Голос сердца (ЛП)

Я хватаю ее и чувствую вибрацию своего телефона в заднем кармане. Вытащив его, я вижу, что это школа Олив.

— Алло? — отвечаю я, сразу услышав, как школьная медсестра что-то объясняет мне, но я не могу понять. Или, может быть, я не хочу понимать. — Что вы имеете в виду? Она в порядке?

Паника гонит меня из дома Шарлотты без прощаний или объяснений. Паника ведет меня в школу Оливии на предельной скорости. Эта паника заставляет меня перескочить школьные двери, проходя мимо скорой помощи и моля Бога спасти меня от еще большей душевной боли.

ГЛАВА 5

Было время в моей жизни, когда я задавался вопросом, почему мне так повезло. У меня было двое родителей, которые избежали извечных возможностей развода, хорошие оценки были ничем иным, как данностью, деньги никогда не были проблемой в моей жизни, благодаря папе и его успешному бизнесу, а в плане девчонок — у меня никогда не было с ними проблем, так как я всегда был один. Я иногда садился на край кровати и спрашивал Бога: «Почему я?»

Я не ждал, что мне достанется все так легко на моем жизненном пути, или что удача будет длиться вечно, но всегда благодарил Бога, опасаясь, что в один прекрасный день удача уйдет от меня. Может быть, часть меня всегда знала, что это когда-нибудь произойдет.

До того момента, пока не увидел Элли мертвой, лежащей на больничной койке, я не понимал, что она была моей удачей — все мои успехи объединились в одном существе. Те, другие составные моей жизни: счастливые родители, деньги, интеллект — это не было везением. Я думал, что достаточно высоко ценил то, что у меня было, но как выяснилось — не ценил по-настоящему то, что имел. Я ценил неправильные части жизни. Теперь я ценю время — время, которое я провел с Элли, то время, когда мне посчастливилось быть отцом и воспитать Олив. То время, когда провожаю Олив в школу и встречаю после. Время — это то, за что я благодарен, потому что без времени ничто не имеет значения.

Я проношусь через главные двери сразу к кабинету медсестры, мой взгляд мечется по комнате, пока не нахожу школьную медсестру, директора школы и секретаря, нависшими над Олив.

— Что случилось? — рявкаю я. Они уже сказали мне по телефону, но мне нужно услышать это снова. Мне нужно знать каждую деталь.

Медики прибывают следом за мной, и я вынужден отступить, чтобы они могли позаботиться о ней. Один из них поднимает ее веки, проверяя ее зрачки фонариком, а другой ощупывал ее конечности. Я пристально смотрю на них, пока медсестра подробно рассказывает об этой «неудачной аварии» на детской площадке.

— Она поднялась на вершину игрового комплекса и встала на рукоход, чтобы дотянуться «до неба». К тому времени, когда ее учитель увидел это, было уже слишком поздно... нога Олив соскользнула в одно из отверстий, и она свалилась на бок. Падение произошло с высоты около двух с половиной метров — девочка упала прямо на голову.

Это было одно из моих самых основных требований во время открытых дверей. Я спросил их, насколько внимательно они следят за детьми на детской площадке. Они объяснили, насколько велико соотношение времени учитель-ученик, и что за каждым ребенком будет тщательный контроль. Разве они не знают, что это занимает всего одну секунду?

— Похоже на сотрясение третьей степени, — говорит один из медиков как ни в чем не бывало, без намека на эмоции в голосе. Мимо меня пробегает еще один из медиков с носилками, они устанавливают бандаж вокруг ее шеи, который почти закрывает ее лицо. Я даже не могу прикоснуться к ней, потому что они окружили ее, держа меня подальше. Я могу разглядеть сквозь просветы между их фигур только ее испачканные розовые лосины.

И снова, во второй раз в жизни, мое сердце чувствует острую физическую боль. Это выбивает весь воздух из меня, и мне снова становится тяжело дышать. Тот, кто сказал, черт возьми, что тебя не убивает, делает тебя сильнее... может поцеловать меня в задницу.

— Олив! — бесполезно кричу я. — Олив, милая, проснись!

