История любви одного парня (ЛП)

когда Отэм достает перевязанную пачку бумаги и бросает ее на стол перед собой. Я даже не

удосуживаюсь открыть свой ноутбук ради двух схематичных предложений моего аутлайна.

Вместо этого я достаю пустую тетрадь на спирали и постукиваю ей по столу с усердным видом.

– Таннер, хочешь начать? – обращается Фуджита, его внимание было привлечено шумом,

который я создал.

– Эм, – я опускаю взгляд. Только Отэм может сказать, что страница, которую я читаю,

пустая. – Я все еще работаю над общей идеей…

– Это нормально! – восклицает Фуджита, кивая, как маяк восторженной поддержки.

– …но я думаю, что это будет…роман о взрослении парня… – я не произношу «гея» –

который переезжает в, эм, довольно религиозный город из большого города и…

– Замечательно! Замечательно. Все еще формируешь, я понимаю. Тебе стоит сесть с

Себастианом, обсудить это, да? – Фуджита уже кивает мне, как будто это я предложил. Не могу

сказать, спасает он меня или наказывает. Он поворачивается, сканирует класс. – Кто еще хочет

поделиться своим аутлайном?

Руки всех взлетают вверх, кроме Отэм. Что интересно, учитывая, что ее аутлайн,

наверняка, самый подробный. Она работала над ним приблизительно год. Но и еще она моя

лучшая подруга, и в данном случае, я не сомневаюсь, что она спасает меня; если бы она прошлась

по своему, после невнятного бубнежа, что выдал я, я бы выглядел еще хуже.

Класс разбивается на небольшие группы, и мы перекидываемся идеями, помогаем друг

другу построить наши сюжетные арки. Я вынужден работать с Джули и Маккеной, и поскольку

книга Маккены о девушке, которую бросают, и она превращается в ведьму и требует отмщения у

своего бывшего, мы проводим около десяти минут над обсуждением самой книги, перед тем как

перейти на большее рассмотрение выпускного и разрыва МакАшера.

Это настолько скучно, что я отталкиваю свое кресло от них и сгибаюсь над бумагой,

надеясь, что меня поразит вдохновение.

Я пишу одно и то же слово снова и снова:

ПРОВО.

ПРОВО.

ПРОВО.

Это одновременно странное место и распространенное. Будучи венгерского и шведского

происхождения, я не обладаю какими– то чертами, которые нигде в стране, практически не

кричали бы «другой» – но в Прово, темных волос и темных глаз достаточно, чтобы я выделялся.

Там, в Саус– Бей, большинство людей больше не белые центральной Америки, и стать мормоном

– не дар, вот совсем. А еще? Никому там, дома, не приходилось объяснять, что значит быть

бисексуалом. Я понял с тринадцати лет, что увлекаюсь мальчиками. Но до этого я знал, что,

вероятно, и по девочкам тоже.

Мои слова медленно трансформируются, превращаясь в кое– что другое, лицо, мысль.

Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ ТЕБЯ.

ТАК ПОЧЕМУ У МЕНЯ ТАКОЕ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО

Я, ВОЗМОЖНО, ЛЮБЛЮ ТЕБЯ?

(НО ТОЛЬКО НЕМНОЖКО)

Я оглядываюсь через плечо, переживая, что Отэм может поймать меня на использовании

нашей фразы, когда я думаю о чем– то другом – о ком– то другом – но мое дыхание сбивается

вполовину, когда я замечаю его, стоящего позади меня и читающего через мое плечо.

Порозовевшие щеки, неуверенная улыбка.

– Как дела с аутлайном?

Я пожимаю плечами, скользя ладонью по четырем строфам помешательства на бумаге.

– У меня такое ощущение, что все далеко впереди, – мой голос дрожит. – Я даже не

ожидал, что нужен аутлайн до того, как начал. Я в некотором роде предполагал, что мы сделаем

это здесь.

Себастиан кивает. Склонившись ниже, он тихо произносит:

– У меня не было аутлайна несколько недель.

Гусиная кожа покалывает мои руки. Он так сильно пахнет парнем – намеком дезодоранта и

той трудноопределимой мужественностью.

– Не было? – переспрашиваю я.

