За широкой улыбкой (СИ)

- Ну, мне же нельзя… - пытаюсь сыграть на его чувствах.

Смеется, добро так, понимающе:

- Так ты и не парься. Так посидим, пообщаемся. Чай попьешь вместе с нами, да баранки погрызешь.

- Баранки? – удивилась я.

- Баранки, печенье, бутерброды, всё, что найдешь, - хохочет.

- Борь, - решаюсь на главное. – Вы и вправду нарыли что-то интересное на подражателя Евсеева? Или что?

Оглянулся на дверь, словно ища кого-то взглядом. И вновь глаза в глаза.

- А что, не показал?

- Кто, что?

- Ну, Гриша - папку. Там куча всего. Странно, как ваши не наткнулись на это. Хотя… чего это я? – ржет.

Кривлюсь недовольно.

Тут же пресек себя, завидев реакцию.

- Прости. Виноват. А подражатель он, или не подражатель, - вполне серьезно продолжил, - это уже вам искать, решать. Но то, что у них связь странная, то это точно.

- Связь?

- Да. Дела какие-то мутные. В общем, пробивать инфу надо, и не по одному пункту.

Замерла я, задумавшись.

Черти что. Значит, правда? Папка существует? Как информация, как и сам подражатель? Хоть что-то толковое в этом сумасброде…

И что теперь делать?

Подыграть? В рамках приличия, конечно. Но… продаться?

Мать т***!

- Борь, - вновь отваживаюсь, странным образом доверяя ему.

- Что?

Глубокий вдох для смелости. Прячу взгляд, стыдясь слов:

- Вы меня зовете туда, чтоб посмеяться, да?

- ЧЕГО? – невольно захохотал от удивления.

Не поднимая глаз:

- Ну как? Я же тоже – в каком-то смысле, мусор…

Откровенно заржал. Внезапно движение – и обнял, как-то по-братски, за плечи; притянул к себе – носом невольно уткнулась ему в грудь.

- Тамарочка, дурочка ты моя, - слегка закачал меня из стороны в сторону. – Как десять лет назад мы все тебя любили, так и сейчас, не смотря ни на что.

Обмерла я, огорошенная услышанным. Глаза выпучила, страшно даже вздохнуть.

- Так что, - продолжил, - не дури голову…

Отпускает, отстраняет от себя – несмело поддаюсь движению. Но взгляд поднять еще не решаюсь.

Не могу поверить своим ушам.

- Это я, дурак, тогда тебя не признал...

- В смысле? – сухо, едва слышно шепчу.

- Что?

- Любили… любите?

- А ты посмотри на свою мордашку, - кивает на меня. Ухмыляется. Схватил за подбородок и подвел голову вверх. Глаза в глаза. – Как такую не любить?

Взволнованно сглатываю ком неловкости.

- Да и потом, - продолжил, выпуская из хватки, - молодая, строгая, принципиальная, честная, смелая, справедливая: не милиционер, а картинка! Сказка! Светлый образ служителя правосудия! По-моему, там у каждого на тебя флагшток стоял. …прости за грубость.

Печально хмыкнула: старая песня, как и мелодия к ней. Скривилась я в горькой ухмылке.

- Да… Все вы так пели, - откровенничаю в ответ. – Все, пока ваше дело не попадало мне на стол. И тогда вместо любви до гроба – ненависть животная, желая шею скрутить. Мат, угрозы. Не раз били, не раз пытались изнасиловать. Хороши кавалеры – пока не мои.

Скривился, нервически сглотнув слюну:

- Прости…

- Да ладно, чего там? Не ты же…

Горько хмыкнул.

Ну да, ну да…

- Ладно, - вовремя вставил в жуткую паузу слово Борис. – Так ты идешь к нам, или что?

- А так не отдадите папку, нет? – коварно ухмыляюсь, прищурившись: конечно, и без того заранее зная ответ.

Пожал плечами (искренне). Кивнул в сторону дверей в «зал».

- Что сказал?

- Не отдаст.

- Ну, - виновато поджимает губы. – Хозяин-барин. Его инициатива, его усердия, его средства. А я сам, как-то не подумал об этом, не заморачивался. Прости…

- Да нормально всё, - понимающе смеюсь. – Куда там? Я и так… за прошлое еще не отблагодарила.

- Прошлое? – нахмурился.

- На складах.

- А, это? Не чуди – сам дурак. Да и с ментами выручила. Кстати, это тоже – одна из причин, почему мы тебя сюда зовем. И, вообще, не дури. Никто тебя не тронет! Обещаю. Ерёмов – тоже нормальный. С закидонами, местами грубый, но нормальный. Так что переодевайся – и за стол.