Теплая рука сжимает мое плечо, а чья-то грудь прислоняется к моей спине, но я не оборачиваюсь. Мне все равно, кто стоит за мной, кто пытается оказать мне симпатию или поддержку. Моя маленькая девочка лежит передо мной без сознания из-за падения с чертовой двухметровой высоты.

— С ней все будет хорошо? Мне нужно знать. Как она?

Никто не отвечает мне, поэтому я хватаю одного из санитаров за плечо, того, кто не осматривает Оливию. Я дергаю его, пока он не оборачивается.

— С ней все будет хорошо?

— Я не врач, — говорит он. — Я не могу дать вам точный ответ.

Рука, которая лежала на моем плече, опускается на бицепс, а вторая рука оказывается на другом. Они сжимают меня сильнее, но я до сих пор не оборачиваюсь. Я не могу оторвать глаз от Олив. Санитар, с которым я только что разговаривал, отходит в сторону, и я вижу, что на Оливии нет обуви. Она выглядит брошенной; она не выглядит, как моя дочь.

Ее укладывают на каталку за две минуты, но мне кажется, что прошел целый час — час нетерпеливого ожидания, когда она моргнет или скажет «папа».

— Сэр, вы можете поехать вместе с нами.

Руки вокруг моих плеч опускаются, и голос эхом отдается в моих ушах:

— Я встречу вас там, — говорит она.

Когда скорая проносится мимо, ветер от их скорости толкает меня. Я бегу, не чувствуя ударов подошвы ботинок о землю, не слышу паники в голосах каждого, не обращаю внимания на десятки детей, стоящих в зале со страхом в глазах. Я знаю — все это есть, но чувствую себя запертым внутри тоннеля, и только тьма на другом конце.

Я залезаю в заднюю часть машины скорой помощи, по-прежнему вынужден сидеть достаточно далеко от Олив, так что даже не могу прикоснуться к ней. Может быть, если бы она знала, что я здесь, она проснулась бы.

— Олив, — зову я мягко. — Ты меня слышишь?

Медик, с которым я сижу рядом, смотрит на меня и слегка качает головой, как будто говоря мне не беспокоиться. Почему мне не следует беспокоиться?

— Она жива, так ведь? — рычу я сердито.

— Да, конечно, — говорит он. — Я просто боюсь, что она может не слышать вас.

— Вы не знаете этого, — шиплю я сквозь зубы. — Ты не врач, помнишь?

— Успокойтесь, сэр, — говорит он, оставаясь спокойным. Совсем непохоже на меня.

— Не принимать это близко к сердцу? Расслабиться? — кричу я. — Моя жена умерла во время родов этой маленькой девочки. Она — весь мой гребаный мир. Я хотел оставить ее на домашнем обучении, потому что знал, что так она была бы всегда в безопасности. А вы говорите мне не беспокоиться?

— В этом нет логики, — говорит он, отворачиваясь от меня. Дерзкий, наглый недодоктор.

Мне хочется ударить его. Я хочу вмазать ему по этой гребаной челюсти прямо сейчас, но знаю, что они выгонят меня из этого клаустрофобного автомобиля, поэтому я закрываю рот и сжимаю челюсть.

Мы приезжаем в больницу. Эта больница — ужасное место смерти, в которое я обещал себе никогда не возвращаться, но я снова здесь. Оно уже украло у меня Элли, и теперь угрожает забрать мою сладкую, маленькую Оливию.

Когда я иду по белому длинному коридору, в моей затуманенной голове появляется картинка, воспоминание: Олив в автокресле, ей тогда было два дня от роду, а я пытаюсь научиться обращаться с этой штуковиной, уверенный, что точно уж с креслом я должен справиться. Она была пристегнута ремнями и смотрела на меня в ожидании, пока я держал кресло руками. Я помню, как думал, что теперь только ты и я. В тот момент я задавался вопросом, как собираюсь сделать это — стать единственным родителем для этой маленькой девочки и дать ей все, в чем она нуждается? Тогда я удивлялся, как дожил до такого и почему? Разве я планировал уйти из больницы без Элли? Нет, этого не было в моих планах.

Вид медиков, завозящих Олив в приемное отделение, сразу же вырывает меня из моих мыслей. Ко мне подходит медсестра, пока я наблюдаю, как Олив перекладывают с каталки на кровать.