Открой свое сердце

— Я этого и хотела.

— Хотела? Потому что у нас все это… Но ведь не было же ничего. Не было, — сказал он, и словно хотел убедиться в том, что он ничего не спутал, прикоснулся к ее животу. — Не было? — спросил он, пристально вглядываясь в переносицу Нонны. В область «третьего глаза». И этот «третий глаз» вытягивал из него такой мощный поток энергии, что Витька не выдержал. Он отшатнулся от Нонны, выпрямился, резко поднялся и отошел к окну.

— Не было… — едва слышно шепнула Нонна и только сейчас увидела у своего изголовья Сергея. Сергей стоял и переводил взгляд с лежащей Нонны на нервно ходящего от окна к двери Витьку. Он стоял и смотрел с таким глубоким чувством сострадания и боли, словно это у него, а не у Нонны было исполосовано тупым лезвием запястье правой руки. Или не запястье, а сердце. Глубоко исполосовано, безжалостно. И никогда не заживут теперь рваные раны тоски и бессилья.

— Нонночка, не стоит… Не стоит так реагировать… — начал он для того, чтобы заполнить тяжелую, невыносимую паузу. Что еще мог он сказать в эту минуту? Ничего! Но ему просто необходимо было ворваться в обезображенное сознание бледной, не желающей жить девушки.

— Не надо, — Нонна отвела взгляд от лица Сергея. Сергей с тоской посмотрел на мечущегося по комнате Витьку.

— Ну и дрянь же ты, — процедил он сквозь сжатые зубы. Он произнес это тихо, почти беззвучно, но Витька замер и заткнул уши руками, словно ограждая себя от отчаянного вопля, разрывающего барабанные перепонки.

— Что? Что?? Что??? Да, я — тварь, я — скотина, я — мразь! Это так! Но я не знаю почему, не знаю, понимаешь? — Витька не размыкал побелевших от напряжения рук. Его трясло, он действительно силился понять, отчего все так происходит. Он поднял лицо к потолку и взвыл по-волчьи. — Ну, Серега, ну что мне делать? Ну помоги же, Серега!

— Прекрати истерику, — жестко проронил Сергей. — Как все осточертело! — он приблизился к Витьке вплотную и выдохнул ему в искаженное непонятной и странной гримасой лицо: — Ты ведь знаком с таким понятием, как «психоанализ», кретин. Так вот тебе мой совет… Бесплатно, учти. Сходи к психиатру.

Витька согнулся в поясе, словно его ударили по спине, и грузно повалился в кресло. Куда подевалась его самоуверенная напыщенность. Глаза его стали вялыми и безжизненными, как будто цветы, вынутые из воды и забытые на солнцепеке.

В окно билась первая пчела. Она надсадно жужжала, шлепалась полосатым тельцем о вымытое прозрачное стекло и не понимала, наверное, какая сила не позволяет ей вырваться на волю. Витька следил за пчелой обреченным взглядом и молчал.

— Ребята, — одними губами произнесла Нонна и попыталась приподняться на локте, — если кому и нужен психиатр, так это мне. — Она посмотрела сначала на Сергея, потом на Витьку. Протянула руку и стала похожей на нищенку, просящую милостыню.

— Может, водички?

Парни вскочили одновременно, едва не столкнувшись лбами посередине комнаты, и тут же разбежались, как бильярдные шарики. Смешно получилось. Нонна улыбнулась, теперь ее улыбка не казалась такой жалкой. В комнате словно просветлело. Как будто сама комната расширилась и поднялась. Нонна взглянула в окошко и поняла, что произошло. Луч солнца скользнул по раме с наружной стороны дома и проник в помещение. Это не пчела, это солнце. Ему можно и сквозь солнце, и сквозь решетку, и в любую щель. Пчела, словно по ниточке, поползла вверх по солнечному лучу. Она ползла медленно, осторожно, терпеливо. Потом вдруг остановилась, пошевелила усиками, словно принюхиваясь к тончайшим движениям воздуха, оторвалась от стекла, отлетела в глубь комнаты, как будто делая разбег, и, собрав все свои пчелиные силенки, что есть духу метнулась в окно. На сей раз она попала в форточку. Все вздохнули с таким явным облегчением, что со стороны могло показаться, от того, вылетит эта пчела в форточку или, подобно камикадзе, разлетится вдребезги от смертельного удара о стекло, зависело все.

— Страсть и страх…

— Любовь и смерть, — не глядя на Витьку, произнесшего предыдущую фразу, произнес Сергей. Они думали тождественно и не замечали этого. Бывает иногда так, думаешь о своем, и вдруг кто-то находящийся рядом, безо всякой связи, нарушив все законы логики, оборвав на пустом месте никчемный разговор, вдруг озвучивает твою мысль. Ты ее еще пробуешь на вкус, внюхиваешься в расплывчатые, парящие вокруг головы, нечеткие мыслеформы. Пытаешься ухватить их за хвост в предощущении счастья первооткрывательства, а тут — на тебе, кто-то другой произносит твою догадку так, словно родился с ней, рос, и ничего она ему не стоила. Не жалко — дарю.

— Любовь и смерть, — повторил Сергей, но так и не посмотрел в Витькину сторону. — А впрочем, это одно и то же. Или не одно и то же, но в непосредственной близости друг от друга.

— Не понимаю, — Витька удивленно поднял брови. — Объясни.

— А что тут объяснять? Ты ведь сам сказал — страх и страсть. Страх — смерть. Страсть — любовь. Страх — любовь, не так? А страсть — смерть, а? Несвобода. Все мы несвободны. От страха и страсти. От любви и смерти. Мы несвободны, — Сергей сделал упор на последнем слове и замолчал.

— Я свободен, — качнул головой Витька. Серега сел в кресло, откинулся назад и поднес палец к мочке уха. Он резко посмотрел в широко распахнутые безоружные глаза Витьки и хмыкнул.

— Ты свободен? Ты… свободен? Да именно страх и давит тебя. Сминает, грызет. Ты — свободен? От чего? Любовь сжимает твое сердце, страх парализует волю. Любовь влечет, страх ведет. Ты бы хотел идти по одному пути, а давление этих двух сил ведет тебя по другому.

— Философ, тоже мне. — Лицо Витьки стало серьезным. Казалось, он отвечает другу лишь для поддержания разговора, а внутри у него идет страшная, мучительная борьба. И проявления этой борьбы отражаются на скулах бледными пятнами, сдвигают брови к переносице, сжимают кулаки.

Витька встал и молча вышел из комнаты. Он отсутствовал минуты три-четыре. Ни Сергей, ни Нонна за это время не произнесли ни слова. Нонна лежала, прикрыв глаза. Силы медленно возвращались к ней. Ничего, в прежние времена даже специально делали кровопускание, подумала она, и блуждающая улыбка скользнула по ее лицу. Как улыбка сумасшедшего. Ни страха тебе, ни любви. Вообще ничего, сплошные инстинкты почти что на животном уровне. Возомнил себя человек пупом Вселенной. Даже время к себе приспособил. Секунда — удар сердца, минута — шестьдесят ударов. Сутки — оборот его планеты вокруг оси. Год — оборот вокруг солнца. А на самом деле нет ни времени, ни пространства. А значит — ни смерти, ни рождения. Нет ничего. Улыбка сумасшедшего…

Странные люди, смешные. Прав Серега в одном: несвобода — единственная власть. Настоящая власть, цепкая, мощная. Пока человек не поймет, что он несвободен, пока ему кажется, что все, что происходит с ним, — череда случайностей, он будет страдать. Как раб в рабстве, зная о другой жизни, страдает своей физической несвободой. Он бунтует, восстает, бежит. Берет в руки секиру, убивает хозяина, наконец-то становится хозяином сам, и что? Где она, свобода? Иллюзия, самообман… В лучшем случае, человек понимает это и успокаивается, находит иной способ самореализации, в худшем — гибнет. Главное, чтобы не погибнуть — понять.

— Я ушла от мужа, — неожиданно, совершенно без всякой связи со своими размышлениями произнесла Нонна. Сказала она это никому конкретно, так, в пространство. Вроде бы черту подвела. Ну, ушла — и ушла. Кому какое дело.

— Разлюбила? — Так же в воздух бросил Сергей.

— Нет, — ответила Нонна и открыла глаза. Белый свет хлынул в них резкой болью, и Нонна снова опустила веки. — Нет, не разлюбила.

— Он разлюбил?

— А он и не любил… Так паршиво получилось, хреново так. Он не любил… Да и я, собственно, не любила. А как расстались, вроде бы должно легко быть, нелюбимый, чужой, обрыдлый… Странно…

— А что ж раньше вместе жили?

— Не знаю… Жили и жили… Вроде как к деревцу, к яблоньке, например, ветку черешни привили. То бывает болеет деревце, болеет, и ничего, срастается. С одной стороны яблоки, с другой — черешня. У Семенычей в саду такое. А мои на даче попробовали, ничего не вышло. И яблонька погибла, и черешня не привилась. Бывает… — Нонна повернула лицо в сторону Сережиного голоса, но глаз не открыла.