Он выпрямляется, качая головой.

– Нет. Я пришел без малейшей идеи о том, что буду писать.

– Но в итоге ты написал нечто блистательное, судя по всему, – я указываю на свою в

большей степени пустую страницу. – Я не рассчитываю, что молния ударит дважды в этом классе

за два года.

– Никогда не знаешь, – говорит он, а затем улыбается. – Я чувствовал присутствие Духа

со мной, пока писал. Я ощущал вдохновение. Никогда не знаешь, что призовет тебя. Просто будь

открыт для этого, и оно придет.

Он разворачивается, удаляясь к следующей группе, а я остаюсь полностью растерянным.

Себастиан знает – должен знать – что я увлечен им. Мой взгляд беспомощно скачет по его

лицу, его шее, его груди, его джинсам, где бы он ни был в кабинете. Он прочитал, что я написал?

Осознает ли он, что в тот момент он был моим вдохновением? Тогда зачем было добавлять

упоминание о Духе?

Со мной играют?

Отэм перехватывает мой взгляд через весь кабинет, беззвучно спрашивая, «Что?», потому

что, уверен, я выгляжу так, будто изо всех сил пытаюсь выполнить какой– то сложный

математический расчет в своей голове. Я встряхиваю головой и убираю руку, снова раскрывая

свои слова на странице.

Что– то загорается во мне, слабое мерцание идеи, нить, распутанная с того вечера в

комнате Отэм до сегодняшнего дня.

Парень– гей. Парень– мормон.

– Себастиан, – зову его.

Он оглядывается на меня через плечо, и наши взгляды, как будто связаны какими– то

невидимыми узами. Спустя пару секунд, он разворачивается и возвращается обратно ко мне.

Я посылаю ему свою самую лучшую улыбку.

– Фуджита, кажется, считает, что мне нужна твоя помощь.

Его взгляд насмешлив.

– А ты считаешь, что нуждаешься в моей помощи?

– У меня всего два предложения написаны.

Он смеется.

– Значит, да.

– Видимо, да.

Я рассчитываю, что он предложит мне отойти к дальнему столу рядом с окном, или

встретиться в библиотеке на моем перерыве. Но я не рассчитываю, что он скажет:

– У меня есть немного времени на этих выходных. Я смогу в эти дни помочь.

Такое ощущение, что остальные в помещении исчезают, когда он произносит это, а мое

сердце срывается на бешенный бег.

Это, вероятно, ужасная идея. Да, я увлечен им, но боюсь, что если копну глубже, то он мне

не понравится.

Но это будет к лучшему, не так ли? Определенно не помешало бы встретиться ненадолго

вне пределов класса, чтобы получить ответ на мой вопрос: могли бы мы вообще стать друзьями, не

говоря уже о большем?

Боже, мне следует действовать осторожнее.

Он сглатывает, и я слежу за тем, как двигается его горло.

– Так удобно? – спрашивает он, притягивая мой взгляд обратно к своему лицу.

– Да, – отвечаю я, и сглатываю. На этот раз он смотрит. – Во сколько?

Глава 5.

Папа сидит в своей обычной зеленой форме за завтраком, когда я встаю в субботу утром,

согнувшись над своей миской с овсянкой, будто та хранит величайший секрет жизни. Только

когда я подхожу ближе, то понимаю, что он спит

– Пап.

Он подпрыгивает, ударяя миской по столешнице, прежде чем неуклюже вцепиться в нее.

Он откидывается назад, прихватывая свою грудь.

– Ты напугал меня.

Я кладу руку на его плечо, закусывая смех. Он выглядит настолько невероятно

растрепанным.

– Прости.

Его ладонь опускается на мою, сжимая ее. И пока я стою, а он сидит, у меня ощущение,

что я просто огромный. Так странно, что я такой же высокий, как и он сейчас. Почему– то мне не

передалась ни одна мамина черта. Я весь в папу: темные волосы, высокий рост и ресницы. У

Хейли мамина фигура, цвет волос и наглость.

– Ты только что вернулся домой?

Он кивает, ныряя своей ложкой обратно в чашку.

– В середине ночи поступил пациент с проколотой сонной артерией. Меня вызвали на

операцию.