Спляшем, Бетси, спляшем! (СИ)

Я сижу и повторяю письмо еще и еще раз, шевеля губами, пока смысл не становится ясен. От меня ускользает оскорбительный тон, надуманность и глупость обвинений. На меня находит затмение, понимаю только, что он встретил другую, которая будет ему лучшей женой. Выходит, что я виновата перед ним: я должна была отказаться от себя или потерять его. Я плохая жена и я потеряла его. Закономерный финал. Елена снова смотрит на меня испуганно, оказывается, все это я говорила вслух. Когда приходит Коля, которого Елена вызвала по телефону, разыскав на лекции по истории искусства, я сижу, уставившись на стену, где висит лист хокку, привезенный мной из Токио. Красные иероглифы расплываются перед глазами, мне кажется, что они шевелятся, как неведомые красные звери, и сейчас убегут с листа, перебирая множеством лапок. Я показываю на них Коле с Еленой:

— Я думала, что это про меня, а это про нее! Вот когда он это сказал: «Но пусть невидима Фудзи, как радует сердце она!». А я-то, дурочка, не поняла! Я ведь никогда не радовала ему сердце, — вместо смеха губы мои кривит судорожная улыбка.

— Пойдем, Бетси, тебе нужно отсюда уйти, — Коля поднимает меня за руки с дивана.

— Коля, я плохая жена? — спрашиваю я.

— Бетси, ты самая лучшая!

Тут я, видимо, отключаюсь, потому что не помню, что было дальше. Отчетливо я понимаю только, как позже он спрашивает у Елены:

— Вы уверены, что она не беременна? Мне показалось…

Тут я начинаю хохотать, пока Елена не дает мне пощечину.

— Да я не могу забеременеть, даже если буду спать с ним год без перерыва! Я ведь плохая жена!

— Лиза, что ты говоришь! — кричит Елена в испуге.

— Мне так сказали недавно, — поясняю я отчетливо, как малым детям, — Я ведь приняла тогда, три года назад, неверное решение. Я легкомысленная и… какая еще?

Коля сидит, закрыв лицо руками, потом вскакивает и подхватывает меня под руки.

— Поехали отсюда. Елена Николаевна, завтра утром я должен быть на работе, ее нельзя оставлять одну. Может, Света с ней посидит, или вы? Я привезу ее.

Коля везет меня на такси в мастерскую к Светлане, я, как кукла, даю себя усадить на диван, послушно беру стакан с коньяком, делаю несколько глотков. Светлана идет варить кофе. Сашка вбегает в комнату и с разбега бросается ко мне на колени, я машинально прижимаю его к себе. Он говорит:

— Гуд ивнинг, миссис Серж!

Дальше опять провал в памяти, я не теряю сознания, но впадаю в какое-то странное оцепенение без мыслей и чувств. Коля отправляет Светлану с Сашей домой. Я помню, что мы сидим рядом на диване, и он уговаривает меня еще выпить. Я пью коньяк, как воду, и опять сижу, вся сжавшись внутри и думаю о том, что сама разбила себе жизнь, я не сумела сохранить чувства любимого человека, не смогла стать для него единственной и необходимой. Если бы мне дали вторую попытку, смогла бы я жить по-другому, любить еще больше? Что я не сделала, чтобы он любил меня по-прежнему? Так, как перед отъездом в Японию? Я сижу, уставившись в одну точку и думаю, думаю. Коля встряхивает меня за плечи и повторяет:

— Бетси, не молчи! Говори что-нибудь, поплачь. Бетси! Бетси!! Лизочка!

Я киваю ему и говорю:

— Не волнуйся, со мной все в порядке. Сейчас я посижу немного и все будет хорошо.

Я сижу, как в трансе, пока Коля не раздевает меня, как ребенка, и не укладывает в постель. Он укачивает меня, пока я не засыпаю тяжелым сном, все время просыпаясь. Он словно не спит, сразу начинает успокаивать меня, шептать всякие глупости про то, как я в детстве была влюблена в Толю, и еще в кого-то, и еще…

— Бетси, тебе тогда, наверное, тоже казалось, что мир рушится, но ты продолжала жить и опять влюблялась. Ты так молода. Лиза, ты пугаешь меня! Я так тебя люблю, ты сейчас разрываешь мне сердце!

Он покрывает меня поцелуями, но я как мертвая — ничего не чувствую сейчас, кроме тупого оцепенения в мозгу и в сердце. Наконец, проваливаюсь в черную яму сна, как в обморок.

Неделю он, Светлана, Елена и моя сестра, которой нельзя волноваться, потому что она скоро должна родить ребенка, сидят со мной по очереди день и ночь. Я не понимаю, что они от меня хотят. Со мной все в порядке. Я машинально хожу, ем, пью, сплю, даже сделала корректуру диплома, и Елена отнесла его в перепечатку. Светлана потихоньку выпытала, что у меня за проблема с детьми, Елена сходила к моему университетскому врачу, проконсультировалась у знакомого профессора, и они немного успокоились: их обнадежили, что после лечения у меня есть шанс все-таки иметь детей.

— Светлана, я не понимаю, почему это вызывает такой ажиотаж. Мне не от кого теперь иметь ребенка. Или вы думаете, что я опять должна бежать к Коле? Он добренький, он мне поможет? Коля, ты мой друг, сделай меня женщиной! — передразниваю я, — Коля, сделай мне ребенка!?

Тут я вижу, как впервые искажается лицо Светланы.

— Ты думаешь, что он тебе откажет? Да если ты прикажешь: Коля, выпрыгни в окно, он и то будет счастлив выполнить! Он ради меня не сделает того, что с радостью — для тебя! А уж ребенка!! Но я тебе его не отдам, так и знай, — яростным шепотом обещает она, — Пока он мне нужен — он мой!

— Светочка, успокойся, тебе вредно волноваться, — испугавшись страсти в ее голосе, я бросаюсь к ней и прижимаю, обнимая за плечи, — Я никогда не сделаю ничего, чтобы вы пострадали — ты, Сашка и ваш ребенок. И потом, ты преувеличиваешь его чувства ко мне, мы близкие друзья и только.

— Ты что, прикидываешься, или и правда такая наивная дурочка? Да он на мне женился потому, что у вас с Сергеем была счастливая на первый взгляд семья. Я устала так жить.

— Света, хочешь, мы никогда не увидимся больше?

— Чтобы он ходил, как лунатик? Когда ты вернулась из Парижа, я поняла, какая это большая разница — он без тебя и он, когда ты здесь. Он весь засветился и ожил, я-то не знала раньше, каким он может быть.

— Что же нам делать? Светлана, как скажешь.

— А, пусть идет, как идет!

Я вдруг вспоминаю Ива и его роман, и какой конец он придумал отношениям героини с Николя. Я не говорю об этом Светлане, но все-таки замечаю:

— Надо написать Иву. Сюжет для очередного романа.  

— О, господи! — вскрикивает Светлана, и мы вдруг начинаем смеяться.

Так нас и застает Иван Семенович. Он всю эту историю переживает тяжело. Со мной он обращается, как с больной, но боится даже заговорить на эту тему. Однажды только он, покраснев, говорит мне:

— Лизочка, мы с Еленой любим тебя и считаем дочерью. Я надеюсь, что ты и дальше будешь жить с нами?

Теперь он, видя такое веселье, радостно говорит нам, потирая руки:

— А что, девицы, не выпить ли нам по рюмочке за ужином?

Внешне я быстро прихожу в себя, но чувствую себя ужасно, словно из-под ног выбита почва. Даже диплом защищаю, не осознавая важности происходящего. Я становлюсь нервной и слезливой, меня мучают головные боли, ночами лежу и думаю о своей жизни, вспоминая прошлое, которое становится теперь необыкновенно притягательным, как всякая утраченная вещь. Защита, несмотря ни на что, проходит отлично. Мне предлагают на выбор работу на кафедре или в Институте языкознания. Советуюсь с Еленой, и она говорит: «Оставайся в университете, тут хоть лица молодые вокруг, в институте ты закиснешь. В следующем году пойдешь в аспирантуру».

3. Развод и первый любовник

Летом Елена устраивает меня в археологическую экспедицию в приазовские степи. Мы живем в палатках прямо на раскопках на реке Миус недалеко от Таганрога. Вечерами после работы, пропыленные и прокаленные степным солнцем, загорелые до черноты, мы купаемся в реке и долго сидим у костра, разговаривая, слушая шум цикад и лягушачьи хоры в речной запруде. Обычно я молча сижу, глядя в черное бархатное небо, полное звездного мерцания, куря сигарету за сигаретой, пока археологи откуда-то не узнают, что я училась в Париже. Начинаются охи и ахи, расспросы, мне приходится рассказывать им, как я там жила.