Влюбленный скрипач (сборник)

Вешалка ударилась в стену и упала возле испуганно сжавшейся в углу Яночки.

– Папа! Папочка!

Отец даже не поднял головы, продолжая набивать ненасытную «крокодилью» утробу. Глаза у него были совершенно стеклянные.

Ночью Яне приснилось, что, скормив прожорливому «крокодилу» все содержимое гардероба, отец растерянно обернулся, схватил бархатную табуретку с гнутыми позолоченными ножками – бабушка называла ее «музейный ампир» – и стал совать ее в темную пасть. Неловко повернулся, пошатнулся – и сам упал туда же.

Сумка клацнула молнией, сыто вздохнула, приподнялась на толстых «крокодильих» ногах – и двинулась к Яночке…

Девочка вскрикнула – и проснулась. Тихо, тихо. Никаких крокодилов, это сон, просто страшный сон. Но сердце колотилось – не унять, – и воздух застревал в горле. Лежать было почему-то неудобно, как будто простыни стали липкими. Неужели Георгий что-то подсунул ей в постель? Брата держали в его комнате, но, может, нянька не уследила?

Яночка вылезла из кровати, дотянулась до выключателя – и вздрогнула: по ногам текла кровь. Это было так страшно – папа, папочка, зачем же ты ушел, я же умру, умру! – что она не сразу вспомнила, как переглядывались, хихикая, одноклассницы: у тебя уже было или ты еще маленькая? А у меня давно уже, с прошлого года. Некоторые, опасливо озираясь, как будто это что-то совсем неприличное, запретное, почти беззвучно шептали цокающее слово «менструация». Те, у кого «уже приходят», глядели на «еще маленьких» почему-то свысока.

Вот и она теперь «большая». Взрослая. Самостоятельная. Как говорил отец? На блюдечке с голубой каемочкой никому ничего никогда в жизни не подают, все надо делать своими руками. Яна сглотнула слезы, содрала с кровати испачканную простыню и, тихонько всхлипывая «папа, папочка», побрела в ванную.

2. Воскресный папа

После развода мать как будто закаменела. Медсестру Еву Викентьевну, следившую за Георгием, она не трогала, но домработницы теперь сменялись с калейдоскопической скоростью. Вернувшись из банка или с каких-нибудь переговоров – вновь и вновь пытаясь доказать себе свою состоятельность, она затевала все новые и новые проекты, – Света находила какой-нибудь «непорядок» и нудно, с ледяным презрением в голосе и взгляде выговаривала очередной «помощнице по хозяйству». За слишком горячий или недостаточно крепкий кофе, за пульт от телевизора, лежащий не на той полке, за якобы пережаренное мясо – в общем, за все подряд. Некоторые увольнялись сразу, некоторые – через неделю. Больше месяца не выдерживала ни одна. Через два-три дня появлялась следующая «помощница», и все повторялось.

Поначалу Яна в «перерывах» сидела на сухомятке – чего-чего, а сыр-колбаса-йогурты в холодильнике не переводились. Потом надоедало, хотелось «нормальной еды». Бабушка Женя после похорон Семена Петровича из дому почти не выходила, но Яна звонила ей регулярно:

– Ба, что нужно для омлета?

Прижимая телефонную трубку ухом, Яна под Жениным «дистанционным руководством» готовила омлет. Или куриный бульон. Или салат. Или даже блинчики. Оказалось, что все это совсем не сложно.

Иногда на кухне появлялась Ева Викентьевна и тоже давала какой-нибудь полезный совет. Но редко: за Герой – так Яна привыкла называть брата – нужен был глаз да глаз. Он мог, например, выпить шампунь или средство для мытья посуды. Не потому что совсем не соображал, а потому что соображал «по-другому»: ведь в таких красивых бутылках должно быть что-то хорошее, нужно попробовать, тем более что изо рта потом лезут пузыри, и это очень смешно.

Как ни странно, Света не пыталась настраивать дочь против Сергея и не возражала против их встреч. Они виделись по воскресеньям: поначалу – каждую неделю, потом все реже и реже. Сергей искренне радовался каждой встрече, расспрашивал Яну о школьных делах, о прочитанных книгах, о кино, о мыслях. А для нее главной была только одна мысль, только один вопрос – почему? Как он мог ее бросить? Однажды она даже попыталась его об этом спросить. Сергей не замялся, не ушел от ответа – мол, подрастешь, поймешь, – нет. Он просто не понял – о чем она спрашивает. Удивился:

– Я тебя вовсе не бросил. Я все так же тебя люблю, мы видимся, встречаемся, разговариваем. Ну, может, немного меньше, чем раньше, но, в общем, ничего же не изменилось.

