Тридцать ночей (ЛП)

— На данный момент нет, Ваша честь. Однако у него имеются не терпящие отлагательства обстоятельства в семье. Мы будем решительно придерживаться данного обстоятельства.

— У них у всех есть нетерпящие отлагательств обстоятельства, мистер Бенетто, но вопрос о его выдворении из страны передо мной сегодня не стоит. Мне требуется принять решение о возможности его освобождения до той поры.

— Я понимаю, что у мистера Солиса сильные связи с этой страной. Но, к сожалению, ничего из этого не даёт ему установленного законом основания для освобождения. Наоборот, эти связи делают из него подсудимого, которого не рекомендуется освобождать под залог, из-за большой вероятности, что он скроется от правосудия. У него есть причины для побега и невозвращения, если я его освобожу. Залог отклоняется. Он останется под арестом, но я назначу слушание по вопросу его депортации из страны на более ранний срок, на пятнадцатое июня. Я проверю ваше заявление о его роли в обеспечении благополучия сестёр за это время. Объявляю заседание закрытым.

Тело Хавьера резко ссутулилось, моё тело осело вместе с ним. Бенетто поднял его с места, а Реаган подняла меня, чтобы выказать честь судье. У меня не было лёгких, не было ни сердца, ни крови. Не было даже слёз. Бенетто взял руку Хавьера, Бейли следил за каждым их движением.

Наконец, Хавьер посмотрел на меня. Глаза в глаза. Я понимала, что мы видим одно и то же. Наше первое Рождество. Карнитас. Танцы. Наши нянченья с девочками. Шутки над Фейном. Картины.

Картины? ICE сказал, что источник конфиденциальной информации знал о художественных принадлежностях и рамах. Только три человека, не являющиеся членами семьи, знали о картинах: Фейн, Айден и Бенсон. Мысль попыталась укорениться в моей голове, как ядовитый сорняк, но мой разум отказывался принимать её.

Хавьер, Бенетто и Бейли начали движение в медленной процессии. Когда они поравнялись с нами, Хавьер остановился передо мной. Словно вырвавшись на волю благодаря его присутствию, мои слёзы, в конечном счете, потекли и каплями падали между нами. Я обвила его руками, игнорируя протесты Бейли. Пусть арестует меня за то, что обнимаю свою единственную семью.

— Иза, — нежно заговорил Хавьер, укладывая мою голову к себе на грудь. Он больше не пах перечной мятой и краской. Только как дом престарелых: — Не рассказывай девочкам и не привози их сюда. Они не поймут.

— Я знаю.

— И сама не приходи сюда, пока не будешь иметь на руках свою грин-карту. Пообещай.

— Что? Нет —, — я отклонилась назад, чтобы возразить, но Бенетто положил руку мне на плечо.

— Он прав, мисс Сноу, — сказал Бенетто. — Если вас будут аттестовывать, лучше перестраховаться.

— Но кто будет приходить навещать тебя? Я не хочу, чтобы ты был в одиночестве.

— Я буду, — голос Реаган был хриплый, но уверенный. — Каждый день, Хавьер. Мало ли что понадобится.

Хавьер поблагодарил её, его лицо выражало тень смущения и удивления. Затем он повернулся ко мне и взял меня за руки.

— Не позволяй им голодать, если ситуация не наладится, — прошептал он.

— Не позволю, — пообещала я.

Некоторое время он удерживал мой взгляд, а потом резко притянул меня к своей груди. Его плотное объятие причинило боль моим синякам, и я непроизвольно вздрогнула. Он заметил мою реакцию и нахмурился.

— Пустяк. Просто сглупила.

Он выглядел так, словно собирался что-то сказать, но Бенетто слегка подтолкнул его локтём. Бейли наблюдал за нами. Мне хотелось выяснить разговаривал ли Хавьер с Айденом, но я не могла сделать этого здесь.

— Пора, мисс Сноу, — сказал Бенетто, а потом всё произошло слишком быстро.

Руки Хавьера опустились, Бейли вступил между нами, и все они стали удаляться. Я бездумно пошла вслед за ними. Они задержались на мгновение в двойных дверях, и наши с Хавьером взгляды встретились.

— Люблю тебя, — произнесла я, придавая своему голосу всю силу этих слов. Любовь, которую Хавьер дарил мне, и которую я дарила ему.

