Вечные сны о любви (сборник)

Она сказала все это Флинну, когда они лежали, растянувшись на кровати, покрытой бархатистыми цветами.

— Ты не могла быть скучной.

— Да нет же, могла. — Она оторвала голову от его груди. На ней не было ничего, только ее улыбка, с этой ямочкой, и цветы в волосах. — Я была королевой скуки. Я каждый день ставила будильник на шесть часов, даже когда мне не нужно было вставать на работу, даже когда была в отпуске.

— Это потому что ты ничего не хотела пропустить.

— Нет. Потому что кто-то должен поддерживать дисциплину. Я каждый день шла на работу, в дождь и в жару, по одной и той же дороге. Конечно, это было после того, как я застилала постель и съедала сбалансированный завтрак.

Она скользнула вниз, чередуя слова с легкими поцелуями его груди и плеч.

— Я всегда приходила точно за полчаса до открытия магазина, чтобы выполнить всю утреннюю бумажную работу и проверить, не нуждается ли какая-нибудь витрина в обновлении. Полчаса на ленч в четыре часа, пятнадцать минут — минута в минуту — на чашку чая, затем закрывала магазин и шла домой все по тому же маршруту.

Она добралась до его горла.

— Мммм. Во время ужина смотрела новости — нужно следить за последними событиями. Перед тем, как ложиться спать, читала главу из какой-нибудь хорошей книжки. Кроме воскресений. По воскресеньям я расслаблялась и ходила в кино посмотреть какой-нибудь хороший фильм. Иногда я ходила к матери почитать ей нотации.

И хотя ее красивые губы отвлекали внимание, он прислушивался к ее словам и их тону.

— Ты читала лекции своей матери?

— О да. — Она покусывала его ухо. — Моя красивая, легкомысленная, восхитительная мама. Как, должно быть, я раздражала ее. Она трижды была замужем, а помолвлена в два раза больше, по крайней мере. Из этого никогда ничего хорошего не выходило, и она искренне горевала в течение, ну, скажем, полутора часов.

Засмеявшись, Кейлин снова подняла голову.

— Конечно, это несправедливо, но ей как-то удается все это стряхнуть и никогда не терять оптимизма, в смысле любви. Она забывает оплачивать счета, не приходит на встречи, никогда не знает точного времени, вечно теряет ключи. Но она чудесная.

— Ты ее очень любишь?

— Да, очень. — Вздохнув, Кейлин положила голову Флинну на плечо. — Еще когда я была маленькой, я решила, что мое дело — заботиться о ней. Это было после ее второго брака.

Он провел пальцами по ее украшенным цветами волосам.

— Ты потеряла отца?

— Нет, можно сказать, это он нас потерял. Он ушел от нас, когда мне было шесть лет. Думаю, его тоже можно было бы назвать легкомысленным, и это стало еще одной мотивацией для меня не быть такой. У него неважно шли дела в нашем семейном бизнесе. То же самое в браке и в отцовстве. Я его едва помню.

Он погладил ее волосы, ничего не сказал, но начал беспокоиться.

— Ты была счастлива в той жизни?

— Я не была несчастлива. Магазин Бреннанов много значит для меня, и, возможно, потому, что он не был важен для отца. Ему было наплевать на традицию, на ответственность, и с таким же легкомыслием и безразличием он относился к жене и дочери.

— И это задевало тебя.

— Поначалу. Потом я перестала обращать на это внимание. Интересно, она говорит правду? — спросил себя Флинн. — Или это просто очередное притворство?

— Я считала, что все следует делать определенным образом, правильно. Тогда люди не бросят тебя, — сказала она мягко. — И ты точно знаешь, что будет дальше. Мой дядя и дед постепенно передали бизнес в мои руки, потому что у меня это получалось, и они гордились мною. Мать поручила мне заниматься домом, потому что она, ну, слишком мечтательная, чтобы вести хозяйство.

Кейлин снова вздохнула, прижалась к нему.

— В следующем месяце она снова выходит замуж и очень волнуется. Одна из причин, почему я сейчас отправилась в эту поездку, заключается в том, что я хочу быть подальше от предсвадебной суеты, от этих ее бесконечных планов на счастливую жизнь. Думаю, я обидела ее, уехав вот так. Но я бы обидела ее еще больше, если бы осталась и высказала то, что думаю.

— Тебе не нравится мужчина, за которого она выходит замуж?

— Нет, он очень милый. Женихи моей матери все очень милые люди. Интересно, с тех пор как я здесь, я совершенно о ней не волнуюсь. И я как-то представляю себе, как она отлично со всем управляется без меня, без моей опеки. Магазин наверняка работает, как часы, и мир продолжает крутиться. Странно сознавать, что ты, в конце концов, не так уж незаменима и необходима.

— Для меня ты такая и есть. — Он обнял ее, перекатился так, что теперь смотрел на нее сверху вниз. — Ты для меня жизненно необходима.

— Это самое чудесное из всего, что кто-либо когда-нибудь говорил мне. — Ведь это лучшее, разве не так? — спросила она себя. — Даже лучше, чем «Я тебя люблю». — Я не знаю, который сейчас час, не знаю даже, какой день. И мне это не нужно. Я никогда не ела в постели, кроме тех случаев, когда болела. Никогда не танцевала в лесу при свете луны, никогда не занималась любовью в постели, усыпанной цветами. И не знала, что значит быть свободной.

— Ты счастлива, Кейлин. — Он поцеловал ее губы с некоторой безнадежностью. — Ты счастлива.

— Я люблю тебя, Флинн. Разве я могу быть еще счастливее? Он хотел, чтобы она и дальше любила его. Чтобы оставалась счастливой. Он хотел видеть ее восхитительно обнаженной и погруженной в наслаждение.

И больше всего он хотел, чтобы она оставалась с ним.

Часы проносились так быстро, складываясь в дни, что он сам переставал уже следить за временем. Что значило время сейчас для них обоих?

Здесь он мог дать ей все, что она пожелает. Абсолютно все. Чего ей будет не хватать из той, другой жизни — обыденной и скучной. Разве не сказала Кейлин о ней так сама? Он проследит, чтобы она никогда не скучала о том, что было. Скоро она даже не вспомнит о прошлом. Предыдущая жизнь станет сном.

Он научил ее ездить верхом, и она стала бесстрашной наездницей. Когда он вспоминал о том, как она в ужасе вцепилась в него, когда он втащил ее на Дилиса в первый раз, то объяснял себе эту перемену тем, что она оказалась хорошей ученицей. Он не мог изменить ее натуру или подавлять волю.

Это было за пределами его власти и самым главным правилом магии.

Когда она умчалась галопом в лес и ее смех струился за ней следом, он сказал себе, что позволит своему разуму следить за ней только для того, чтобы уберечь ее от беды.

Но в глубине души он знал, что если она подъедет слишком близко к границе его мира, он отведет ее назад.

У меня есть такое право, думал Флинн, и его руки сжимались в кулаки. Он провозгласил ее своей. То, что он провозглашал своим за время своего заточения, оставалось с ним навсегда.