Находка Джинни Гамильтон

В ней нарастало глубокое, мучительное желание — желание, которое Оливер пробудил в ней много лет назад, в ту ночь, когда они впервые танцевали вместе на ее девятнадцатом дне рождения. Джинни думала, что научилась его обуздывать, но теперь оно вырвалось на свободу, как джинн из бутылки, и она знала, что никогда не сможет подавить его снова.

Поцелуи Оливера становились все более страстными. Джинни знала, что своей покорностью дает ему повод для неуважения, подтверждает все те сплетни, которые про нее ходили. Как же он узнает, что у нее не было никого… и ничего, кроме нескольких поцелуев? Ни один из которых не разжигал в ней такого огня.

Рука Оливера медленно скользнула вверх по гладкому бедру и тонкой талии… Джинни затаила дыхание, дрожа от предвкушения, пока его пальцы не коснулись ее упругой груди, нежно ее лаская, сдавливая ладонью. Ее соски затвердели, превратившись в нежные бутоны удовольствия; она выгнула спину и со стоном прильнула к нему, бесстыдно требуя более интимных прикосновений…

— Ты не выйдешь за Джереми, — с чувством заключил Оливер. — И ни за любого другого богатенького сопляка. Если ты и выйдешь замуж, то только за меня.

Джинни изумленно распахнула глаза. Губы Оливера изогнулись в кривой улыбке, но он не шутил. Он все еще прижимал ее к спинке сиденья, его ладонь сжимала ее грудь с той же грубой страстностью, выдававшей его истинные намерения.

— Нет…! — Джинни попыталась оттолкнуть его и отодвинуться как можно дальше. — Замуж за тебя? С ума сошел!

Оливер рассмеялся, и откинулся на спинку своего сиденья.

— Неужели это так ужасно? — холодно поинтересовался он. — Шесть лет назад ты так не думала.

Она пожала плечами, собирая в кулак все свое самообладание.

— Я… потеряла голову. Мне было только девятнадцать. Просто папа затеял ту дурацкую вечеринку, назвал полный дом гостей, а я понятия не имела, как из всего этого выпутаться.

— Я понимаю твою проблему. — Теперь его голос был полон угрозы. — К несчастью, я очень не люблю, когда нарушают данные мне обещания.

— Ты ведь не серьезно, — возразила Джинни с некоторой неуверенностью, следя за Оливером, как за готовой к прыжку пантерой. — После… всего происшедшего?

— Ах, да… тебе вроде нравится трахаться на заднем сидении машины? задумчиво произнес Оливер. — Грандиозное было зрелище, как я слышал. Но с Марком Рэнсомом? Ей-богу, я думал, у тебя вкус получше.

— По крайней мере, он ненамного меня старше, — в отчаянии огрызнулась Джинни. — И с ним было весело.

Ее отравленная стрела угодила мимо цели. Оливер самодовольно улыбнулся.

— Интересная игра намечается. Но берегись — обо мне говорят, что я всегда добиваюсь своего. А чтобы заслужить такую репутацию, приходится играть грубо.

У Джинни екнуло сердце. Он уже показал ей, как грубо готов играть, безжалостно воспользовавшись ее телесной слабостью. Умом она ясно осознает угрозу, но совершенно не способна противостоять искушению.

Машина остановилась у светофора, и внезапно Джинни сообразила, что они в нескольких сотнях метров от ее дома. Ее единственным желанием было сбежать.

— Сп-пасибо, что подвез, — выдавила она, нащупывая дверную ручку. Отсюда я дойду пешком. — И, одарив Оливера на прощание неуверенной улыбкой, она выскочила из машины и бросилась бежать.

— Джинни…?

Она вскинула голову, решив не обращать на него внимания… но тут же вспомнила, что забыла сумочку в машине. Когда она повернулась, автомобиль уже поравнялся с ней, и тонированное стекло медленно опускалось. Оливер протянул ей сумочку через окно, насмешливый блеск его глаз был заметен даже в темноте.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Джинни, выхватывая сумку.

— Спокойной ночи.

Стекло поползло вверх, и роскошная машина отъехала от тротуара, направляясь в сторону Сити.

Спокойной ночи? Джинни вздохнула и помяла подушку. Она уже утратила надежду уснуть. Часы на тумбочке показывали двадцать пять минут пятого; казалось, в прошлый раз Джинни смотрела на них два часа назад, но на самом деле прошло всего пять минут.

