Любить, чтобы ненавидеть

— Неужели твой мотоциклист заинтересовался театральным искусством? Поздравляю. А почему так срочно?

— Это не для мотоциклиста… — замялась Катя.

— Я не против, ради Бога, я только рада, что это человек, интересующийся театром.

Катя не отказала себе в удовольствии съехидничать:

— Как хорошо, что моя мать придерживается современных взглядов.

Она заранее выкупила билеты, чтобы не заниматься этим скучным делом при Андрее и не тратить драгоценные минуты, отпущенные ей судьбой, и теперь стояла у входа в театр, крутила головой, высматривая Андрея и механически отвечая, что у нее нет лишнего билетика. Удивительное дело, спектакль шел уже многие годы, но интерес к нему не иссякал.

Андрей появился, когда до начала оставалось всего десять минут и Катя извелась. Он шел широким шагом со стороны редакции «Известий». Катя помахала рукой, он ее заметил и, подойдя, вручил огромную махровую розу на толстом стебле.

— «Я послал тебе черную розу в бокале»… — продекламировал он и, смущенно улыбнувшись, пояснил: — Всегда мечтал увидеть черную розу, но увы. Блоку повезло, мне нет, зато нашел эту, мне кажется, она очень красивая.

Роза действительно была чудо как хороша. Катя понюхала ее, но, как все оранжерейные цветы, она не пахла.

— Бежим, — сказала она, подхватывая Андрея под руку. — Билеты я уже взяла. У нас места в середине ряда, ужас как не люблю протискиваться по чужим коленям…

— Сколько я вам должен? — озабоченно спросил Андрей.

— Господи, потом…

Они заняли свои места как раз вовремя — прозвучал последний звонок, и спектакль начался.

Катя видела «Чайку» уже два раза, не все ей нравилось в постановке Марка Захарова. Она была не согласна с Чуриковой в роли Аркадиной. И тем не менее это был театр, настоящий, честный театр, предлагающий свои правила игры и соблюдающий их неукоснительно. Катя несколько раз глянула искоса на Андрея. Тот сидел как завороженный, только один раз, после сцены Аркадиной и Треплева прошептал:

— Гениально…

В антракте они рассматривали портреты актеров театра, но Андрей был молчалив и сосредоточен в себе, как показалось Кате. Он неуверенно предложил ей пойти в буфет, она отказалась. Они вернулись в зал, благо их ряд еще не заполнился и не пришлось протискиваться. Сели, Андрей вздохнул и произнес задумчиво:

— Да…

Что он этим хотел сказать, Катя не допытывалась.

Когда прозвучала последняя реплика, он зааплодировал с таким восторгом, что Катя искренне удивилась. Все же провинциал, хотя и учился в Москве. Она привыкла к знакомым матери, всегда немного скептически настроенным и не спешащим высказывать восторг даже в тех случаях, когда спектакль понравился. Ее словно что-то подтолкнуло, и когда актеры вышли на поклоны во второй раз, прошла к сцене и подала Чуриковой розу. А когда вернулась к Андрею, успевшему выйти в проход, он благодарно и церемонно поцеловал ей руку.

Они спускались уже по последнему пролету мраморной, не очень удобной ленкомовской лестницы, когда Кате вдруг на мгновение показалось, что она видит мать в группе мужчин и женщин, задержавшихся у афиш, развешанных на стене напротив раздевалки. Она даже приостановилась, но женщина, похожая на мать, скрылась за спиной высокого, широкоплечего мужчины в строгом вечернем костюме, и они влились в толпу спешащих на выход зрителей. Катя решила, что ей показалось.

Она ждала и одновременно боялась услышать дилетантские рассуждения Андрея о спектакле, но он молчал, что красноречиво свидетельствовало: зрелище захватило его не на шутку. Он даже начисто забыл о своем намерении вернуть деньги за билет, чему Катя, впрочем, была только рада.

— Попробуем взять левака. Вам далеко? — спросил Андрей.

— Два шага. Я живу на Бронной. А вам?

— Я остановился в «Минске». Еще ближе. Я всегда, приезжая в Москву, останавливаюсь там.

Они пошли пешком, миновали «Макдоналдс», потом восстановленную церковь во дворе театра имени Пушкина, который ее мать упорно называла «Камерным», свернули в переулок.

