Колыбельная (ЛП)

       - Мам, - я узнаю ее близкий-к-срыву голос. - Остынь.

       - Я все понимаю, - все еще визжит она: - Но это моя свадьба!

      Я заглядываю в гостиную, в ней никого нет, не считая Дженнифер Энн, уже одетой к обеду. Она сидит на кушетке и читает книгу под названием «Строим планы, воплощаем мечты», на обложке которой изображена задумчивая женщина. Дженнифер Энн смотрит на меня, переворачивает страницу.

       - Что происходит? - спрашиваю я.

       - Проблемы со службой по доставке лимузинов.

      Она взбивает свои волосы:

       - Кажется, одна из машин попала в аварию, а другая стоит в пробке.

       - Это неприемлемо! - вопит моя мать.

       - Где Крис?

      Она посмотрела на потолок.

       - В своей комнате. Очевидно, высиживает яйца.

      Она строит гримасу и возвращается к книге.

      Мой брат выращивает ящериц. Наверху, напротив его комнаты, там, где раньше была кладовка, он хранит несколько аквариумов, в которых разводит ящериц. Их сложно описать: они меньше, чем игуаны, но крупнее гекконов. У них змеиные язычки, и они питаются маленькими сверчками, которые постоянно теряются по всему дому, прыгают вниз по лестнице, прячутся в обуви и стрекочут оттуда. У него даже есть инкубатор, он держит его на полу у себя в комнате. Когда Крис кладет в него яйца, он целый день работает, медленно меняя температуру, необходимую, чтобы ящерки вылупились.

      Дженнифер Энн ненавидит ящериц. Они - камень преткновения в ее трансформации Криса, их он никогда не бросит ради нее. В итоге, она отказалась приближаться к его комнате, вместо этого она проводит время в нашем доме сидя на кушетке или за кухонным столом, обычно читая мотивационные книжки и вздыхая так громко, что ее слышат все - кроме Криса, который обычно сидит наверху, привязанный к своим животным.

      Но сейчас у меня большие проблемы.

       - Я все понимаю, - моя мать уже готова расплакаться: - но вы тоже поймите, сто человек ждут меня в Хилтоне, а я не приеду!

       - Тпру, тпру, тпру, - я подхожу к ней и деликатно накрываю ладонью трубку. - Мам, позволь мне поговорить с ними.

       - Это смешно! - шипит она, но все-таки отдает мне трубку. - Это...

       - Мам, - тихо говорю я: - иди, продолжай одеваться. Я все разрулю. Ладно?

      Она секунду стоит и моргает. На ней уже надето платье, и она держит в руках колготки. Но нет ни макияжа, ни украшений. Что означает еще двадцать пять минут, если, конечно, нам повезет.

       - Ну ладно, - она словно делает мне одолжение. - Я буду наверху.

       - Отлично.

      Я наблюдаю, как она выходит из комнаты, приглаживая волосы пальцами. Как только она ушла, я беру трубку:

       - Это Альберт?

       - Нет, - отвечает голос осторожно: - Это Томас.

       - А Альберт там?

       - Подождите.

      До меня доносится приглушенный шум, словно кто-то прикрыл трубку. Затем:

       - Здравствуйте, Альберт слушает.

       - Альберт, это Реми Старр.

       - Хэй, Реми! Слушай, по поводу машин - просто произошла путаница, понимаешь?

       - Моя мать близка к нервному срыву, Альберт.

       - Понимаю, понимаю. Но послушай, Томас старался ей объяснить вот что. Мы поступим так...

      Пять минут спустя я понимаюсь наверх и стучусь в комнату матери. Когда я вхожу, она сидит перед своей косметичкой. Выглядит она без изменений, правда сменила платье, а теперь припудривает лицо. Ох, прогресс.

       - Все улажено, - говорю ей. - Машина прибудет в шесть. Это не совсем тот лимузин, но завтра все будет в порядке, а это - самое главное. Хорошо?

      Она вздыхает, положив руку на грудь, словно это, наконец, успокаивает ее бешено колотящееся сердце.

       - Великолепно. Спасибо тебе.