— Всегда.

Двери за ним закрылись, в то же самое время, как его лицо лишилось красок жизни.

"Элиза, помни, мы меняемся при смерти..." Два металлических стола, бок о бок... белые простыни... две бледные руки, потерявшие все цвета в трупном окоченении... "Ты уверена, Элиза?..." — "Нет, больше нет. Руки совсем не такие, как у них". Я попятилась... двери передо мной закрылись.

Руки Реаган крепко обвили меня. Каким-то образом, мы оказались на парковке, в её машине.

— Кто мог так поступить? — повторяла она снова и снова. — Мог ли это быть сам лично Фейн? Ты сказала, что он был под следствием.

Я покачала головой, глядя вникуда.

— Какую тогда выгоду он может извлечь из этого, в конечном счете?

— Я не знаю — может быть, он запаниковал. Кто ещё может такое сделать?

Я попыталась обдумать её теорию, но мой мозг начал проводить параллели, которые я никак не хотела проводить. Художественные принадлежности до сих пор находились в доме Айдена; Айден настаивал, чтобы я сдала Хавьера; его обещание уничтожить всё, что может навредить мне; наводчик знал, где живёт Хавьер и его расписание; никаких связей с Департаментом Юстиции. Я ненавидела подозрения, которые формировал мой разум, так что я позвонила ему с телефона Реаган, чтобы их развеять.

Телефон Айдена не отвечал в течение длительного времени, в сравнении с тем, что на мои звонки он обычно отвечал сразу же после первого гудка. Когда я уже собралась прервать звонок и набрать заново, он ответил.

— Элиза, — его голос был сдержанным.

— Я знаю, что ты в курсе того, что его задержали, и мы разберемся с этим позже. Прямо сейчас мне надо услышать от тебя, что ты не имеешь никакого отношения к этому.

Он не ответил. Я прислушивалась к звуку, но ничего не было. Будучи опустошённой, я ощущала себя, как трубопровод. Свободной для протекания любых, подобным нечистотам, чувствам. Первым чувством был: страх.

Он всё ещё хранил молчание.

— Это ты его сдал? — мой голос упал до смерти перепуганного шёпота.

— Да, — его голос был тихим, но спокойным.

— Нет! Нет, ты врёшь. Скажи мне, что ты врёшь.

Он молчал.

— Я не верю тебе.

Не имея причины, я цеплялась за природное чутьё. Но когда я произнесла слова, я вспомнила его отвратительную угрозу в адрес Хавьера, на случай если что-нибудь когда-нибудь подвергнет меня опасности.

— Ты не сделал бы это. Ты никогда бы не причинил мне такую боль, — каждая клеточка, а их не так уж и много осталось, отвергала эту мысль.

— Я уже это сделал, — его голос был безропотным.

Асфальт на парковке преобразился в чёрное сукно. Чёрное траурное платье, чёрное кружево, а затем тьма.

Я боролась, уговаривала и умоляла его, но его ответ так и не изменился. Боль, соизмеримая только с несчастным случаем со смертельным исходом, наполнила пустоту. Я ожидала, что мышление настигнет меня. Но оно складывалось в обрывки.

— Зачем ты это сделал? Ты так сильно хотел, чтобы я оставила тебя, что было неважно, какова будет цена этого? Это что некий извращённый способ спасти меня от самого себя? Заставить мои мечты воплотиться в жизнь, списав в расход других?

— Разве важно, почему?

Боль стала обескураживающей, пульсирующей, пока я постепенно угасала. Поскольку он был прав. Понимание причины не поможет, если, в конечном итоге, сделал это именно он. Цена была слишком высока.

— Полагаю, нет. Ничто не оправдает это. Даже любовь.

— Может быть, и нет. Но теперь тебе не грозит попасть в тюрьму ради его спасения. И его судьба не в твоих руках. Ты, наконец, можешь жить своей американской мечтой, — его спокойный тон заполнял мои уши ещё очень долго, после того как телефонная линия "умерла".

Розы... два белых гроба... сотни людей... "Посмотрите на неё, она не моргает..." — "Бедное дитя..." Гравировка на надгробной плите "Amor Vincit Omnia"... любовь побеждает всё.