Большие каникулы Мэгги Дарлинг

Мэгги распахнула дверь. На пороге стояла мать Кеннета, Джорджия. На ней был ярко-красный костюм от Шанель и шляпка в тон (украшенная зелеными веточками падуба), которые можно было бы назвать веселенькими, будь они надеты на той, которая не выглядела бы древней мексиканской мумией, выставленной на четвертом этаже в Музее естествознания.

— Счастливого Рождества, моя девочка! — проскрипела Джорджия, вскинув руки вверх, как хромая из группы поддержки на спортивном состязании. Ее визиты, около пяти в год, всегда начинались на этой ноте почти истеричного чувства родственной любви, которое быстро переходило в придирки и критицизм. Вид свекрови заставил Мэгги выскочить из своего шокового кокона прямо на орбиту паники. Паника стала еще сильнее, когда она увидела свою собственную мать и черный «мерседес» отчима, въехавший в дальние ворота и зловеще катящийся по дорожке.

— Дождь собирается? — спросила Джорджия.

Мэгги мигнула, поставила зонтик назад в стойку и нагнулась, чтобы дотронуться губами до густо нарумяненной и напудренной щеки свекрови.

— У нас тут кое-какие проблемы, — сказала она.

— Какие проблемы?

— М-м, поговаривают о грабителе. Да, о грабителе.

— Грабители? — Джорджия произнесла это слово так, как будто в нем было семь слогов. — В мое время грабители грабили по ночам. Куда только катится мир?

— Хотела бы я знать.

За Джорджией нарисовалась мамочка Мэгги, Айрин, со своим мужем Чарли Моссом. Чарли Мосс был владельцем доходных домов в Нью-Йорке во втором поколении. Он извлекал свое богатство из сотен обветшалых строений на Манхэттене и в Бронксе так, как владельцы горных компаний извлекали уголь из недр Аппалачей. Айрин встретила Чарли Мосса спустя три года после того, как развелась с Фрэнком Хедьюком и переехала, забрав с собой Мэгги из Факторвилля, Пенсильвания, в мегаполис Нью-Йорк, где устроилась билетершей в Театр Мороско. Это была мечта всей ее жизни. Разговор с Чарли у них завязался во время антракта пьесы «Как преуспеть в бизнесе, ничего не делая», в тот момент, когда его первая жена вышла в туалет. «Как вам нравится пьеса, сэр?» — спросила Айрин, сверкая своей победной улыбкой и оценивая взглядом его хорошо сшитый костюм в крупную клетку и золотые запонки. «Это рассказ о моей жизни», — ответил Чарли с юмором, а в следующие две минуты Айрин дала ему номер своего телефона, рассказала о своем семейном положении и объяснила, почему она свободна. После всего этого Чарли некуда было деться. Через восемь месяцев, в октябре 1962 года Айрин (теперь уже вторая миссис Чарли Мосс) и Мэгги переехали из однокомнатной квартиры на Девяносто второй улице в доме, стоявшем в тени пивоварни Кникербокера (где все по соседству было пропитано запахом хмеля), в четырнадцатикомнатную двухэтажную квартиру на Саттон-плейс. К этому времени Фрэнк Хедьюк уже докатился до алкоголизма, который вскоре убил его. Так что годам, проведенным в школе Брэрли и в Смит-колледже, Мэгги Хедьюк была обязана Чарли Моссу.

— Ну почему, Мэгги? — заметила Айрин, глядя на сутулые плечи Джорджии. — Что за унылый костюм для этого самого светлого дня в году? — В этом вопросе была вся Айрин.

— Это совсем особое Рождество, — почти рявкнула Мэгги в ответ.

В перерыве после набега Кеннета Мэгги совершенно запамятовала, что родительская банда в полном составе должна была приехать и навестить их, как было заведено, в праздничный полдень. Кроме того что между двумя семейными флангами, как, впрочем, и между поколениями, существовала напряженность, способная испортить любое семейное сборище, была еще проблема: как сообщить всем новость о Кеннете. Паника, похожая на желатинообразные сгустки в лампе с лавой, затягивала ее мозг. Сознание Мэгги стало искать убежище в решении вопроса, чем ей накормить гостей.

5

Свободный стул

Три престарелых родителя сидели вокруг большого кухонного стола и потягивали ромовый пунш, пока Мэгги с ловкостью профессионального повара готовила для них рождественский обед из всего, что было у нее под рукой. В центр стола на серебряной тарелке был положен великолепный паштет из телятины с фигами. По краю тарелки она положила ломтики дрожжевого хлеба. Пунш был приготовлен так, чтобы старики быстрее опьянели. Фокус заключался в том, что он был горячий и сладкий.

— А где мой взрослый сынок? — прокаркала Джорджия.

Мэгги пропустила вопрос мимо ушей и нырнула в холодильную камеру, откуда достала упаковку яиц, несколько красных перцев, две головки бостонского салата и одну — редиччио. Вернувшись на свое место на кухне, она схватила телефонную трубку и позвонила в садовый домик.

— Ты, ма? — спросил Хупер.

— Вы уже встали, дорогой?

— Более или менее.

— Твои бабушки приехали. И Чарли тоже. Я хочу, чтобы вы к нам присоединились. Pronto^[7], если можешь. Понял, что я имею в виду? Пока.

Мэгги подлила Джорджии пунша. А вскоре в духовке уже пеклись лепешки с чеддером, а на плите тушились красные перцы и картофель с луком. Чарли разглагольствовал о низших слоях общества, выдвигая хорошо отрепетированные тезисы, которые Мэгги уже слышала, возможно, шестьдесят три раза до этого. Чарли почти всегда говорил только об этом, и довольно громко. Это была одна из причин, почему она не приглашала Айрин и Чарли на свою ежегодную рождественскую феерию. Второй причиной была унизительная привычка Айрин спрашивать каждого о том, что сколько стоит: украшения, одежда, летние дома, обучение детей в колледже. Это доводило Мэгги до исступления. На ее счастье, у Чарли был женатый сын от первого брака, Дэнни, также владелец доходных домов, который каждый сочельник устраивал свой собственный прием, что было очень удобно. Слава богу, Чарли и Айрин выступали там в качестве звезд первой величины.

— Они словно обезьяны, — рассуждал Чарли об афроамериканцах, живших во многих квартирах, принадлежавших ему. — Они писают на лестницах, все ломают: свет, туалеты. Им все равно. Они здесь живут, понимаете, но им все равно. Кто-нибудь, скажите мне, пожалуйста, почему человек должен писать в коридоре? А мне-то какое дело до того, что вы не любите своего домовладельца или ненавидите белых вообще. Я там не живу. Конечно, я этим владею, но они не меня оскорбляют. Они оскорбляют самих себя. Они — как обезьяны. За три банана я мог бы снять у них любую их жалкую квартиру.

— Жалкую — это ключевое слово? Так, Чарли? — спросила Мэгги.

— Ох, какие мы раздражительные, — заметила Айрин.

— Извините меня, — сказал Чарли. — Доступное жилье. И оно тем больше доступное, чем менее желаемо. Так устроен мир, и так он был устроен всегда.

— Я кляну за все Элеонору Рузвельт! — воскликнула Джорджия и протянула свой матовый стакан для коктейлей Мэгги, попросив: — Дорогая, налей мне еще.

Какая-то суета в прихожей предшествовала появлению Хупера и Элисон.

— Боже правый! Это опять грабитель! — воскликнула Джорджия.

— Какой грабитель? — спросила Айрин.

— Грабитель среди бела дня, — сказала Джорджия. — Вы когда-нибудь слышали о подобном?

— Никогда.

Чарли поднялся и встал в позу, похожую на ожидание вторжения врага. Но в двери, хихикая, появилась молодая пара, и Чарли на глазах расслабился. Бейсбольная кепка Хупера, самый популярный головной убор его поколения, была надета, козырьком назад, как бы для того, чтобы продемонстрировать забавный пластиковый ремешок. Золотое кольцо в носу Элисон ярко блестело в лучах полуденного солнца.

— А где папа?

— Я его кое-куда послала, — сказала Мэгги. — Все внимание! Это — Хезер, подруга Хупера.

— Элисон, — поправила девушка с дружелюбным смешком.

Мэгги подумала, не накурились ли они чего, но решила, что, по всей видимости, они выглядели так глупо из-за любовных утех. От этой парочки просто пахло сексом, сильно, по-животному. Этот запах раздражал и пугал Мэгги, вызывая болезненные воспоминания о случае с Лорой Уилки. Ее руки дрожали, когда она разбивала яйца в стальную миску.