Хроника Торнбери

У себя в комнате я достала из сумки образ Николая Чудотворца и стала молиться как могла за здоровье девочки. Эта маленькая иконка всегда была со мной, даже в путешествии за границу святой образ сопровождал меня и придавал сил, а теперь по счастливой случайности перенесся сквозь время.

Еще два дня прошли в страшных сомнениях — правильно ли я поступаю, давая девочке лекарство, неизвестно как ее организм воспримет обычную для моего времени дозировку антибиотика, но я должна была использовать единственный шанс для ее спасения.

И, Слава Богу, мои молитвы были услышаны и достижения медицины будущего были оправданы, на третий день болезнь медленно начала отступать, и девочка пошла на поправку. Когда на пятый день я дала ей последнюю капсулу, Мари уже могла с аппетитом кушать и даже пыталась встать с кровати и побегать по комнате, что было сразу же строго пресечено Розалиндой. Моя горничная смотрела на меня как на божество, казалось, что еще немого, она упадет ниц и начнет целовать мне ноги. Безусловно, она ничего не узнала о моих таблетках, малышка Мари сдержала обещание, данное Белой Фее. Рози сделала вывод, что именно я спасла ее ребенка, полагаясь лишь на чутье матери.

Итак, я могла записать на свой счет еще один хороший поступок, я спасла жизнь Мари, точнее моя счастливая забывчивость, вследствие которой я не успела выбросить лекарство из сумочки, спасла жизнь маленькой девочке, и дай Бог, это не изменит сильно ход истории!!

После выздоровления, Мари и я продолжали хранить тайну о сказочных фасолинах. Я строго настрого запретила девочке пить холодную воду, иначе Фея рассердится и больше не принесет чудодейственного лекарства.

И это было правдой, если повторится подобное — я уже не смогу ей помочь, да и ни кому более. Антибиотик, который еще даже не изобрели в этим мире, закончился, но выполнил свое предназначение, успев спасти последнюю человеческую жизнь.

Время потекло дальше, и более ничего стоящего внимания не происходило.

Я каждый день подолгу гуляла с миссис Фридой по парку, внимательно оглядываясь по сторонам с надеждой найти поворот на ту лесную тропинку, где растет цветущий (о чем я? конечно уже давно отцветший) куст дикого боярышника, но все тщетно, вблизи поместья не было соснового леса, а те сосны, что я видела из окна второго этажа, где находилась моя спальня, росли слишком далеко, пешком или даже верхом на Марте я боялась отправиться туда в одиночку. Фрида, которой шел седьмой десяток, слишком быстро уставала, и нам постоянно приходилось присаживаться на скамейки в парке, чтобы она перевела дух. Поэтому мы вынуждены были не отдаляться от дома и гулять по ближайшим аллеям. Парк в это время года был сказочно красив, каждый раз погружаясь в волшебные заросли его тенистых аллей, я думала — какое же счастье жить в этом раю! Иногда, когда Фрида не могла составить мне компанию, я позволяла себе прогулки в одиночестве, но опять таки лишь вблизи поместья, я боялась удалиться слишком далеко от дома, который был единственным спасением и прибежищем в это смутное для меня время. Засиживаясь на спрятавшихся в зарослях плюща скамейках, я видела себя знатной дамой, родившейся сейчас, в текущую эпоху, имеющем возможность всей душой наслаждаться окружающей красотой, богатством и уважением, а не самозванкой из будущего. Постепенно я начала привыкать к мысли, что чувствую себя в этом мире, степенном и размеренном как дома. Отвыкла от сумасшедшего ритма, что диктовал 21 век, наслаждалась покоем и если бы не проходящая тоска по ребенку, то, каюсь, я бы уже не решилась оставить этот прекрасный мир, чудесный тенистый парк, благоухающий розами, гардениями и лилиями, этот величественный дом, который уже не пугал меня своими размерами, а восхищал изысканностью и красотой. Я с благоговением преклонялась перед гением зодчего, создавшего столь божественное творение, и дом отвечал мне взаимностью, он будто чувствовал мое восхищение и любовь и ни разу за это время не напугал меня ни треском половиц по ночам, ни скрипом рассыхающихся дверей, ни странными непонятной природы звуками, что часто слышатся в старинных особняках. Кажется, Дом полюбил меня и принял как родную, и я чувствовала себя счастливой.

