Зеркало для двоих (СИ)

— Да, у меня любовные проблемы, — произнесла она утвердительно, пряча в уголках губ усмешку. — Более того, у меня несчастная любовь!

— Но, надеюсь, ты не будешь всю дорогу рассказывать мне, какой замечательный человек твой возлюбленный, как тебе тяжело без него и как меркнет в сравнении с ним любой другой мужчина?

— Буду, — угрожающе пообещала Юлька.

— Ну ладно, валяй, — махнул рукою Андрей, и она опять пожалела, что он на самом деле не является ее старшим братом.

Конечно, воплощать в жизнь свое обещание она не стала, и по пути до метро, а потом и до Онежской они довольно мило болтали о всякой всячине. Но попытки Андрея проникнуть к ней в гости Юлька пресекла на корню.

— Я знаю, долг вежливой хозяйки предписывает мне напоить тебя чашечкой чая, но, прости, я этого делать не буду… Может быть, потом, как-нибудь в другой раз…

— Ладно, давай в другой раз, — оживился Андрей. Он достал из бардачка блокнот и ручку и быстро нацарапал что-то на листке.

— На, — он протянул выдранную страничку Юле. — Это мой домашний телефон. Позвонишь, когда будет желание.

— Я не обещаю, — пробормотала она не очень уверенно и скрылась в подъезде.

На улице уже стемнело. Первым делом, зайдя в квартиру, Юлька включила свет и в комнате, и на кухне. Не то чтобы она боялась темных углов или неизвестности. Просто сумеречная тишина пустого дома с некоторых пор начала повергать ее в унылую меланхолию. И тогда она могла часами сидеть в кресле, поджав ноги под себя и неотрывно глядя в одну точку. В голове начинали роиться воспоминания, на глаза наворачиваться слезы… В общем, кошмар! А сегодня еще предстояло навести небольшой косметический порядок. Но сначала поужинать! Юлька вытащила из холодильника половинку вчерашней недоеденной пиццы, баночку шпрот и включила чайник. Пока тот закипал, она успела переодеться в спортивные трико и старую розовую майку, предназначенную исключительно для уборки. Мгновенно возник навязчивый вопрос последних недель: «А зачем все это? Не проще ли, прожевав холодную пиццу, снова лечь ничком на ковер. Подтянуть к себе телефон и ждать, ждать, ждать того единственного звонка, который никогда не раздастся. Ждать, пока не сморит сон». Это было похоже на болезнь. Пугающая летаргия опять, как и вчера, как и неделю назад, начала завладевать ею. Юля медленно, как сомнамбула, проплыла на кухню, выключила надрывающийся свистом чайник и вернулась в комнату. Красный телефонный аппарат, как кровавое пятно на белом ковре, многочасовое ожидание с заранее известным финалом, повторяющийся изо дня в день круговой алгоритм…

Но в этот раз было по-другому. Звонок все-таки раздался. Юлька вздрогнула, автоматически накрыла рукой трубку и только потом сообразила, что звонят в дверь. Недоумевая, кто бы это мог прийти в такой час без предупреждения, она поплелась открывать. Ни глазка, ни цепочки в бабушкиной квартире, к сожалению, предусмотрено не было, а подозрительно спрашивать через дверь: «Кто там?» — Юлька всегда считала неудобным. Да и пока с ней жил Юра, бояться было нечего. А теперь как-то все равно…

Она приоткрыла дверь, выглянула в коридор и обомлела. На пороге стоял улыбающийся Андрей. И на лице его, казалось, было написано: «Пришел я, такой замечательный. Радуйтесь!»

— Та-ак, — только и смогла вымолвить она. — И откуда же ты узнал номер моей квартиры?

— А это было проще простого. Помнишь, как в игре у Фоменко… «Про-още простого!» — пропел он, аккуратно отодвигая с дороги хозяйку и проходя в прихожую. — Я элементарно дождался, пока в твоих окнах загорится свет, а потом без проблем вычислил квартиру. И, как видишь, не ошибся…

— Ну, а если бы здесь был злой муж или строгая мама, например? — поинтересовалась Юлька, привалившись к косяку и наблюдая за его перемещениями.

— Какой еще злой муж при несчастной любви? Да и потом, ты сама сказала, что живешь одна!

— Ах да, точно, — она поморщилась. — Н-ну, ладно… Раз уж пришел — заходи, напою тебя чаем.

