Любовь и небо (СИ)

Несмотря на запрет, в строю слышались разговоры, негромкие, но достаточно явные, чтобы создать общий фон нетерпения. Ждали высокое начальство с приговором для каждого из нас.

Наконец от административного здания училища появилась группа офицеров во главе с начальником штаба, раздалась команда «смирно», и распорядитель церемонии лихо отрапортовал ему, что мы построены.

– Вольно, – снисходительно разрешил начштаба, разряжая напряжённую обстановку, и вышел на середину строя. Какой-то клерк из свиты тотчас подал полковнику листы стандартной бумаги, и он, слегка откашлявшись, громко начал:

– Приказ начальника училища о зачислении ниже перечисленных абитуриентов курсантами Сибирского военного авиационного училища лётчиков имени Сталинградского Краснознамённого пролетариата…

Мы напряглись, навострили уши и вцепились глазами в список, по которому полковник в алфавитном порядке зачитывал фамилии прошедших конкурсные испытания. И хотя каждый из нас по неформальным каналам уже знал содержание проекта приказа, было необычайно радостно осознавать, что ты – в списке избранных.

По мере объявления приказа строй расплывался в улыбках, а шум нарастал. Полковник, поздравив нас с зачислением, удалился, и нас немедленно направили в казарму для смены цивильной одежды на военную.

Программа обучения была рассчитана на два года. Сначала мы должны освоить самолёт «ЯК-11». В отличие от «ЯК-18-го» он обладал высокими тактико-техническими и лётными данными, имел на борту вооружение и мог вести самостоятельные боевые действия. В воздухе он был великолепен и выполнял все фигуры высшего пилотажа. И только на взлёте и посадке проявлял свой строптивый характер из-за мощного гироскопического момента и способностью сваливаться в штопор при создании посадочного положения.

За второй год предполагалось не только изучить, но и освоить принципиально новый реактивный самолёт «МиГ-15». Научиться вести на нём боевые действия.

По-моему, Туполев как-то сказал, что если самолёт красив, то и летать он будет великолепно. Так вот – «МиГ» был сложен, как Аполлон. Обтекаемый как веретено фюзеляж с каплевидной кабиной наверху, стреловидные, как у ласточки, крылья, высокое хвостовое оперение, широкое раздвоенное сопло и не менее широкая выхлопная труба, внутри которой неясно просматривались лопатки турбины, – так он виделся невооружённым глазом. Но если у тебя есть хоть чуточку воображения, можно легко представить несокрушимую мощь этого Геркулеса. Ещё ни разу не прикоснувшись к нему, мы его обожали.

Приказ о зачислении в училище ещё не означал, что мы стали принадлежать Военно-Воздушным Силам. Для этого полагалось принять присягу. Однако прежде, чем приступить к этому священнодейству, требовалось пройти курс молодого бойца. Рассчитан он был на три месяца, но в авиации всё делается быстро, и мы справились с задачей за две недели. Но какие недели!

Всех переодели в бывшую в употреблении армейскую одежду, выдали учебные карабины, и началась муштра.

Новобранцев будили ровно в шесть утра. Дневальный, за ночь уставший от одиночества, обрадовано и лихо орал, прочищая лёгкие:

– По-одъём!

После этой команды от нас требовалось одеться, обуться и через сорок пять секунд стоять в две шеренги в проходе между двухъярусных кроватей. И если кто-нибудь опаздывал, следовала команда «отбой», мы раздевались, складывали обмундирование на прикроватные табуреты, укладывались снова, и процедура повторялась. Мы зло косились на нерасторопных, готовые в слепой ярости к крайним мерам воспитания, и некоторые из них, чтобы не раздражать коллектив, с вечера договаривались с дневальными, и те будили засонь минут за пять до подъёма.

Сонных, нас выводили на зарядку, и мы трусцой бежали в сторону аэродрома, где с большим наслаждением справляли малую нужду. Это было великолепное зрелище: целый табун молодых жеребчиков, вытащив передние копчики, обильно поливали мочой придорожные травы.

После часовой физической нагрузки приводили себя в порядок: чистили кирзовые сапоги, зубы, брились, кому положено, умывали заспанные лица и с нетерпением ждали построения на осмотр, а потом скорым шагом следовали в столовую.

В просторном помещении свободно размещалась целая рота. Рядом с окном для выдачи пищи, названным для краткости амбразурой, висел фанерный щит с нормами солдатского пайка, но на него никто не обращал внимания, поскольку, судя по нашим желудкам, они не соответствовали действительности. По команде «садись» мы опускались на скамейки и с нетерпением наблюдали, как старший по столу делит «разводящим», так в армии называется половник, пищу из бачка. К общей зависти остальных, себя он явно не обижал.

Нельзя было похвастаться и меню. Обычно нам выдавали перловую, прозванную «шрапнелью», кашу, пшёнку или тушёную квашеную капусту с экзотическим названием «бигус». В придачу каждому полагался кусок солёной селёдки сантиметров в пятнадцать, так что по моим подсчётам за время прохождения курса я съел её не менее трёх с половиной метров.

От такой еды уже через пару часов мы ощущали нестерпимый голод, но спасала жажда. Мы пили много и часто. Не поэтому ли нам скармливали селёдку заботливые снабженцы – тыловики?

И чтобы как-то притупить бдительность желудков, у каждого в кармане имелся про запас «тормозок» – кусок хлеба или сухарь.

Полевые занятия проводились в четырёх километрах от военного городка. Полигон занимал всю пойму небольшого притока Оби. По утрам здесь подолгу висели туманы, и промозглый сырой воздух шумно врывался в лёгкие, когда после очередного штурма укреплений противника курсанты, лёжа на остывшей земле, окапывались. Здесь на практике учили нападать и обороняться, умению скрытно перемещаться, использовать складки местности, размыкаться в цепь и стрелять. Старые, обшарпанные карабины, начинённые холостыми патронами, глухо лаяли, изрыгая из стволов языки пламени. Лопались, как хлопушки, имитируя гранаты, взрывпакеты, разбрызгивая фонтаны грязи, мы ползали, вставали, бежали, падали, орали «ура», и неграмотный прохожий вполне мог подумать, что здесь и в самом деле проходят боевые действия.

Короткий перерыв, и сержант-сверхсрочник обучал нас приёмам рукопашного боя. Эта часть занятий воспринималась с большим энтузиазмом. Каждый понимал, что уметь постоять за себя – дело нужное и в жизни вполне пригодится. К сожалению, времени для самбо отводилось до безобразия мало.

За час до обеда грязные и чертовски усталые мы возвращались в родные пенаты и перед входом на территорию училища запевали строевую песню. Как сейчас помню её начало: «Путь далёк у нас с тобою, веселей, солдат, гляди! Вьётся, вьётся Знамя полковое. Командиры впереди». Сначала пели через пень-колоду, но к концу первой недели получалось уже складно.

Остаток дня, как всегда, проходил в оружейной комнате, где чистились карабины, а потом в классе учебного корпуса до ужина учили уставы. На титульном листе Устава караульной службы кто-то старательно написал четверостишие:

О, воин, службою живущий,

Читай Устав на сон грядущий.

И ото сна опять восстав,

Читай усиленно Устав.

Автор, естественно, неизвестен, однако не без царя в голове.

После успешной сдачи экзаменов по знанию уставов старшина Кольчугин переодевал нас в новенькое, с иголочки, обмундирование. Мы по очереди подходили к каптёрке, и каждому вручался комплект одежды, от портянок до шинели включительно. Настроение поднялось, отовсюду слышались шутки, работа спорилась. Ребята примеряли обновки и радовались, что трудности позади.

– Товарищ старшина, – обращался кто-нибудь к Кольчугину, – шапка мала.

– А, ничего, Звягин, растянется, – улыбался в ответ Кольчугин.

– А у меня слишком большая, – жаловался Алик Стриков, аккуратист и чистюля.

– Ничего, курсант, сядет! – уверенно успокаивал старшина и снова озорно улыбался.

Саня Алексеев накинул на себя шинель, и его щуплая фигура утонула в её недрах. В росте она явно превосходила парня.