Мужчины из женских романов

Могулева была всезнайкой вроде Аранской. Говорила: «Не утомляйте меня описанием торопливых, поверхностных и неряшливых чувств современников. Лучше что-нибудь интересное тонко вклиньте». Вот кто принял бы на ура все авторские отступления. Установив героиню в ванной и дав ей в руку таблетку, Жанна сообщала о противозачаточных так много, что читать про любовь было уже трудно – хотелось бежать в аптеку со списком из романа. Света оценила самоотверженную речь своей адвокатессы, но та не дала ей рассыпаться в благодарностях, вспомнив, зачем звонит:

– Вернемся к «бедненько». У тебя есть гораздо более серьезные проблемы, чем редакторы в занюханном издательстве. Устройся работать в любое место, с кем-то будешь соперничать. Ты не из-за того из-за чего надо паникуешь. Говорить неприятно, но твой дурит тебя, как я не знаю кого. Мы с моим вчера были в гостях у его друзей. И познакомились с девицей, которая работает там же, где и Димка. Представления не имею кем, но явно не шоферит и не слесарит. И знаешь, сколько получает? Девяносто тысяч! А он? Девять? Девятнадцать? Коммерческий директор! Она говорит, они обедают каждый день в ресторане. Так что все его песни о становлении фирмы и бесплатном труде днем и ночью – вранье.

– Родителям отдает? – вырвалось у Светы.

– В наше-то время? Да и они у него не голодающие пенсионеры. Нет, милая, просто бросит тебе немного, чтобы его же завтраками кормила, а остальное – на личный счет. Я так понимаю, что вы живете в основном на твою мизерную зарплату?

– Да, но не забудь, что он платит за жилье. Слушай, может, человек нам на квартиру собирает? – лихорадочно искала приемлемое объяснение девушка. – На свадьбу копит?

– Почему бы не сказать тебе об этом? Не попросить терпеть? Хочет в больничной палате, когда ты загнешься, сюрприз сделать? «Дорогая, постарайся выздороветь, и тогда я транспортирую тебя отсюда не на кладбище, а в элитные апартаменты с заходом в ЗАГС»?

– А вдруг эта девица сама врет?

– Осенило с отчаяния, называется. Зачем ей? Это ты у нас в одних джинсах круглый год. А она прикинута будь здоров. И брюлики модные новые в ушах.

– Папа долларовый миллионер, – боролась за шанс не упасть в обморок Света.

– Не исключено. Только, сама понимаешь, дети богачей не работают за копейки в дешевых лавочках. И не вешаются на любого козла, чуть только его коза отвернется или зазевается. А она явно озабочена поисками мужа.

– Как ее зовут?!

Подруга сбавила азартный тон:

– Пока не скажу, извини. Нет, остынешь, будут тебе имя, фамилия и отчество, клянусь. А то явишься домой и устроишь скандал с мордобоем. Сейчас успокойся, проанализируй все. Спроси у Димки, как фирма развивается, когда там начнут платить по-человечески. Уснет – поройся в карманах. Только с чувством и расстановкой. А то у меня знакомая во внутренний пиджака лазила и неизменно извлекала тертый бумажник с шестьюстами рублями. Эта постоянная сумма ее и напрягла. Однажды додумалась в заднем брючном пошарить – нашла кредитки и три тысячи долларов. Представляешь? Мой свои материальные тайны скрывает между паспортом и обложкой. Тоже контролирую, пока молча. Я к тому, что нечего быть слишком щепетильной в наше время. Пошлость оказалась совсем не тем, что мы ею называли.

«Не хочу я лазить, шарить и контролировать», – хотела закричать Света, но гортань была раздавлена новостями, как и все остальное в теле. И только покалывало изнутри то тут, то там, будто под кожу налили сильногазированной минералки. Да еще чесались глаза.

– Эй, ты жива? – окликнула подруга. – Сдвинься от края тротуара, покрепче обхвати фонарный столб и успокойся. Легче?

– Да. Неприятно, конечно. Но разобраться надо. Спасибо тебе.

– Не за что. Мы говорили о выборе, что делать, чего не делать. Думаешь, мне в радость носить плохие вести? Но смотреть, как ты выдыхаешься, знать, что тебя обманывают, и не предупредить? Это немыслимо для порядочного человека.

– Я все понимаю. Спасибо, – повторила девушка и мысленно удивилась: «Я выдыхаюсь? Это заметно? А самой кажется, что счастлива и перспективы дивные».