— Не-е, не надо чая, — заулыбался Андрей, бросая выразительный взгляд на большой яркий пакет, стоящий у его ног. — Я тут кое-что купил…

Юлька насторожилась. Ее совершенно не вдохновляла перспектива романтического ужина в компании малознакомого мужчины. Да и потом, есть же какие-то нормы приличия. Ему не шестнадцать лет, он не может этого не понимать!

— Андрей, — она постаралась вложить в свои слова как можно больше спокойной уверенности. — Мне все это не нравится. Тебе, наверное, лучше уйти… Тем более что если ты рассчитываешь на особые проявления приязни с моей стороны, то делаешь это совершенно зря…

А вот последнюю фразу говорить было не нужно. Потому что напрягшийся в начале ее монолога Андрей мгновенно расслабился и успокаивающе махнул рукой:

— А, мать, не забивай свою хорошенькую головку ерундой. Просто посидим, попьем «Чин-чин», покалякаем о жизни… Что, ты думаешь, у меня с бабами проблемы, что ли? Если мне нужна женщина для постели, я найду ее быстро и гарантированно, без опасений нарваться на «динамо».

— И все-таки мне кажется…

— Я наперед знаю все, что ты мне сообщишь, так что не трать зря силы и слова. Сказано же тебе: твоя женская честь не пострадает. Расслабься, Юль! — Андрей, упершись руками в бедра, быстрым взглядом окинул квартиру, потом, словно приняв какое-то решение, удовлетворенно кивнул головой и уверенно направился в комнату.

Юля еще некоторое время постояла у порога, раздумывая над тем, стоит ли приглашать милицию и соседей, или можно все-таки решить проблему мирным путем, и, найдя второй вариант более приемлемым, проследовала за незваным гостем. Андрей стоял к ней спиной, наклонившись к журнальному столику, и выставлял на него из пакета какие-то коробочки и бутылки. Судя по тому, что руки его замерли на мгновение, он прекрасно расслышал и шлепанье Юлиных тапок, и тихий шепот отклеивающихся обоев на стене, к которой она прислонилась спиной, демонстративно скрестив руки на груди. В тягостном молчании, прерываемом лишь стуком жестяных банок о полированную поверхность стола, прошло минуты две. Наконец Андрей закончил громоздить пирамиду из импортных консервов и с невозмутимым видом обернулся.

— А я знаю, почему ты бесишься, почему психуешь, почему хочешь меня выгнать, — в его невыразительных светлых глазах мелькнула усмешка. — Потому что я своим присутствием мешаю тебе тосковать по возлюбленному, так ведь? Вторгаюсь, так сказать, в святая святых со своими дурацкими продуктами, тормошу тебя, заставляю шевелиться. А ведь улыбаться и смеяться без него — это преступление? Это же осквернение траура! Тебе наверняка хочется забраться на кровать, достать альбом с фотографиями и начать орошать слезами «милое, любимое лицо»?

— Да какое ты вообще имеешь право… — Юля проговорила это медленно и внятно, чувствуя, как судорога сводит напряженные, сжатые в кулаки пальцы.

— Никакого… Извини за то, что я здесь наговорил. Я сейчас уйду.

Смысл слов совершенно не вязался с тем, как они были сказаны. Андрей бросил это «извини» как-то походя и небрежно, и в голосе его звучало отнюдь не покаяние, а скорее даже вызов.

«А ведь, наверное, я ему серьезно понравилась! — мелькнуло в голове у Юльки. — Иначе как объяснить то, что он пришел сюда, рискуя быть позорно выгнанным взашей? И ведь похоже, что проблем с женщинами у него на самом деле нет. Он ведь не урод, не дурак… Только непонятный какой-то, все время разный… Просто двуликий Янус! То это гопнически-приблатненное «расслабься, мать» и фамильярное похлопывание по плечу, а то вдруг неизвестно откуда взявшееся чувство такта и попытки покопаться в психологии, пусть даже на поверхностном уровне».

И вдруг ей показалось, что она все поняла. Поняла необыкновенно ясно, за какую-то долю секунды, что это хороший, добрый и сильный человек, неловко прячущийся за внешней развязностью. Юльке внезапно захотелось, чтобы он остался, чтобы сидел рядом, говорил о пустяках и тревожно вглядывался в ее глаза, ища затаенный отблеск ответного чувства. Нет, она бы, конечно, не впустила его в свою душу и не позволила бы прикоснуться к воспоминаниям о Юрке, лелея и баюкая их, как раненую руку. Но от одного его присутствия, внушающего покой и грустное умиротворение, ей бы, наверное, стало легче… Андрей уже сделал несколько шагов к двери, когда она остановила его негромким: