли кто живой. Террористы уничтожили все наше подразделение. Мне пришлось просить о помощи по рации и ждать. И ждать.

Боуен, содрогнувшись, представила себе, как тяжело раненный, с открытыми переломами десантник, оставшись совершенно один, ожидает подкрепления в чужих, враждебных горах. А вокруг кровь, истерзанные тела товарищей… Девушка прочувствовала всю боль и отчаяние, испытанное им за эти бесконечные часы. И сейчас ей захотелось подбежать к нему, обнять, как-то защитить. Но она сдержалась. В данный момент лучше Таггерта не трогать. Господи, как же ему тяжко живется с чувством вины! Женевьева судорожно вдохнула воздух.

— Но почему ты считаешь себя преступником? Ведь вы попали в засаду. В чем ты винишь себя?

Его лицо судорожно дернулось, верхняя губа искривилась.

— Нам не следовало идти по той тропе. Я чувствовал это с самого начала. Чувствовал, что-то не так, что-то не сходилось в донесениях. Да и в воздухе витала враждебность. Вокруг царила настораживающая, зловещая тишина…

Девушка, не удержавшись, спросила:

— Почему же ты не сообщил о своих предчувствиях командиру?

— Сообщил. Но меня не послушали, а нужно было настаивать на своем, бить тревогу, доказывать свою правоту…

— И отказаться выполнить приказ? — с недоверием поинтересовалась она. — Ты бы не смог. Армия. В общем, не вини себя. Ты ведь побывал на войне. Там жертвы неизбежны…

— Послушай, ради бога. Мне не требуется адвокат, и мне не нужны оправдания. Это я виноват в гибели своих товарищей. Мне следовало идти впереди, как обычно, а я плелся сзади, оказался не на своем месте…