Любить, чтобы ненавидеть

Катя не стала делиться своими впечатлениями от спектакля, а Андрей лишь заметил, что балерина лучше смотрелась бы в современном балете, нежели в классическом, впрочем, он сказал, что не очень разбирается в этом, и предложил пойти в ресторан.

— В какой? — растерявшись, спросила Катя, не ожидавшая такого продолжения вечера — она напряженно обдумывала, как ей поступить, когда они будут прощаться у ее подъезда.

— Насколько я помню, здесь осталось после сноса «Москвы» два равноудаленных от театра ресторана — «Метрополь» и «Националь».

— Еще «Савой», — напомнила Катя и осеклась — ну кто ее тянул за язык, еще подумает, что она завсегдатай кабаков.

— Вам нравится «Савой»?

— Я там никогда не была.

— Тогда пошли туда. Я тоже никогда там не был. Где-то читал, что его реставрировали.

После реставрации ресторан сверкал, сиял позолотой и немного даже подавлял своим шиком.

Они полюбовались фонтаном в центральном зале, описанном во многих дореволюционных и советских романах, зеркалами и прошествовали за метрдотелем к столику с табличкой «занято». Метр по-хозяйски убрал табличку и, подозвав официанта, удалился, пожелав гостям приятно провести вечер.

— Мама как-то сказала, что «Савой» — образец купеческой роскоши.

— Возможно. У нас в городе тоже был ресторан, судя по литературе, любимый волжскими миллионщиками. Но его перестроили и загубили.

— Это мы умеем. А где были вы? Почему не вмешались?

— Я тогда делал только первые шаги в бизнесе, свирепо экономил на всем, вкладывая в расширение, даже вызывал раздражение Аркадия Семеновича — как мне кажется, немного наигранное, так сказать, отмашка в сторону Дануси.

— Она вас не поддерживала?

— Она привыкла к иному уровню жизни.

— А вы?

— А я не привык. Родители мои — простые смертные. Мать библиотекарь, отец доцент кафедры истории в университете. Сами знаете, сколько в начале девяностых получали университетские преподаватели, даже профессора. А отец никак не мог преодолеть докторскую планку, не желал поступиться своими взглядами.

— Не вписывался в марксистскую концепцию мира?

— Если бы. Видите ли, он не мог согласиться с концепцией заведующего кафедрой, трактующего по-своему причины поражения декабристов.

— Только и всего?

— Не скажите — завкафедрой узрел в позиции отца подрыв его научного авторитета.

— Бог мой, вы словно рассказываете о мытарствах моей мамы. Она театровед и тоже не согласилась с концепцией шефа. А ее коллега согласилась. Теперь она доктор наук и, естественно, мамина врагиня. Хотя что это меняет в наше время? Мать публикуют в Европе, а врагиню приглашают регулярно на телевидение. Там их однокашница работает, и она отдает предпочтение доктору наук, хотя всегда и везде говорит, что наиболее авторитетный для нее театровед — именно Елагина.

— А ваша мама расстраивается?

— По секрету, да, но делает вид, что ей безразлично. Я им всем завидую.

— Почему?

— Их, в смысле театроведов, не так много, все знакомы и знают цену друг другу по гамбургскому счету, дружат, спорят, ссорятся, завидуют, переживают, словом, жизнь кипит. Кроме того, круг знакомых у них в силу профессии огромный: режиссеры, актеры, художники, драматурги, продюсеры. Люди эти в основном яркие, интересные, хотя, возможно, и несколько зацикленные на себе. Я иногда бываю в их компании — так, с краюшку на чужом пиру.

— Что же вы не пошли по стопам матери?

— Глупая была. Окончила спецшколу, языки давались легко, уже тогда подрабатывала переводами на всяких молодежных симпозиумах.

Появился официант, принес карточку вин. Андрей выбрал французское красное. Официант откупорил бутылку, плеснул на донышко в бокал Андрея, тот поводил бокалом у самого носа, намочил губы, кивнул, и официант, наполнив бокалы, бесшумно исчез.

Андрей поднял свой бокал, продекламировал:

— Как истый пьяница, бургундское вино всегда в Бургундском пью отеле.