- Вам-то, какая выгода? Почему ни один не скажет правду?! – не выдерживаю, и даже уже грублю: - Ностальгия, развлечения – я всё понимаю, всё это хорошо. Но мало, понимаешь? Что на самом деле нужно от меня?

Оторопел от таких перемен Борис. Вздох – и пожал плечами, всё так же на своей волне неподдельной доброты:

- Ну, если честно, - почесал затылок. – Ты этот вопрос ему задай, - кивает головой на дверь. - Ерёмову. Это – его придурь, из эпопеи того, что сам чёрт не разберет.

***

Замотаться, да рачительней, в огромную простыню – и вплотную подойти к двери.

Черт, я не то, что открыть, даже коснуться ручки боюсь. За полотном – чужие. И я, голая, на войну иду...

Звонко вздохнуть, сдерживая панику. Если что, к Боре подсяду: за таким шкафом – меня практически и видно не будет.

И вновь смех, на мгновение дружным строем прерывая беспардонный шум-гам веселой беседы.

Черт, Ерёмов. Сейчас я даже не против твоей «сверх чувствительности». Или, может, ты про меня уже забыл?

- А х*р с ним! – невольно, хоть и тихо, но в голос вырвалось.

Выдох – и пнула от себя полотно.

Тотчас все обернулись.

Ноги мои невольно подкосились, а по телу… побежала предательская дрожь.

Задыхаюсь. Сердце бешено колотится. Боюсь и шаг ступить. Человек двадцать, если не больше, собралось за громадным столом, что едва не ломился от изобилия блюд. Удивительно, но даже (действительно) и самовару с баранками здесь нашлось место.

- Ну, что ты?.. - наконец-то реагирует кто-то.

Поднимается и, не слишком ловко, пытается выбраться из-за стола: перелезть через лавку (скованный полотенцем, завязанным на пояснице). Еремов. Шаги ближе.

Меряет, скользит взглядом по моим плечам, рукам, до половины открытой груди. Невольно свожу, скрещиваю руки, обнимая себя, скрывая лишнее от посторонних глаз. Но куда их деть? Рубцы от ожогов, от порезов, а там и вовсе – выглядывает шов  после операции…

Нервно сглотнул, наконец-то ожив. Вдруг обнял за плечи и повел к столу.

Поддаюсь.

Попытка пустить взгляд около – в поисках Бори, но тщетно: глаза разбегаются, целый ряд незнакомых лиц. А затем и вовсе напор Гриши – присела на скамью… как раз рядом с его местом. И снова сражение с полотенцем – ржет, как и остальные над его корявостью.

- Не быть тебе балериной, Гриш! – кинула какая-то девушка шутку.

Смеются.

- Да и атлетом! – вставляет слово уже кто-то другой.

- Балеруном, тогда уже… - едва слышно шепчу язвительное, слегка, правда, с опозданием.

Услышала та, или прочитала по губам, но косой, недовольный взгляд на меня метнула.

То ли еще будет, если узнают, кто я.

Но вдруг, словно почувствовав, а может, и заметив всё это – не знаю, обнял меня за плечи Григорий и заботливо прижал к себе.

Поддаюсь. Не сопротивляюсь. Отчего-то меньше всего хотелось его, или Борю сейчас шпынять: в таком аду… и без того жарко, особенно мне – уродине.

***

- Кстати, Тамара, - отозвался какой-то незнакомый голос. – Что там Фирсову наплела?

Обмерла я в страхе, словно меня, ведьму, сейчас вся инквизиция разоблачит. Испуганный взгляд около, ища источник: однако, уже буквально каждый застыл, с интересом наблюдая мою реакцию и ожидая ответ. Отыскала уже даже Борю: сидел по ту сторону, чуть левее… с какой-то пышногрудой, белобрысой красавицей.

- Оно тебе надо? – внезапно гаркнул Ерёмов и, нарушая немую паузу, потянулся вилкой к нарезке. – Х**и застыли? – гневно рявкнул уже, не выдерживая. – Пейте, жрите!

- И что, теперь и вопроса не задать? – отозвался тот же голос с укором, но сдержанно, уступая. Оправдываясь.

- Не к вам она пришла, вот, б****, и отъе****сь! – миг и принялся жевать отвоеванный трофей.

- Гриш, ты че? – торопливо отозвался Борис, желая сгладить неловкость. – Перепил что ли, или что?