— Я хочу еще раз поблагодарить вас за прекрасный вечер. Я очень люблю театр. Любой, если, конечно, он хороший, талантливый. И Художественный, и Малый, и «Современник», но особенно мне был дорог в студенческие времена «Ленком». Я пересмотрел в нем почти все, что шло тогда, а вот на «Чайку» не удалось попасть. И вдруг такая удача — в один из двух свободных дней именно этот спектакль. — Он помолчал. — У нас в городе когда-то были очень хорошие театры. И областной драматический, и ТЮЗ — он в одно время славился по всей стране. Я, правда, те времена не застал, маленьким был, но театралы помнят. А теперь какой-то черный период. Областной драматический в разброде. Одни режиссеры мечтают о современной пьесе, другие тянутся к традиционной драматургии, но все идут на поводу у директора, а его волнует только наполняемость зала. Есть еще театр на паях, его когда-то приватизировал актерский коллектив. Но там вообще нет режиссера, и господа актеры никак не сойдутся во взглядах, не могут решить, кого приглашать на постановку.

Катя молчала. Она слушала вполуха, потому что мучительно думала, как ей поступить: пригласить ли Андрея выпить чашечку пресловутого кофе, чего требовала вся ее нетерпеливая, страстная натура, или воздержаться, чего требовал разум.

— Вот и мой дом. Спасибо, что проводили, — она протянула руку так, чтобы он не вздумал ее целовать.

Он понял, пожал ей руку, но все же задержал в своей.

— Еще раз спасибо за все! — и торопливо добавил, боясь, что она упорхнет в свой подъезд: — У вас завтра на вечер нет никаких планов?

— Нет, — радостно ответила Катя. Как она была права, когда просила мать заказать билеты на первый из двух его московских дней!

— Тогда я вас приглашаю в Большой театр.

Они распрощались, условившись о встрече.

Катя поднялась к себе, переоделась, тщательно умылась и пошла на кухню. Съела йогурт, ломоть хлеба с маслом и медом и пошла звонить матери — надо поблагодарить.

Ее дома не оказалось. Так и не дозвонившись до загулявшей матери, Катя наговорила на автоответчик благодарственные слова, приняла душ и плюхнулась спать — завтра предстоял еще один волнующий вечер, и надо было выспаться.

Зазвонил телефон. Она бросилась снимать трубку, но потом подумала, что, может быть, это Степ, а разговор с ним сейчас ну совершенно ни к чему, трубку не сняла, а когда звонки прекратились, отключила аппарат. Все, жизнь временно прекратилась — до завтрашнего вечера.

Андрей подошел к Большому театру ровно за час до начала спектакля. Спекулянты сразу распознали лоха, подошли и, умело разыграв как бы конкуренцию между собой, всучили ему два билета, испросив запредельную цену. Правда, места были роскошные, и Андрей нисколько не пожалел, что выложил деньги не торгуясь.

Катя приехала чуть раньше оговоренного времени и успела заметить издалека, как он расплачивался с барыгой.

«Странно, — подумала она, — он ведь мог и в «Ленком» достать билеты точно таким же образом, а вместо этого попросил меня».

Робкая надежда, что его просьба о билетах послужила лишь поводом позвонить и увидеться с ней, согрела душу. Она не успела додумать и дофантазировать свои предположения — Андрей, улыбающийся, радостный, с каким-то мальчишеским выражением на лице, чего Катя до этого не замечала, легко шел ей навстречу пружинистым, размашистым шагом. Она еле сдержалась, чтобы не броситься к нему, обнять, прижаться и застыть в такой позе прямо здесь, в центре сквера, в центре Москвы…

«Лебединое озеро» в постановке Григоровича, привезшего в Большой новую диву, длинноногую и самовлюбленную до такой степени, что это перехлестывало через рампу, Кате не понравилось. Она узнала в исполнительнице главной роли молоденькую балерину, интервью с которой года три назад случайно увидела по телевидению. Ее удивил тогда назидательный, менторский тон речи, многословие и демагогическая манера отвечать на простые, конкретные вопросы ведущей. Юная особа с таким напором рассуждала о духовности и порядочности, взывая к зрителям, что казалось, хотела сама себя убедить в собственной приверженности этим человеческим ценностям.