      Я сажусь на ее кровать, скидываю туфли и смотрю на часы. Пять пятнадцать. Я могу собраться за восемнадцать минут, включая время на укладку, поэтому я откидываюсь назад и закрываю глаза. Я слышу, как моя мать собирается: бутылочки духов позвякивают, постукивают кисточки, маленькие баночки с кремом для лица и геля вокруг глаз передвигаются на трюмо перед ней. Моя мать была гламурной еще задолго до того, как у нее появились на это причины. Она всегда была невысокой и гибкой, полной энергии и склонной к драматизму: она любила надевать много браслетов, которые побрякивали, когда она махала руками, рассекая воздух во время разговора. Даже когда она преподавала в колледже, и большинство ее учеников спало, отработав целый день, она одевалась для класса, делала макияж, наносила духи и надевала светлые шелестящие вещи. Теперь она красила волосы в черный, так как они начали седеть, стриглась коротко, оставляя густую челку.

      С ее длинными струящимися юбками и прической она могла бы сойти за гейшу, если бы не была такой шумной.

       - Реми, дорогая, - внезапно произносит она, и я подскакиваю, понимая, что почти уснула.

       - Можешь помочь с застежкой?

      Я встаю и подхожу к ней, принимаю ожерелье, которое она протягивает.

       - Ты прекрасно выглядишь, - говорю ей. Это правда. Сегодня на ней надето длинное красное платье с ниспадающим ожерельем, сережки с аметистом и большое кольцо с бриллиантом, которое ей подарил Дон. Она пахнет духами ll'AirduTemps, когда я была маленькой, то считала, что это самый великолепный запах в мире. Весь дом пропах им: он повис на шторах и подобно сигаретному дыму, упрямо и навсегда въелся повсюду.

       - Спасибо, милая, - благодарит она, пока я застегиваю ожерелье. Я смотрю на наше отражение в зеркале и поражаюсь, как мало мы похожи друг на друга: я светлая и худая, она темненькая и роскошная. Я и на отца не похожа. У меня мало фотографий со времен его молодости, а на тех, которые я видела, он уже седой, в стиле рок-звезды 60-х, с длинными волосами и бородой. Еще он словно постоянно под кайфом, моя мать никогда этого не отрицала, когда я обращала на это ее внимание. Ох, но у него был такой красивый голос, говорила она теперь, когда он ушел из жизни. Одна песня, и я пропала. Сейчас она поворачивается и берет мои руки в свои.

       - Ох, Реми, - улыбается она, - Ты можешь в это поверить? Мы будем так счастливы.

      Я киваю.

       - В смысле, - она поворачивается вокруг: - Это не похоже на то чувство, когда я первый раз пошла к алтарю.

       - Неа, - соглашаюсь я, приглаживая ее волосы там, где они немного торчат.

       - Но это такое чувство, словно сейчас все по-настоящему. Навсегда. Тебе так не кажется?

      Я знаю, что она хочет от меня услышать, но все еще не решаюсь это произнести. Это похоже на плохое кино, через этот ритуал мы проходили уже дважды, насколько я помню. С этой точки зрения, подружки невесты и я рассматривали церемонию как вечеринку, на которой мы будем стоять в сторонке и обсуждать, кто потолстел или полысел с последней свадьбы моей матери.

       Я не питаю иллюзий насчет любви. Она приходит и уходит, приносит счастье или горе. Людям не суждено быть вместе вечно, хоть так и поется в песнях. Возможно, я оказала бы ей услугу, если бы вытащила все свадебные альбомы, что хранятся у нее под кроватью, и показала фотографии, заставляющие ее выбирать те же вещи, тех же людей, тот же торт/шампанское/тост/движения для первого танца - все это мы будем вновь наблюдать через сорок восемь часов. Возможно, она смогла все забыть, убрав всех мужей и воспоминания с глаз долой и из сердца вон. Но я не смогла.

      Она все еще улыбается мне в зеркале. Иногда я думаю, что если бы она могла читать мои мысли, то это ее бы убило. Или убило бы нас обеих.

       - По-другому, - убеждает она себя. - На этот раз все по-другому.

       - Конечно, мам, - я кладу руки ей на плечи. С того места, где я стою, они кажутся мне маленькими. - Конечно, так и есть.

      Когда я иду в свою комнату, на меня выпрыгивает Крис.

       - Реми! Ты должна это увидеть.