Какую-то неделю назад все казалось простым и ясным. Она была счастлива… по крайней мере, относительно. И более-менее уверена в будущем — и даже в том, что однажды выйдет замуж за одного из этих милых молодых людей, вьющихся вокруг нее.

Теперь эти розовые мечты разлетелись вдребезги… и не только из-за разорения. Теперь Джинни знала наверняка, что не сможет выйти замуж ни за кого, кроме Оливера, и ни с кем другим не сможет делить постель.

Но за Оливера она тоже не пойдет. Ее бросало в дрожь при малейшем воспоминании о поцелуе в машине, о темном угрожающем блеске его глаз, о его нахальной руке, ласкающей грудь…

Со стоном она зарылась пылающим лицом в подушку. Надо быть сумасшедшей, чтобы дойти до такого. Своими поступками она только подтвердила правдивость сплетен о ее легком поведении, о том, что она достойна презрения. Но если он верит этому, то почему хочет на ней жениться?

Надо ли спрашивать? Шесть лет назад Джинни ранила гордость Оливера, а теперь он хочет не просто мести — а возмещения ущерба. Принудив ее к замужеству, он в какой-то степени сгладит унижение, которое она ему нанесла. Но, выйдя за другого, Джинни только усугубит его ярость.

Что это будет за брак? Оливер ясно дал ей понять своими поцелуями, своими прикосновениями, что не намерен останавливаться на полпути. А Джинни прекрасно знает о своей беззащитности. Может, умом она и пытается сопротивляться, но предательское тело ее подводит.

Даже сейчас, вопреки всем доводам рассудка, ее тянет к Оливеру с глубокой, мучительной страстью. Что же будет, если ей придется делить с ним постель каждую ночь… или так часто, как он этого захочет? Джинни не питает иллюзий — как только он почувствует вкус победы, все будет кончено. Но он не отпустит ее, о, нет, он позаботится, чтобы она вечно была к нему привязана.

И еще он без сомнения потребует от нее рождения наследника.

Внезапная резкая боль охватила Джинни. Забеременеть от него, родить ему ребенка… Когда-то она мечтала об этом, представляла себе розовых младенцев, щекастых крепышей с такими же огромными темными глазищами, как у Оливера… Но ей пришлось забыть свои глупые мечты, и не выказывать ни малейших признаков зависти, когда подруги с гордостью сообщали ей о своей беременности или демонстрировали своих новорожденных чад, завернутых в пеленки.

Естественно, это вполне в духе Джинни Гамильтон, попрыгуньи-стрекозы, эгоистичной пустышки — беременность портит фигуру, да и с детьми хлопот не оберешься, то игрушки везде разбрасывают, то вещи портят. Никого не удивляет, что Джинни не проявляет к детям ни малейшего интереса.

Ее глаза защипало, и Джинни с некоторым удивлением поняла, что плачет. Прошло уже много времени с тех пор, как она позволяла себе раскиснуть. Даже после смерти отца, наступившей после долгой болезни, Джинни грустила, но не плакала. Так почему она ревет из-за какого-то Оливера Марсдена? Не из-за любви ведь в самом деле…

Да, черт побери, из-за любви. По крайней мере, она любит того Оливера Марсдена, которого запомнила по Нью-Йорку — веселого друга, который возил ее на остров на пароме, показывал достопримечательности Манхеттена, поднимался вместе с ней по винтовой лестнице музея Гугенхейма и угощал мороженым в Бэттери-парк.

Да, в те времена она была юной и впечатлительной, но вряд ли ошибалась в нем так уж сильно. Может, он и не любил ее так, как она того хотела… может, он сделал ей предложение, повинуясь воле отца, и из желания продолжить династию. Но со временем могла бы появиться и любовь, не вмешайся тогда Алина.

Но сейчас нет ни малейшей возможности вернуться к прежним отношениям… Джинни сама разрушила их своей глупой, безответственной выходкой в ночь помолвки. Все, что осталось — оскорбленный, озлобленный мужчина, желающий отомстить, и Джинни даже не вправе винить его за это. Но когда она погружалась в вязкую дремоту, не приносящую отдыха, единственными словами, кружащими у нее в голове, были — «Если бы…»