Открой свое сердце

С Павликом все покончено. Павлика она вырвала из души, как хилеры вырывают из тела болячки. Даже рубцов не осталось. Ничего. Пустота лишь, вакуум. Ну ладно…

Позднее Нонна долгое время восстанавливала свои силы, но силы не восстанавливались. Она часами лежала в постели, не поднимаясь. Перед глазами то и дело возникали друзья брата, сам брат, но Павлика не было. Он исчез, словно сон. Он растворился. От этого порой становилось невыносимо. Ей нужно было увидеть его и в последний раз убедиться в том, что все это было на самом деле. А раз было, значит, ушло. Ушло и больше не возвратится. А так — нет никакой уверенности, что это не ее фантазия. Даже вещей Павлика в доме не осталось. Ни тапочек, ни бритвы, ни полотенец. Даже запаха. Все провалилось в тартарары, испарилось.

Нонна сходила к нему на службу, там ей сказали, что Павлик попросился в дальний гарнизон. И его отправили. Таких чудаков, желающих кормить комаров и клопов в Тьмапередрищенске мало, и стоит лишь изъявить не то чтобы желание, а просто намек на желание, как руководство тут же не преминет этим воспользоваться.

О том, что Нонна увидела, она никому не сказала, да и не скажет. А кому? Матери? Она же с ума сойдет. Не из-за Павлика. Павлик ей был глубоко безразличен, что есть, что нет его. Еще в пору их жениховства мама не раз говаривала, что не будет у Нонны с ним жизни. Почему не будет, толком объяснить не могла, но чувствовала, что не будет. Вот и подтвердились ее чувства. Теперь мама ходила с победным видом, а Нонна с низко опущенной головой и ужатыми, словно гармошка, плечами.

Нонна не могла сказать матери о брате. О Борьке. Хотя, чего уж тут, что есть, то есть, и никуда от этого не деться. Похоже, и Борька не очень-то боялся огласки. Ему было все равно, а может, и не все равно. Может, он просто умел держать себя в руках. Ведь, помнится, как-то Борька упал с качелей. Он пришел домой бледный как мел, в разодранной рубашке, рука плетью болтается. Лег на кровать и лежит.

— Что с тобой, Бося? — спросила мама, прикасаясь губами к его лбу.

— Так… Устал… — Борька поднял на маму спокойные глаза. — Не волнуйся.

— Ты не ушибся? — мама обеспокоенно потрогала его руку. Видимых повреждений не наблюдалось. Ни кровоподтеков, ни ран.

— Да нет, — отмахнулся Борька. — Иди на работу, не волнуйся. — Мама ушла. Тогда она еще работала, и работала, как многие в этом городе, в две смены.

Ночью Борька постанывал, утром, скрипя зубами, пошел умываться, затем натянул рубашку на одну руку, а когда стал просовывать в рукав вторую, Нонна боковым зрением увидела, что рука у него какая-то странная. Раздутая, как воздушный шар, и серая. Мама кормила на кухне младшенькую, и времени на старших у нее не было. Так бы и пошел Борька в школу с раздутой рукой и сжатыми губами. Врач констатировал закрытый перелом со смещением. Кость правили, сращивали, ломали, снова сращивали. А Борька терпел. Молча, не жалуясь, не стеная, сжав, как обычно, губы.

А однажды Нонна узнала, что Борьку лупит старшеклассник. Отбирает деньги, обеды. Борька молчал, как партизан, шел домой напролом. Знал, что его ждет за углом истязатель, но не обходил по другой дорожке. Упрямый он, Борька. Сам разобрался. Уж как разобрался, Бог весть, но отстал от него хулиган.

Подобные моменты вызывали у Нонны чувство уважения к брату. Но то, что она увидела сейчас, сводило ее с ума. Хотя, может быть, если бы это не было связано с ее мужем, она бы поняла и простила брата.

Брызги от мокрого асфальта разлетались из-под ее подошв в разные стороны. Прохожие с удивлением поглядывали на несущуюся невесть куда девушку и расступались. Куда вели ее ноги, она не знала, да и не задумывалась над этим. Куда угодно, хоть куда-нибудь. Хоть куда… Подальше от этого жуткого места.

— Нонна!

Нонна оглянулась по сторонам. Рядом с ней на тротуаре никого не было, и создавалось такое ощущение, что голос идет из ниоткуда. Что он существует сам по себе, как воздух.

— Нонна! — более настойчивый тон заставил ее остановиться. И только тут она заметила стоящую в арке машину. Желтый «москвичонок» здорово слился цветом со свежеокрашенной к майским праздникам стеной дома. Дверца его слегка приоткрыта, но тот, кто окликал ее из машины, не выходил. Он смотрел широко открытыми, удивленными глазами, просунув голову над опущенным стеклом. Казалось, голова его покоилась на какой-то плоскости и была, вернее, жила отдельно от тела. «Голова профессора Доуэля», — подумала Нонна, пытаясь вспомнить, как зовут молодого человека, часом ранее подвозившего ее к дому. Интересно, откуда он знает, где я живу?

Нонна приблизилась к машине и присела перед открытой дверцей на корточки. Она тупо смотрела перед собой, совершенно не думая о том, какое производит впечатление со стороны.

— И все же у вас что-то произошло? — полувопросительно, полуутвердительно произнес молодой человек. Нонна подняла голову. Прямо над ней свисали длинные мохнатые сережки березы. Молоденькие, еще прозрачные листочки лепетали под нежным ветерком на каком-то своем наречии. Одна сережка оборвалась. Видимо, ее сбросила пичужка, восторженно свистевшая панегирик весне. Словно маленькая гусеничка, березовая сережка поползла к ногам девушки. «Ветер, ветер, ветерок…»

— Что? — голос молодого человека заставил ее вздрогнуть. Она резко подняла голову и посмотрела в его распахнутые улыбчивые и участливые глаза.

— Сережка… — тихо произнесла она, имея в виду березовую сережку.

— Очень приятно, что вы запомнили мое имя. — Молодой человек улыбнулся и, продев голову обратно в окно машины, придал телу нормальное положение. Теперь голова не казалась головой профессора Доуэля, она была головой Сережки. Нонна тоже улыбнулась.

— Да, я запомнила ваше имя… Но забыла свое… Как вы назвали меня?

— Нонна, — слегка удивленно приподняв брови, произнес Сергей.

— Ах да, Нонна… Послушайте, зачем вам это понадобилось?

— Что именно?

— Да все. И я в том числе. Вы ведь стоите здесь потому, что я имела неосторожность сообщить вам, где живу. Не так?

— Так. Ну и что?

— Понимаете, Сергей… Меня больше нет. Меня нет! Нет! Я умерла. Понимаете? — в мучительном прозрении Нонна подняла полный слез взгляд на Сергея.

— Садитесь в машину, — предложил он и, открыв дверцу, вынырнул из салона. — Ну как? Сядете?

— Скорее да, чем нет. — Нонна медленно поднялась с корточек, медленно обошла автомобиль и так же медленно опустилась на черное вельветовое сиденье. Она повременила пару секунд и, оторвав ноги от асфальта, не раздвигая их в коленях, перенесла ступни на коврик.

— Куда поедем? — Сергей говорил мягко, но Нонне все равно стало больно. Больно и обидно. Будто бы это он, Сергей, виноват в том, что сегодня произошло. Не окажись его под рукой, к тому времени, как Нонна открыла дверь своей квартиры, Борька и Павлик разбежались бы по своим комнатам. Павлик бы уже надевал брюки, а Борька заправлял бы кровать. Так уже бывало раньше, когда она приходила домой с дежурства. Так именно и бывало: Борька заправлял свою кровать, а Павлик одевался в своей комнате. Тогда Нонна думала, что вот ведь, Павлик проворнее Борьки. Уже успел убрать белье в шкаф, надеть дневную бархатную наволочку на подушку. Словно бы и не спал на диване. Словно бы все так и оставалось нетронутым за время ее отсутствия. Обижало лишь то, что Нонна не раз просила Павлика оставлять диван расправленным, чтобы ей не ворочать тяжесть каждый раз, складывая и раскладывая его, не царапать пальцы о торчащие болты, выставляя фиксатор на боковушке. Нетрудно ведь запомнить. Просто прикрой покрывалом, и все. А она уж заправила бы после. Теперь-то Нонна поняла, что Павлик просто-напросто не успевал перед ее приходом расправить диван, ночью-то он ему был не нужен. Господи, Боже мой, надо же…

— Нонна! — заставив ее вздрогнуть, прозвучал голос Сергея. — Куда поедем?

— Куда хотите.

— Тогда… — Он поморщил лоб и вдруг произнес просительным голосом: — О, Нонночка, мне нужно сделать еще кое-что. Может, вы прокатитесь со мной по делам, а уж после…