Одинокое сердце

— Что случилось, Сайен? Болит? Нежность, прозвучавшая в вопросе, оказалась последней каплей. Она отвернулась в замешательстве и смущении, скрывая хлынувшие ручьем слезы, и молча кивнула.

Он обошел диван и бережно обнял ее.

— Ну-ну, давай-ка примем лекарство. Вздрогнув, она позволила провести себя через холл и принялась вытирать заплаканные щеки. Он включил на кухне свет, но даже не взглянул в ее сторону, пока наливал холодную воду в высокий стакан и вытряхивал на ладонь таблетки.

Сайен проглотила лекарство с гримасой отвращения и жадно выпила всю воду. Потом воскликнула с негодованием:

— Терпеть не могу эту гадость! Я от них тупею!

Он добродушно улыбнулся, забрал у нее стакан и поставил его в раковину.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Как-то я потянул шею в автомобильной аварии и принимал эти таблетки; в результате пострадал еще больше, постоянно натыкаясь на стены. Но в первые две ночи они помогут тебе уснуть. А синяки у тебя что надо!

Она еще больше смутилась и уставилась на радужные разводы на голых руках. Какое-то странное побуждение заставило ее медленно произнести:

— Они только кажутся такими страшными. У меня остается синяк от любого пустяка, и я потом не могу вспомнить, где его заработала.

На кухне воцарилась полная тишина. Сайен стояла с опущенной головой. Когда Мэтт наконец заговорил, голос его был напряженным:

— Я получил прощение, Сайен?

Ее забило как в ознобе. Она подождала, пока это пройдет.

— Не знаю.

— У тебя такая нежная кожа… — Он легонько провел пальцем по руке, а потом вдруг сказал отрывисто:

— Может, посидишь со мной в гостиной, пока не начнет действовать успокаивающее, или уже хочешь спать?

Она покачала головой.

— Сейчас я не смогу заснуть.

— Вот и хорошо, — сказал он с облегчением и открыл холодильник. — Хочешь еще попить? Я буду пиво, но тебе, боюсь, нельзя. Как насчет апельсинового сока?

— Да, пожалуйста. — Она смотрела, как он наливает в стакан сок, потом спросила с некоторой неловкостью:

— Как ты себя чувствуешь?.. Я имею в виду последствия нашего приключения.

Его сжавшиеся губы побелели, складки у рта обозначились резче. Он пропустил девушку в гостиную.

— Никаких, если не считать нервного напряжения. Я думал, только перед смертью человек за считанные секунды вспоминает всю свою жизнь, но, когда этот малыш начал брыкаться, а ты рванулась к нему и неминуемо должна была упасть, у меня перед глазами пронеслись все на свете «если бы да кабы».

— У меня ничего такого не было, — сказала Сайен, нахмурившись. Она свернулась калачиком на диване, а он устроился возле нее. — У меня только искры из глаз посыпались, когда я ударилась головой о ствол.

— Что ж, — протянул Мэтт, глядя на нее в странной задумчивости, которая, впрочем, сразу же рассеялась, едва он подал ей стакан и открыл свое пиво. — Ты совершила сегодня смелый поступок, мы оба живы, и можем поговорить об этом.

Сайен, запрокинув голову, выпила сок и принялась разглядывать профиль Мэтта. Кажется, он вполне искренне говорил о ее смелости, но, если честно, она просто не успела подумать о том, какой опасности подвергалась; когда она вцепилась в руку Барри, это было совершенно инстинктивное движение, безо всяких мыслей о том, что могло последовать далее.

Настоящей смелостью, во всяком случае, она так считала, обладали люди, подобные Мэтту. Она-то знала, что он забрался на дерево гораздо выше, чем позволял его вес, прекрасно сознавая степень риска. Однако, по его словам, все это было очень просто, а о том, что творилось у него в голове, когда они встретились глазами на том дереве и он решил сделать то, что сделал, речь и вовсе не заходила. Он говорил о страхе за нее и за мальчика, но не за себя.

— Я обязана тебе жизнью, — проговорила Сайен, только сейчас осознав, сколько правды в этих словах.

Мэтт удивленно взглянул на нее, и она ощутила смутную благодарность за то, что он не пожал плечами в ответ и не отделался незначащей фразой — искренне и глубоко тронутая, она бы не вынесла этого.

— А тот малыш обязан тебе, своей, — сказал Мэтт с медленной улыбкой. — А вот бесшабашно прожигающий жизнь мальчишка, каким был я когда-то, — памяти одной мудрой девушки, которая научила его ценить чистоту и здоровье. Такова жизнь, Сайен. В этом настоящий смысл твоих пересекающихся кругов. Нельзя говорить об обязанности кому-то так, будто это долг, который можно заплатить. Человечество связано узами чести, преданности и, иногда, самопожертвования. Нет такой штуки, как свободное волеизъявление.

Смущенная и взволнованная услышанным, Сайен отвернулась. Тонкие крылья бровей сошлись на переносице.

— Не могу согласиться с тобой, — ответила она, и, хотя взгляд был устремлен на проигрыватель в противоположном углу комнаты, видела она сейчас только маленькую одинокую девчушку. — Воля моего отца свободна, и он всегда делает в точности то, что хочет.

— Так ли? — спросил Мэтт, откидываясь на спинку дивана и бережно обняв ее за плечи. Он вытянул мускулистые ноги. — Я не много знаю о нем, за исключением того, что в глазах Джошуа он является довольно экзотической фигурой. Он ведь профессиональный игрок?

— Да, — сухо подтвердила Сайен, — один из лучших в мире. В свободное от интернатов и университета время я навещала его в лучших пятизвездных отелях всего мира.

Ладонь мускулистой руки бережно поправила прядь ее волос, превратив этот жест в ласку.

— Наверное, ты была очаровательной малышкой, — сказал он. — Могу себе представить милое платьице, кудри, рассыпавшиеся по спине, и огромные зеленые глазищи. У меня бы сердце разорвалось, если бы пришлось отослать куда-то такую дочурку.

— Правда? — спросила Сайен и почувствовала, как сжалось горло. Если бы Мэтт подарил своим детям ту необъятную нежность, что раскрылась сейчас, он воистину был бы превосходным отцом. Она почти позавидовала его будущей жене.

— Да. А еще я знаю, — продолжал он, помолчав, — что, если бы моя работа или стиль жизни представляли опасность и не слишком подходили для воспитания этой бесценной девчушки, я отослал бы ее туда, где она может расти в безопасности, и отказал бы себе в сомнительном удовольствии позволить ей слишком сильно зависеть от меня. Я, конечно, не могу говорить за твоего отца, но самопожертвование принимает разные образы.

— Да, ты, конечно, прав, — сказала она со вздохом, опустив усталую, гудящую голову. — Я знаю, что на самом деле он по-своему меня любил и таскал за собой, сколько мог. Разумеется, я никогда не нуждалась ни в чем материальном. Просто для своих детей я хочу чего-то лучшего, вот и все. Настоящий дом, где они могут быть счастливы, всегда зная, что есть место, куда можно вернуться, если понадобится. Разве я прошу слишком многого?

— Нет, — прошептал он, прижимая ее к груди, — не слишком.

Наконец обезболивающее начало действовать, растворяя боль, прогоняя ее прочь. Сайен зевнула до хруста в челюстях и лениво подумала, что надо бы отодвинуться от него. Она непременно сделает это — через минуту…

Голова медленно опустилась на его плечо, и он повернулся, давая ей устроиться поуютнее. Тепло окутало девушку. Кто бы мог подумать, что этот человек, к которому так хорошо приласкаться, возвышался перед ней ледяным незнакомцем, готовым разорвать ее в клочья на субботнем празднике.

— Разве не смешно? — пробормотала она. Мэтт едва заметным движением потерся подбородком о душистую копну ее волос и спросил:

— Что смешно?

— Роли, которые мы играем, — пробормотала Сайен и заснула.

Он долго сидел, склонив лицо к ее волосам, а потом, когда сквозь щель в шторах сверкнули фары подъехавшей машины, неспешно развернулся, поудобнее устраивая обмякшее тело на своих руках. Девушка поерзала, пряча лицо в его фуфайку, но так и не проснулась, пока он нес ее в спальню, укладывал в постель и поправлял одеяло. Несколько мгновений он стоял, глядя на прекрасное, как у ангела, лицо в мягком лунном свете. От входной двери донеслись приглушенные голоса.