– Ладно, отдышись, возьми себя в руки…

Она еще какими-то бодрыми словами напутствовала, но Света уже отключилась. Бывают же такие дни. Она вспомнила, как в романе Елизаветы Алексеевой случайная попутчица исповедовалась героине: «Жизнь – зебра? Тогда моя черная полоса длится так долго, что я уже и намека на белую за спиной не вижу, когда оборачиваюсь. И впереди темно. В природе встречаются зебры-уроды? Мутанты? У меня явно такая лошадка». И жалкий енот-полоскун в человеческом обличье поучал: «Зебра – это не в смысле животного, а в смысле пешеходного перехода. Во-первых, асфальт серый, а не радикально черный. Во-вторых, мы несем ведро с белой краской и кисточкой и сами рисуем полосы». «Ясно, меня уже лет десять назад машина раздавила, а я и не заметила», – прозрела собеседница.

Слова «машина раздавила» вернули Свету на улицу. «Не дождетесь», – суровым шепотом пообещала она, не зная, кто и чего именно.

6

Едва в издательстве Света начала читать откровения Жанны, как внутри ее мягким теплом расстелилась гордость. Какой верный подход к серии женских романов она избрала. Тепло начало казаться жаром сауны: она видит перспективы молодых авторов. В метро девушка уже не исключала, что так ощущался подъем температуры. Думала: «Люди, пожалейте врачей. Разве можно быть счастливым, зная физиологические причины всех реакций своего и чужого организма? Вы истончены, вас постоянно знобит, а эскулап скалится: «Железа не хватает, ешьте яблоки». Нет, каждую причину нужно изобрести и раскрасить фантазией. А с чего это я призываю народ сочувствовать докторам? С того, что боюсь, как бы завтра не пришлось тащиться в поликлинику, где очереди и хамство. И попробуй раскрась фантазией это». Действие аспирина кончалось, голова тяжелела, нос опять забился и вынуждал дышать ртом, но девушка упорствовала в потребности размышлять. Вернее, как все городские невротики, не умела опустошать голову от мысленного хлама.

Продолжила, хотя от медиков отцепилась. Итак, она поставила на дебютанток или начинающих. Если бы ее не расстроили звонки Елизаветы и подруги, этот насыщенный текстами романов день в одиночестве мог потом вспоминаться как замечательный. Память умело скомкала бы и запихнула в свой темный чулан недовольство мамсиком Димой и болезнь. Зато отсутствие Нинель Николаевны и Павла Вадимовича высветила бы и разложила на виду. Это было благословение личного начинания чутким космосом, прозрачный намек на свободу действий. Конечно, истории встреч, близости и прощания с мальчиками были почти одинаковы. Зато авторы – во всем разные. Научатся выдумывать, дадут волю темпераменту, и, заставь их потом описать то, в чем обе участвовали на глазах друг у друга и редактора, создастся впечатление, будто они пребывали в разных местах, компаниях, временах и измерениях. У Аранской была явная склонность не только умничать, но и нагнетать страсти. Чего стоила глава о расставании героини с предшественником героя. Ужас, мороз по коже! «Меня лихорадит», – сообразила девушка и с усилием вырвала себя из уже намотанного круга. Не будет она все объяснять научно.

Пусть уж ее лихорадит от описания того, как брошенная молодая женщина спускается в подземку, как толпа часа пик заносит ее в вагон. Она задается трагическими вопросами – почему он переспал с ней ночь, такую же, как множество других их ночей, а на рассвете велел убраться из его жизни, ничего не объяснив. И куда ей идти, в небытие? Может, броситься под поезд, чтобы ни о чем не спрашивать себя завтра, послезавтра, всегда? Но на платформе стоят усталые люди, дети. Им за что ужасное зрелище и отмена движения? Ей-то через минуту уже все равно будет, но пока она видит их лица и представляет, каково это – наблюдать самоубийство. Разумеется, Жанна попутно блеснула знаниями о корнях суицида и мировой истории метрополитена. Но концовка впечатляла. Героиня стояла дома возле зеркала, намереваясь облачиться в ночную рубашку (перечисление всех форм женской груди с кратким описанием, ну Аранская). Она помнила, как ее втянуло в человеческое месиво на Кольцевой, и ничего больше. Даже испугалась собственного отражения – не узнала, богатой будет. Но этот страх вернул ей разум. И вот она разглядывала себя и недоумевала, откуда такие синяки на плечах, на боку, на руках? Что с ней делали сограждане в общественном транспорте? Толкали локтями, пинали, то есть, в сущности, избивали? Наверное, она не соображала, куда двинуться, чтобы они протиснулись к выходу. И чем они лучше мерзавца, который жестоко выставил ее за дверь? И сколько же их, мерзавцев? Поставив своего бойфренда в ряд, отказав ему в исключительности, героиня немного успокоилась…