Посещение огромной, богатейшей библиотеки, любовно собранной несколькими поколениями семьи и продолжительные беседы с миссис Фридой не давали моему разуму уснуть. Фрида Альварес была очень образованной дамой, что уже удивительно для начала девятнадцатого века, когда женщины обходились только необходимыми знаниями по кулинарии, домоводству, шитью или живописи, редко кто из дам умел достойно музицировать или говорить на иностранных языках, Фрида же преуспела не только в перечисленных женских дисциплинах, если таковые можно ими назвать, но и обладала необходимыми знаниями в математике, физике и химии. Она отменно знала историю, начиная от древних до нынешних времен и свободно изъяснялась на французском. Мне доставляла ни с чем не сравнимое удовольствие общаться с ней, контроль за ответами, чтобы не сказать лишнего, выработался у меня уже на подсознательном уровне и не утомлял. Хотя все же я полагаю, что несколько раз позволила в рассуждениях слишком заглянуть далеко вперед, но Фрида не подала виду и не стала задавать вопросов, она удивлялась моей образованности, не выдав себя ни словом, ни жестом, видимо терпеливо ожидая, когда ко мне начнет возвращаться память, и я сама расскажу ей, откуда смогла узнать принцип работы современных механизмов или поясню, почему я верю в будущее человечества в окружении всевозможных механических монстров, а не в удалении к первоисточнику, к природе.

Порой на Фриду накатывала ностальгия и она начинала вспоминать маленького Фитцжеральда, его проказы, его слезы и обиды, его детские болезни. Я восхищалась этой женщиной, через всю жизнь пронесшую любовь к своему воспитаннику, к своему приемному сыну, и я была уверена, что любовь эта взаимна. Иногда она начинала говорить о помолвке сэра Фитцжеральда с леди Анной Мортон, и тогда выражение ее лица менялось, я не понимала почему, но избранница ее любимца была ей не по душе, точнее сказать, она ей откровенно не нравилась. Безусловно, она хорошая девушка, твердила, как будто стараясь убедить сама себя Фрида, она скромна, хорошо воспитана, она происходит из очень достойной семьи, и соединить два рода и два дома было давним решением господ Коллинз и Мортон. Это было оговорено, когда дети были еще совсем маленькие и совершенно не догадывались о замыслах родителей об уже решенном за них будущем. Но, мисс Элен, мой Фитцли — он живой, он веселый, он вечно ищет приключения и любит быть героем, защитником слабых и несправедливо обиженных, он благороден как истинный рыцарь, он идеальный мужчина в моих глазах, а мисс Анна, не поверите, но в ней нет жизни, она, безусловно, красива как фарфоровая статуэтка, она не менее благородна и, полагаю, по- своему любит моего мальчика, но между ними не горит огонь, нет страсти, а не мне ли, испанке не знать, что такое огонь между мужчиной и женщиной?? Они проживут долгую спокойную жизнь, но будет ли она счастливой?

Что я могла ей ответить? Что через две сотни лет я была полностью с ней согласна и поддерживаю ее точку зрения? Ибо без огня, без искорки, зажженной между двумя человеческими душами, ничто не вечно, все обращается со временем в прах.

Мне хотелось все больше посмотреть на избранницу нашего хозяина и составить свое собственное мнение о ней, и, если получится, то и ощутить, какие чувства связывают этих двух людей. Настоящую любовь увидеть, пощупать, даже на подсознательном уровне — легко, я всегда в этот момент ощущала нарастающее тепло в сердце, и губы сами по себе растягивались в глупую улыбку неважно при виде молодой пары, воркующей друг с другом как голубки или при виде убеленных сединами старичков, просто молча держащих друг друга за руки. В этот момент я всегда старалась отвернуться, чтобы не помешать им, не разрушить очарования, взаимно насыщения чистым божественным чувством. Поэтому, стоило бы мне только взглянуть на избранницу хозяина, я бы уже точно знала, искренна она или преследует какую либо цель.