Вот как, как можно объяснить ему, что изменилось все? Что весь теплый, уютный, привычный мир, который она считала таким незыблемым, рухнул в один момент. Как жить среди обломков?

Может, Яна и привыкла бы понемногу к новому порядку вещей, притерпелась бы, приноровилась. Но Сергей не только расспрашивал – он рассказывал о своей жизни. А значит – о Татьяне. Нет, у него хватало такта не упоминать – или почти не упоминать – при дочери ее имя, но все его рассказы были так или иначе полны именно ею, потому что именно ей была теперь посвящена его жизнь.

Сергей сам ушел с работы, не дожидаясь, пока его по указке Светланы выгонят или выживут. И даже не жалел об этом. Вот взял и радикально изменил все, в том числе и сферу деятельности. Вырвавшись из-под жесткого диктата Светланы, он вдруг почувствовал себя не ведомым, а ведущим, почувствовал, что за эту семью отвечает именно он. Татьяна пытается создать себе имя и известность, но, несмотря на все усилия, ничего не получается? Ладно – я сам стану продюсером. И окунулся с головой в то, что называется закулисьем шоу-бизнеса: изучал конъюнктуру, знакомился с нужными людьми, предлагал, уговаривал, придумывал рекламные ходы. И почти сразу увидел – получается! Достоинства Татьяны – голос, приобретший после замужества новую, удивительно притягательную глубину, внешность, умение «держать зал», – все это вдруг стали замечать, и новая звезда заняла наконец место на эстрадном небосклоне. И сияла с каждым месяцем все ярче и ярче.

Он рассказывал о своих успехах Яне, а у нее в голове звучало только одно: ненавижу, ненавижу! Чтоб она сдохла!

3. Янушка!

Нет, вот честное слово, все получилось случайно!

Яна собирала цветы и думала: как хорошо, что мы переехали наконец в собственный дом. Жить в пентхаусе – это, конечно, круто. Но эти постоянные сочувственные взгляды в спину… Георгий окреп немного, и ходить научился, и разговаривает уже, хотя и с запинкой. Но видно же, хотя бы по «монгольским» глазам видно, что даун! Соседи вежливые, молчат, но смотрят-то с жалостью – невыносимо! И дома его не запрешь – ему гулять нужно.

А теперь – хорошо. Гуляет Гера в собственном дворе, куда ни один любопытный прохожий не заглянет. Да и нет в их элитном поселке никаких любопытных прохожих. И вообще хорошо тут: речка, лес рядом. Такое разнотравье – куда там тропикам! Вот опять набрала охапку, рук не хватает.

– Разрешите, я вам помогу?

Яна пожала плечами – нести и впрямь было неудобно – и позволила забрать у себя половину разнотравной охапки. Почему бы и нет? Парень вроде не навязчивый. К пятнадцати годам Яна своей точеной фигурой, дымчато-серыми громадными глазами и волной русых волос уже привлекала немало мужских взглядов, и уличные приставания иногда становились проблемой. А этот, кажется, ничего. Идет, молчит, с разговорами не лезет. Она искоса разглядывала «помощника». В его лице все было немного чересчур: немного слишком крупный нос, яркие чувственные губы, громадные глаза кажутся еще больше из-за сильных линз в очках. Худые, но тоже крупные, какие-то очень мужские руки с длинными подвижными пальцами. Если бы не очки, он выглядел бы пришельцем откуда-то из Средиземноморья. Или это впечатление создает белая просторная рубаха навыпуск? Или погода этим летом такая – южная?

Воздух над узкой и почти горячей асфальтовой дорогой чуть-чуть дрожал.

– Сейчас направо, – нарушила молчание Яна.

– Да я знаю, – засмеялся ее спутник. – Я же вас вижу каждый день, вы в соседнем доме живете.

Вот почему его лицо показалось знакомым – видела, должно быть, в магазине или на улице. Яна подумала, что, раз сосед, надо бы представиться, а то невежливо как-то. Но он ее опередил: