Вопреки (СИ)

– Уходи, – как можно холоднее сказала я.

В глазах Макса отразилось непонимание, ведь еще секунду назад я обнимала его.

– Что?

– Пошел вон.

Видеть его боль, на мгновение мелькнувшую в глубине глаз, было, как будто, у меня самой выбили почву из-под ног.

– Не боишься пожалеть? – поинтересовался он.

– О чем?

– Если я уйду, то, возможно, это навсегда.

– Макс, – надев свою лучшую ухмылку, лениво начала я, – я давно не девочка, чтобы испугаться твоих слов. Где ты был последние десять лет? Что помешало набрать мой номер? – ответа не последовало. Мужчина, которого я никогда не смогу забыть, молча стоял передо мной. – Я умею жить без тебя.

– Глупая девчонка, – Максим подходит ко мне, скользит рукой по щеке. Мне хочется, чтобы эта ласка не заканчивалась, но я усилием воли держу каменное лицо. – Ты же хочешь меня. Не сопротивляйся.

Он наклоняется, горячие губы касаются моих, и я теряю голову. Я словно не могу напиться после мучительной жажды. Тело горит под его пальцами.

– Видишь? – шепчет он. – Твое тело тебя выдало.

Мое тело, и правда, предательски трепещет, чутко отзываясь невесомым прикосновениям. Но и гордость еще со мной.

– Уходи.

Еле слышный шепот обжигает губы, и мое нутро противится этому слову. Но я упрямо стою на своем. Макс улыбается. Он знает, что почти добился своей цели, что перед ним та девушка, которую он знал десять лет назад. Он снял последнюю чешуйку. Я внезапно чувствую себя голой без привычной брони. Как ему удалось? Почему я не могу противиться гипнотизирующему взгляду?

Крылов, тихо посмеиваясь, разворачивается и выходит из кабинета, подчиняясь, наконец, моим словам. А я, словно пьяная, подхожу к креслу, чтобы найти опору, ноги отказываются держать меня. Сбросив туфли, забираюсь с ногами в объятия моего кожаного пристанища и сворачиваюсь в клубок. Кабинет все еще освещен только огнями ночной Москвы, от чего по стенам скользят причудливые тени. В голове ни единой мысли. Последний раз такое было со мной, когда мне сказали, что Макс мертв. Тогда из меня словно выкачали всю радость. Я не могла ни есть, ни пить. Мне не хотелось дышать. Я лишь подобно живому мертвецу лежала на кровати, тупо глядя в потолок, не моргая.

Нет. Нельзя думать об этом. Но та, внутри меня, беспощадна. И я тихо плачу, вспоминая события до отъезда в США…

Десять лет назад

Макс лежал на шоссе в свете фар, окруженный бригадой медиков. Голова разбита, нога неестественно вывернута. Рядом валяется бесполезный шлем и груда метала, когда-то бывшего его любимой игрушкой.

– Макс! – не своим голосом заорала я.

Сбылся мой самый жуткий кошмар. Я бежала к нему, спотыкаясь, едва не падая. Нет, нет, нет! Он не умрет! Просто не имеет права! Он обещал не бросать меня…

– Не пускайте ее!

Сердитый окрик врача скорой я услышала словно сквозь подушку. Все происходящее казалось сюрреализмом. Я билась в медвежьих объятиях сотрудника полиции, стараясь вырваться, а тот лишь шептал что-то успокаивающее, пока я не обмякла и не сползла вниз, на колени. Никогда не умела разговаривать с Богом, но в тот момент, размазывая слезы по щекам, пожалела, что не знаю ни одной молитвы. Приехавшая мать Максима, смерила меня полным злобы взглядом, естественно, обвиняя в случившемся. Я ответила ей тем же. Мы обе терпеливо ждали приговора врачей. Ирина расхаживала взад-вперед, стуча звонкими каблучками, отдающимися в моей голове набатом. Я же, продолжая беззвучно плакать, сидела на холодном асфальте, меланхолично наблюдая, как умелые руки в силиконовых перчатках не дают прерваться жизни единственно дорогого мне человека. Человека, отчаянно любившего Жизнь.

– В какую больницу вы его везете? – я оглянулась на голос. Эта женщина вообще умеет испытывать эмоции?

– В Склиф. Ситуация сложная. Парень потерял много крови. Но важнее понять, что с головой.

– Иваныч! – окликнул мужчину коллега. – Чего ты медлишь? Не успеем же!

– Любые деньги! Только спасите моего мальчика! – Ирина повисла на руке врача.

– Прекратите! – Иваныч брезгливо поморщился, стараясь разжать цепкие пальцы.

Вытерев слезы, я двинулась в сторону автомобиля скорой помощи, надеясь незамеченной пробраться в салон, чтобы еще раз увидеть своего любимого. Сказать ему, наконец, то, что он и так знал. И было совершенно неважно, что я наговорила полчаса назад. Мне вдруг показалось таким значимым признаться в своей любви. Уродливой и несмелой, заполнившей мою душу.

– Уберите ее от моего сына! – визгливо закричала Ирина. – Это все ты! Дрянь! – она ударила меня по лицу. – Ты виновата в случившемся! Я никогда не прощу тебе, если он умрет!

– Девушка, – один из полицейских взял меня за локоть, – пойдемте. Я отвезу вас в больницу.

Я подняла на него полные благодарности глаза и покорно побрела к машине. Он усадил меня на переднее сиденье, сам сел рядом. Открыв бардачок, достал фляжку и всунул в мои ледяные руки.

– Пей, – из горлышка пахнуло алкоголем. – Коньяк. Давай, девочка, тебе станет лучше.

Я непонимающе посмотрела на блюстителя порядка. Что это? Жест доброй воли? Или мне в провожатые достался алкоголик?

– Я не пью, ты не подумай, – рука, которая еще десять минут назад крепко удерживала меня, легко поворачивает ключ зажигания. – У меня сегодня день рождения. Ребята перед сменой подарили.

Я оглядываю его. Немолод, небрит, волосы давно поседели, на щеке побелевший с годами шрам. Уставшие глаза. Наверное, одинок, раз работает в ночную смену, да еще в свой день рождения.

– Эх, вы, молодежь… Не щадите ни себя, ни близких. Покупаете дорогие игрушки, да чтобы лошадей побольше, а управлять толком не умеете…

Я чувствовала, что ему чертовски надоела его работа с ее издержками, например, как сейчас, в виде необходимости разбираться в драме вчерашних подростков. Но, не смотря ни на что, он был добр ко мне.

– Как вас зовут?

– Николай Михайлович. Ты коньяк-то выпей, трясти перестанет, – кивнул он, не отрываясь от дороги.

Я даже не заметила, что дрожу.

Обжигающий напиток заставляет ловить воздух ртом.

– Где ваш коллега? – прохрипела я.

– Остался на месте ДТП, заканчивает работу, – мой проводник замолчал. – Любишь этого парня?

Я неопределенно пожала плечами, оставляя ответ на вопрос на усмотрение Николая Михайловича. По телу, наконец, разлилось тепло, озноб прошел, но я все же сделала еще один небольшой глоток, прежде чем закрутить крышку непослушными пальцами.

– Значит любишь. Жених?

– Он – моя жизнь, – отрезала я и отвернулась к окну, прислонившись лбом к тотчас запотевшему от дыхания стеклу.

Пошел дождь, и тьма сразу будто бы сгустилась, лишь по салону бродили синие огни проблескового маячка скорой, да ночь взрывалась воем сирены, оповещая о нашем кортеже. Спустя час я сидела в приемном отделении Института имени Склифосовского, поджав под себя ноги, на неудобном железном стуле. Мимо сновали медсестры, распределявшие вновь поступивших, и врачи, перемещавшиеся между смотровыми. Макса забрали на операцию, исход которой определить мог лишь сам Бог, да профессионализм хирургов. Ирина мерила шагами приемное отделение, обзванивая знакомых медиков. Она почему-то думала, что деньги смогут что-то решить. Рядом со мной присела медсестра, дежурившая в эту ночь на посту. Я продолжила смотреть в одну точку, игнорируя соседство.

– Дай мне осмотреть твои руки, девочка.

Ей было около сорока, но такое обращение из уст этой блондинки, мне показалось более чем уместным, и я послушно протянула ей саднившие ладошки. Когда я успела ободрать кожу? Наверное, все же упала, пока бежала к любимому, застывшему сломанной куклой на асфальте. Руки женщины, одетой в розовую форму умело обрабатывали мои царапины.

– Как… – голос звучал сипло.

– Операция? Я не могу тебе сказать, сколько она продлится. С ним сейчас лучшая бригада врачей.

Ее слова были слабым утешением. Я никогда ничего не просила для себя, сомневаясь в существовании высшей силы, но Макс был настолько светлым человеком, что допустить мысль, что и он недостоин участия Всевышнего, казалось абсурдом. Я закрыла глаза, молясь, чтобы Бог не оставил дорогого мне человека…