— «Сирано де Бержерак» волшебного Ростана?

— Он самый. Одна из любовей детства.

— Я вам задам тот же самый вопрос, что и вы мне: почему вы стали бизнесменом?

— Ответ прост: Аркадий Семенович и Дануся. Он соглашался на наш брак только при условии, что я обеспечу ей жизнь на московском уровне, то есть на том, к какому она привыкла. Тогдашней журналистикой этого добиться было нереально. А мать Дануси, сестра Аркадия Семеновича, без брата и шагу не могла сделать, — он криво усмехнулся.

Появились закуски, и Катя сочла за лучшее не углубляться в тему, которая, как ей показалось, неприятна Андрею…

Прощались они у Катиного подъезда долго. Говорили и не могли наговориться. Катя с замиранием сердца ждала, что он обратится к ней с такой очевидной — в три часа ночи — просьбой угостить его чашечкой кофе или чая. Но просьбы не последовало, Андрей попросил разрешения позвонить ей, если снова появится возможность приехать в Москву. Она конечно же позволила. Наконец они распрощались, и Катя поднялась к себе в квартиру, то ли радуясь, то ли готовая заплакать от разочарования. Как он себе это представляет? По первому свистку — к ноге? Бежать и приносить, как палочку в зубах, билет на редкий спектакль?

До смерти, до зуда в ладонях захотелось позвонить Даше.

Невозможно — три часа ночи.

Катя не ошиблась — в театре она действительно видела мельком мать.

Елена Андреевна засиделась в институте на обсуждении монографии своего коллеги. Возвращаясь домой, свернула на Малую Дмитровку и поняла, что сглупила: пробка, образовавшаяся у Садового кольца, тянулась до самого театра «Ленком». Из театра как раз начали выходить зрители после окончания спектакля. Елене Андреевне вдруг ужасно захотелось взглянуть, что это за новый поклонник у дочери. Соблазн был так велик, что она, не раздумывая, приткнула машину к тротуару, благо открылось место, и вошла в театр, пробиваясь против общего движения к выходу, толкаясь и извиняясь.

— Леночка, мне кажется, ты немного опоздала к началу! — услышала она насмешливый голос, оглянулась и увидела свою давнюю, еще со школьных лет, подругу, стоящую под афишами напротив раздевалки в окружении двух импозантных мужчин. Одного из них Елена Андреевна знала — это был муж подруги, другого видела впервые. Против воли она задержала на нем взгляд — высокий, широкоплечий, с сединой на коротко стриженных висках, в темном вечернем костюме, в отличие от большинства ленкомовских зрителей. Потом снова принялась шарить глазами по толпе, спускающейся к выходу.

— Ты кого-то ждешь?

— Понимаешь, мне вдруг взбрело в голову на старости лет шпионить за дочерью, — призналась Елена Андреевна, не спуская глаз с толпы. — Она здесь с новым поклонником, и он меня заинтересовал… Вон она! — Елена Андреевна спряталась за спину второго спутника подруги, вернее, не спряталась, а бесцеремонно взяла его за локти и поставила перед собой — уж очень не хотелось ей быть разоблаченной Катей.

— А Катюша удивительно похорошела. Она всегда была очаровательна, а теперь — настоящая красавица и так молодо выглядит, просто девчонка.

— Да, — с горестной ноткой в голосе произнесла Елена, — не родись красивой, а родись счастливой… Впрочем, ты права — в свои двадцать восемь моя доченька выглядит, как двадцатилетняя, — согласилась она, не подумав, что выдает этими словами и свой возраст.

— Вот бы ни за что не сказал, что вы ее мать. Больше тридцати вам никак не дашь, — заметил мужчина, за которого она пряталась.

— А я и не возьму, — отшутилась она.

— Выходите, угроза разоблачения миновала, — объявил он.

— Ради Бога, извините, я так бесцеремонно вами манипулировала!

— Поверьте, мне было приятно. Николай Васильевич, — представился он.

— Елена Андреевна, — ответила она. — Вы действительно не сердитесь?

— Ну что вы, это же нормальная ситуация, когда женщина ищет защиты за широкой мужской спиной! — заверил Николай Васильевич с улыбкой.